Арифметика подлости
Шрифт:
Дался ему этот Арнольдик!
Кеба позвонил Маринке домой.
— Я все понял. Приезжай.
Она не шла к нему — летела. Он все понял! Что он имел в виду? А что еще он мог иметь в виду, кроме того, что нужно немедленно расторгнуть помолвку с Ольгой и жениться на Марине!
Прилетела, бросилась к нему, не заботясь об открытых дверях:
— Ты все понял! Я знала, что ты поймешь! Когда ты сказал, что не ревнуешь к Арнольдику, я думала, что умру. Генка, милый, как ты мог сморозить такую глупость?
Кеба мягко
Улыбнулся виновато:
— Не допер сразу, извини. Аж стыдно. Ты права: большой и глупый. Меня Арнольдик с толку сбил: Оленька описала его так убедительно. У меня от ревности крышу снесло.
Оленька? Конакова для него по-прежнему Оленька? А как же?..
Он сел на единственный стул, притянул к себе Марину. Усадил на колени.
— Что будем делать, малыш?
Он не принял решения. Понять понял, но принять решение не смог. Или уже принял? Не в Маринкину пользу. Он остается с Оленькой.
Ну и пусть, пусть! Ему же хуже! Конакова — лучшее наказание для любого мужика!
Для любого, да, но не для Гены. Ему-то за что такое? Если он большой и глупый — разве это его вина? Разве он виноват, что любит чудовище с ангельскими крылышками?
А Маринку не любит. Она ему не нужна. Нужна была, пока Оленька по магазинам бегала. Это он, дурак, думал, что по магазинам. На самом деле она к Лехе все это время таскалась. Безуспешно, правда. Тем не менее, Гена любит Конакову, и с этим ничего не поделаешь.
Может быть, самое время рассказать ему об Ольгиных 'подвигах'? Узнает — ужаснется. И тогда поймет, что лучшей женой для него будет Маринка.
С чего она взяла? А если он решит, что все бабы одинаковые, и она ничуть не лучше Конаковой? Марина ведь так старательно прикидывалась распутницей, что он поверил. Поверил в то, что за его спиной она крутила роман с Арнольдиком. Он поверил в весь этот бред… Потому что любит своего порочного ангела, а вовсе не Марину.
Зря она приехала. Зря надеялась. Чудес не бывает.
Деликатно выскользнула из его рук, ставших вдруг чужими, холодными:
— Пойду я, Геннадий Алексеич.
— Как же? Мы еще ничего не решили.
— А что решать? Все уже решено. У вас свадьба через неделю.
— А беременность?
Она улыбнулась, хотя больше всего на свете хотелось выть:
— Рассосется как-нибудь. Не переживайте так.
Она улыбалась. А в глазах — вселенская тоска. Вошла — сияла от радости, а теперь едва сдерживается, чтобы не закричать от боли.
От жалости перехватило дыхание: бедная маленькая девочка, пытающаяся казаться сильной.
— Подожди!
Гена даже не заметил, как соскочил со стула. Прижал ее к себе, снова стал раскачивать: теперь, похоже, не меньше ее полюбил раскачивание. Именно с него когда-то и началось все это. Им же и закончится?
Мысль о конце обожгла. Закончится? Больше ничего не будет? Он не будет часами любоваться ее веснушками, целовать каждую отдельно и все вместе? Не будет рассказывать ей про тайные свои слезы, когда сбудутся мечты и в честь его мальчишек будет играть гимн?
И вот так раскачиваться вместе они тоже больше не будут?— Не уходи. Я не знаю, как все сложится, возможно, это наш последний день. Не уходи сейчас. Пожалуйста, не уходи…
Она должна была уйти. Но сил не хватило. Или решимости.
— Последний раз, Геннадий Алексеич. Последний…
Они снова занимались любовью на матах. Горячо, как в первый раз. И больно, как в последний.
Уходя, Марина напомнила:
— Это был последний раз, Геннадий Алексеич. Теперь мы увидимся только на свадьбе. И не забудьте: там я — всего лишь свидетельница. Просто запомните: невеста — слева. Свидетельница — справа. Кстати, кто будет свидетелем?
— Леха Бубнов, мой друг.
Леха? Ирония судьбы. Эх, знал бы ты, что творится за твоей спиной! Когда-нибудь узнаешь. Тайное всегда становится явным. Но узнаешь от кого-то другого. Марине бы не хотелось увидеть его лицо в тот момент. Нет, от нее он никогда ничего не узнает. Один раз она уже предала Ольгу. Два предательства — слишком много даже для врагини. Тем более что это никому не принесет пользы. В первую очередь Гене. Сможет ли он жить, узнав правду? А если сможет — вряд ли это будет тот же Кеба. Как минимум он не простит Марине то, что она знала и знает его беду.
Нет, она ничего никому не расскажет.
Однако кто ей запретит многозначительно улыбаться?
— А, тот самый Бубнов? Веселенькая будет свадьба.
— Разве ты с ним знакома?
— Я — нет. Ольга рассказывала. Вы вроде не так давно были у него в гостях? Ну да Бог с ним, с Бубновым. Главное — запомните, Геннадий Алексеич: невеста — слева. А о существовании 'права' на день забудьте — нехорошо будет, если гости поймают ваш случайный взгляд. Прощайте.
***
Заснуть не получалось. Душа болела от чего-то неосознанного.
'Рассосется как-нибудь' — так она сказала. Деликатно. Аборт — слишком резко и неисправимо. Рассосется… И никаких проблем.
Тогда от чего так тошно на душе?
Слава Богу, Оленька осталась ночевать у матери. Сегодня ему было бы особенно тяжело изображать желание. Все равно бы ничего не получилось: хоть убей, а не хочется ему Оленьки. Как бы ни старалась, как бы ни трудилась… Странное дело: мастерство ее вроде никуда не делось, но как будто перестало работать. Не действует оно на Кебу последнее время.
А с Маринкой все иначе. Той даже рядом нет, а Гена, как она не однажды выражалась, 'готов к труду и обороне'. Вот и сегодня едва лишь очутилась на пороге, как он…
Что-то кольнуло в мозгу. Он пропустил что-то важное. Как раз в тот момент, когда она пришла. Радостная, счастливая. Неожиданно похорошевшая — то ли беременность на нее так благотворно влияет, то ли от быстрого шага раскраснелась, оживилась. На шею к нему, как ребенок, бросилась: 'Генка, милый!'
'Генка'?! Она впервые назвала его на 'ты', и без отчества, а он даже не заметил. И счастливый блеск в ее глазах моментально потух. Будто она поняла про него что-то важное. И сразу вернулось это дурацкое 'Геннадий Алексеич'. Он снова сделал что-то не то? А что он должен был сделать? Чего она от него ждала?