Аристос

56. Все наши концепции Бога — это концепции наших собственных потенциальных возможностей. Милосердие и сострадание, как универсальные атрибуты наиболее совершенных (под какими бы внешними личинами они ни скрывались) представлений о Боге, — не что иное, как те самые качества, которые мы мечтаем утвердить в себе. Они не имеют никакого отношения к какой бы то ни было внешней «абсолютной» реальности: они суть отражение наших надежд.

57. В обычной жизни нам нелегко бывает отделить своекорыстные мотивы от того «гигиенического» мотива, который я выделяю в отдельную категорию. Однако гигиенический мотив всегда можно использовать для оценки прочих мотивов. Он являет собой как бы их мерило, особенно применительно к той, увы, обширной разновидности, когда благое, в глазах совершающего, деяние оборачивается в результате несомненным злом. Среди инквизиторов, среди протестантов — охотников за ведьмами и даже среди нацистов, истреблявших целые народы, были несомненно те, кто вполне искренне и бескорыстно верил, что творит благо. Но даже если бы они вдруг оказались правы, все равно выяснится, что двигала ими жажда получить сомнительное вознаграждение за все их «добрые» дела. Они уповали на то, что грядет лучший мир — для них самих и их единоверцев, но никак не для еретиков, ведьм и евреев, которых они истребляли. Они поступали так не ради большей свободы, а ради большего удовольствия.

58. Свобода воли в мире без свободы — все равно что рыба в мире без воды. Она не может существовать, потому что не находит себе применения. Политическая тирания извечно впадает в заблуждение, будто бы тиран свободен, тогда как его подданные пребывают в рабстве; но он и сам жертва собственной тирании. Он не свободен поступать как ему хочется, потому что то, чего ему хочется, предопределено, и, как правило, в очень узких пределах, необходимостью сохранять тиранию. И эта политическая истина истинна также и на личностном уровне. Если намерение совершить доброе дело не ведет к тому, чтобы установить больше свободы (и следовательно, больше справедливости и равенства) для всех, оно будет отчасти вредоносным не только для объекта действия, но и для того, кто это действие совершает, поскольку составляющие зла, скрытые в намерении, неизбежно ведут к ограничению его собственной свободы. Если перевести это на язык функционального удовольствия, то ближе всего окажется сравнение с пищей, которая своевременно не выведена из человеческого организма: ее питательная ценность под влиянием образовавшихся вредных элементов сводится на нет.

59. За последние два столетия личная и общественная гигиена и чистоплотность поднялись на более высокую ступень; произошло это главным образом потому, что людям настойчиво внушали: если болезнь настигает их, когда они грязны и апатичны, то это совсем не оттого, что так распорядился Бог, а оттого, что так распоряжается природа, и это вполне можно предотвратить; не оттого, что так устроен наш несчастный мир, а оттого, что так действуют поддающиеся контролю механизмы жизни.

60. Мы прошли первую, физическую, или телесную, фазу гигиенической революции; настало время идти на баррикады и сражаться за следующую, психическую фазу. Не делать добро, когда ты мог бы делать его с очевидной пользой для всех, не значит поступать безнравственно: это попросту значит расхаживать как ни в чем не бывало, когда руки у тебя по локоть вымазаны экскрементами.

VI Напряженность человеческой реальности

1. В силу нашей способности рассуждать, воображать и предполагать мы существуем — умственно и психически — в мире противоположностей, отрицаний, взаимоисключений. Возможно, существует какая-то иная, абсолютная реальность, где всё устроено иначе. Возможно, существуют и другие относительные реальности. Но мы, люди, обитаем именно в этой «напряженной», или полярной, реальности.

2. Все, что существует или представимо как существующее, — это некий полюс. Все чувства, идеи, мысли — полюсы; и каждому полюсу соответствуют противополюсы.

3. Выделяются две категории противополюсов. Одна — это ничто, не-существование данного полюса. Другая — это все, что опровергает, подрывает, умаляет данный полюс, выступает его противоположностью или отклоняется от него.

4. Самый очевидный противополюс какой-либо идеи — это идея ей обратная, противоположная. Мир круглый — мир не круглый. Но если между моим сознанием и его непрерывной сосредоточенностью на данной идее {Мир круглый) стоит что-то еще — это тоже противополюс. На первый взгляд, самым страшным врагом идеи-полюса должна быть идея ей противоположная {Мир не круглый); но на самом деле все второстепенные противополюсы (иные интересы, события, потребности, идеи), которые отвлекают сознание от идеи-полюса, представляют для нее опасность гораздо большую; по сути, если они никак не указывают на нее, но, наоборот, перемещают ее с поверхности вглубь, они тем самым низводят ее до нуля, превращают в ничто. И значит, в каком-то парадоксальном смысле противоположная идея поддерживает — в силу того, что прямо указывает на нее, — идею, которой она, казалось бы, противостоит самым решительным образом.

