Ариссьель. Жизнь после смерти
Шрифт:
Постепенно я переключаюсь в мыслях на своих детей. У меня их двое: Бену (на самом деле его зовут Бенани, но Бен мне нравится больше) только что исполнилось тридцать лет, а Карине – двадцать восемь. Как мне вот так сходу удалось вспомнить их возраст? Мне их обоих не хватает. Странно. Неужели я становлюсь сентиментальным? Как они там, как поживают? С ними я тоже не виделся вот уже пять лет. Помню, как сразу после отъезда их матери я подумал, что нам пора бы повидаться. Тогда я позвонил дочери, но не успел даже предложить ей встретиться, как она молниеносно и недвусмысленно отрезала:
– Папа, мы с Беном больше не хотим тебя видеть. Ты звонишь нам, только когда вспоминаешь, что обязан исполнять роль отца. Но на самом деле ты НИКОГДА не был для нас настоящим
Я что-то пробормотал в ответ, сраженный наповал ее ответом, не оставлявшим мне ни малейшей надежды.
– Я решила сказать тебе правду раз и навсегда. Ни у Бена, ни у меня – у нас с тобой нет ничего общего. Разве ты никогда не замечал, что все наши встречи заканчиваются ссорой? И каждый раз мы с Беном все больше и больше расстраиваемся. Ну да, ты же один всегда прав! А в те редкие случаи, когда ты решаешь просто выслушать нас, ты делаешь это, лишь чтобы заставить нас передумать. Как минимум, теперь у нас не будет повода для скандалов. Да, я злюсь на тебя, ведь ты бросил нас, но до сих пор настолько люблю тебя, чтобы пожелать тебе в будущем быть счастливым, а главное – более человечным!
И бросила трубку. Все было понятно.
Признаю, что их отношение ко мне вызывало у меня сильные эмоции и я не мог сдержаться, чтобы помимо своей воли не упрекнуть их, особенно когда мы встречались у Моны сразу после нашего развода. Это было сильнее меня. Но они ведь явно заслуживали моих упреков! Меня все в них бесило, даже то, как они по-дурацки одевались. Мне очень не нравилось, что они говорят с Моной как с подружкой, а та, дурочка, им это позволяет! Они всем видом показывали, что не уважают меня. Кто-то же должен был указать на это? Родители имеют право подсказывать детям, когда те ступают на ложный путь!
Мог ли я, как отец, поступать иначе? Я сделал все, что было в моих силах. Они упрекали меня, что я много работаю, но ведь они любили мои денежки? Я оплачивал все их капризы! Видимо, я сам их слишком избаловал. Неблагодарность – вот чем страдают современные дети. Они даже не подозревают, как сложно сегодня быть родителем. Они поймут это, разве что когда наступит их черед.
И вдруг я подумал: а может, у Карины и Бена уже тоже появились свои дети? Ведь прошло пять лет… Ну нет, я уверен, что это невозможно. Не может быть, чтобы они были настолько бесчувственными: если бы они завели семьи и у них родились бы дети, они бы обязательно мне об этом сообщили!
Хотя… Не уверен. Как же мне избавиться от этих сомнений? Гоню от себя неприятные мысли. Завтра я обязательно найду телефонные номера и позвоню им. Нужно забыть об обидах и снова начать общаться. Нужно чаще видеться. В конце концов, они же взрослые люди! Наверняка со взрослыми людьми мне будет легче иметь дело.
И почему мне так сложно общаться со своими собственными детьми?
Они правы, я не очень-то к ним прислушивался, и так было всегда, с самого их детства. Я совершенно не понимаю это новое поколение. Всю жизнь надеялся, что наше общение с ними может возобновиться, но они упорно не хотели принимать мою точку зрения. Зрелости – вот чего им все время не хватало. Ладно, это мелочи. Теперь все будет иначе. Если у меня получится дозвониться, предложу им встретиться. Клянусь, на этот раз уж я их выслушаю. Я буду слушать их по-настоящему, без малейшей критики. И вот что я сделаю: подготовлю вопросы. Если я буду проявлять интерес к ним, задавать вопросы и внимательно слушать, что они будут мне говорить, все пройдет как нельзя лучше. Вне всякого сомнения!