5. Даже когда обратные утверждения откровенно лишены смысла и очевидно ложны, они наполняют жизнью и смыслом те самые утверждения, которым они противостоят: так, не-существование — в человеческом понимании — «Бога» наполняет жизнью и смыслом все то, что существует.

6. Первое и самое непосредственное понимание этой полярности приходит к нам из опыта постижения собственного «я» — нашего тела и вслед за тем нашего сознания.

Противополюсы внутри «я»

7. Мне постоянно приходится сознавать инакость окружающих вещей. Все они в каком-то смысле мои противополюсы. Экзистенциалист, последователь Сартра, сказал бы, что они теснят меня со всех сторон, хотят подчинить меня своей власти, посягают на мою самость. Но они же определяют меня — говорят мне, что я такое; а если мне не сказать, что я такое, то я и не знаю, что я такое. К тому же я сознаю, что все иные объекты находятся в точно такой же ситуации, как и я сам: крохотный полюс в безбрежном океане противополюсов, я бесконечно изолирован, но моя ситуация бесконечно повторяется.

8. Все части моего тела — мои руки, язык, пищеварительный тракт — объекты, внешние для меня. Слова, произносимые мной, — мои противополюсы. Нет такой умственной деятельности, когда я не мог бы отступить в сторону и посмотреть на нее как на противополюс. Получается, что я весь соткан из противополюсов. Мое тело, мои мысли и мои слова подобны саду, комнатам и мебели у меня дома. Они, конечно, кажутся мне больше моими, чем, скажем, ваш сад или комната, где вы сейчас читаете; но достаточно моментального анализа, чтобы я убедился: они не мои ни в общем, ни в научном смысле. Они мои в силу искусственности закона и в силу алогичности (или биологичности) эмоций. Мой сад — это совокупность травы, земли, растений, деревьев, которыми я владею по закону и могу наслаждаться, покуда я живу; но он не мой. Ничто, даже то, что я называю самим собой, не мое; индивидуальность и противополярность отделяют меня от всего.

9. Я вижу эти странные приспособления — кисти, которыми завершаются мои руки; вижу эти странные приспособления — руки, свисающие с моих пле-чей; вижу эти странные приспособления — плечи, которые расходятся в обе стороны от моей шеи; вижу это странное приспособление — шею, на которой держится моя голова; вижу это странное приспособление — голову, в которой содержится мой мозг; вижу это странное приспособление — мозг, который видит себя и называет себя приспособлением и пытается отыскать в себе нечто, что не является приспособлением, но приспособлением для чего служит он сам.

10. Где же в таком случае полюс полюсов? Где то самое «я», которое позволяет мне все это описывать? Которое заявляет, что все, как внутри, так и вовне меня, есть нечто иное? Совершенно ясно, что это не более чем фиксация явлений; бесцветный механизм, отличающийся от других таких же механизмов только своим положением в пространстве и времени. В конце концов «я» — это всего-навсего обычное состояние человеческой ментальности.

11. Описание, которым мы привыкли пользоваться, звучит так: «Я осознаю, что у меня в мозге произошло некое возмущение». Хотя правильнее было бы сказать: «Данное возмущение возмутило — и процесс возмущения пришелся на — конкретную область опыта, в которой существует отражатель этого возмущения: тот, кто утверждает здесь утверждаемое». «Я», таким образом, — просто удобное географическое описание, а вовсе не абсолютная сущность.

12. Если о «я»-полюсе вообще имеет смысл говорить, то только как о сумме отраженных (и воссозданных памятью) возмущений в этой конкретной области. Не было бы возмущений, не было бы и «зеркала» — не было бы никакого «я». Короче говоря, «я» есть совокупность составляющих его противополюсов, и без них оно ничто.

13. В определенном смысле, однако, каждый отдельный противополюс должен казаться враждебным по отношению к «призраку» по имени «я», который представляет собой совокупность всех прочих противополюсов. Противополюс к «я есть», причем строго противоположный, — «я не есть». Как это ни парадоксально, он отнюдь не самый враждебный: ведь моя смерть (о чем красноречиво напоминают нам надгробные плиты) как минимум свидетельствует о моем существовании. Все мы так или иначе думаем о собственной смерти, и в этом нет, как правило, ничего патологического — напротив, это один из простейших способов убедиться, что мы живы. Но другие противополюсы, которые являются внешними по отношению к моему телу, за пределами моего непосредственного окружения и того, чем я обладаю, — все они фактически отодвигают меня на задний план. Они мешают мне (и другим людям тоже) сосредоточиться на мне самом. Они меня умаляют. И тем самым пробуждают во мне мое личное чувство немо.