Приняв такое решение, я с облегчением позволяю себе насладиться кусочком нежнейшего горячего орехового торта с шариком сливочного мороженого, пригубливая ароматный капучино. А чтобы красиво закончить свой обед, заказываю рюмку коньяку. Неспешно раскрывая для себя его букет, листаю принесенную
официантом газету. Нет, что-то мешает мне сосредоточиться на чтении, и я просто рассеянно пробегаю рубрику «Мероприятия».Мои мысли не дают мне покоя. Что же мне сказать детям, если я смогу им дозвониться? Как лучше встретиться с ними: сразу с обоими или с каждым по отдельности? Зависит от того, как они на меня отреагируют… Но какой смысл рассуждать об этом, если я даже не знаю, согласятся ли они вообще встретиться со мной?
Из ресторана я выхожу почти в три часа. У меня нет ни малейшего желания возвращаться домой в одиночестве, и я направляюсь в сторону кинотеатра. В газете, которую я пролистывал в ресторане, сообщали, что в Монреале начался прокат нового фильма с Эдди Мерфи, моим любимым комическим актером. Почему бы не сходить? После кино мне станет легче, я смогу расслабиться. Состояние грусти, которое нахлынуло на меня в ресторане, совершенно мне не нравилось. Особенно печальны были мысли о детях. Как же редко я нахожу время для просмотра фильмов, особенно комедий… Но сегодня день принятия решений – да что же такое происходит? – и я принимаю еще одно: ходить в кино не реже раза в неделю, независимо от того, захочет ли кто-то составить мне компанию.
Наличных при себе почти не осталось, и я решаю заглянуть в банк. Тут неподалеку, на улице Рашель, есть отделение моего банка. Легким шагом и со спокойным сердцем я направляюсь туда. Я просто счастлив: редкий случай, когда не нужно никуда торопиться, боясь пропустить следующую деловую встречу.
Сквозь глубокие размышления я замечаю, как одна… две… три полицейские машины проносятся мимо меня с оглушительно ревущими сиренами. Они останавливаются перед банком. Да там что-то происходит! Прямо как в кинобоевике! Трое парней быстро выбегают из дверей как раз в тот момент, когда полицейские были уже готовы войти. У каждого из них в руках по чемоданчику. Один, который показался мне главным, выхватывает пистолет и начинает стрелять во все стороны, чтобы напугать полицейских. Я замираю на месте, стараясь ничего не упустить.
И вдруг мир переворачивается. Я чувствую, как в моей груди что-то взорвалось. Что это? Мне страшно. Я ничего не понимаю. Я больше ничего не ощущаю. Мои ноги подкашиваются, а голова тяжело ударяется обо что-то очень твердое. Мое тело падает на холодную поверхность, а вдалеке слышны голоса. Кто-то в панике кричит:
– Скорее, на помощь! Здесь раненый! Сюда!
Что происходит? Я в удивлении обнаруживаю, что это лежащее на тротуаре тело – мое. А почему я его вижу со стороны? Это точно я? Мне кажется, я выгляжу не настолько старым. А где я нахожусь, откуда мне все это так хорошо видно?
Двое полицейских едва справляются с толпой любопытных. Боже, сколько крови… Эта кровь льется на тротуар из моей груди, это лужа моей крови… А почему я ничего не чувствую? Странно наблюдать за всем этим зрелищем со стороны и вместе с тем все видеть и все слышать. Я слышу, как полицейский говорит своему коллеге:
– Пульса нет. Господи, мне кажется, он умирает!
– Скорая будет с минуты на минуту, – реагирует второй полицейский. – Наконец-то! Бедняга, вот уж неудача: оказаться в неправильном месте в неподходящее время. Надеюсь, эти парни из скорой помощи смогут что-то сделать для него, спасти…
Один небольшого роста врач уже торопится мне на помощь. Он явно нервничает. Быстрая походка, острый взгляд. Он старается уловить все происходящее. Я бы сказал, что им движет адреналин. И он больше похож не на доктора, а на политика. Но вот он осмотрел меня и вынес собравшимся вокруг полицейским вердикт. Пуля пробила правое легкое, и ему остается лишь констатировать мою смерть.
И тут я как заору во все горло: «Нет! Не может быть, чтобы я был мертв! Черт побери! Вы что, меня не слышите? Я же вас вижу и прекрасно понимаю все, что происходит!» Я пытаюсь трясти одного полицейского, толкнуть другого, но они не реагируют. Я просто прохожу сквозь них. Один из них все же смотрит в мою сторону, словно чувствуя мое присутствие, но потом отворачивается и уходит к своей полицейской машине.