Аритмия

Убрал её с груди, огляделся. Совершенно дурацкая история. Сначала он возмутился, что в этом лесочке, недалеко от человеческого жилья – наверняка тут люди ходят, дети, сам однажды с Гариком прогуливался – есть такая опасная ловушка, никого это не заботило. И вообще непонятно, как здесь могла образоваться такая ямища. Не стал же кто-то специально рыть её здесь – для чего? Старая воронка от жахнувшей когда-то сюда бомбы? Оставалось только порадоваться, что так ещё удачно он упал, вполне мог не только ногу сломать, но и шею себе свернуть.

Попробовал привстать – и не смог, ноги не повиновались. Решил, что затекли они, наверное, от неудобной позы, усердно потёр одну – и не на шутку встревожился. Отказываясь поверить в самое худшее, изо всех сил ущипнул её, затем другую. Обречённо закрыл глаза, погодил так недолго, не давая себе запаниковать, потом яростно заколотил по ним обоими кулаками, до последнего не желая верить своей страшной догадке. Но в глубине души не сомневался уже, что случилось с ним то, хуже чего с человеком редко бывает. Потому ещё, что знал об этом побольше кого-либо не имевшего отношения к медицине. По странному, мистическому совпадению писал он недавно о человеке, сломавшем в дорожной аварии позвоночник, навсегда обездвиженном. И чтобы получилось у него достоверно, сходил в библиотеку, почитал нужную литературу.

Оставалось лишь уповать, что это всё-таки не повреждение спинного мозга, только сильный ушиб, сотрясение, всё ещё может наладиться. Снова накрепко сомкнул веки, заставил себя не поддаваться разраставшемуся ужасу. И почти удалось это, суметь бы ещё хоть чуть отодвинуть спину от пронизывавшей могильным холодом стенки…

Заворочалась, заскулила рядом Шавка. Он погладил её, с нарочитой бодростью, скорей себе, чем ей, сказал:

– Не боись, обойдётся, не в тайге же заплутали, не пропадём.

И как-то вроде бы полегчало от звуков собственного голоса. Действительно, ведь не чёрт те где соскользнул он в эту проклятую яму, посёлок совсем рядом, люди. Долго ли шёл он сюда, максимум минут пятнадцать-двадцать, докричаться наверняка удастся, или кто-нибудь поблизости окажется. Но если… Эту мысль сразу же погнал от себя – тоже врач выискался, диагнозы ставит! У страха, известно, глаза велики. Уже потому ничего такого не должно было с ним случиться, что не мог он настолько провиниться перед судьбой, чтобы так жестоко она его карала, неужели не натешилась ещё, не наизгалялась над ним…

Шавка перебралась к нему на колени, но лучше бы не делала этого, не обескураживала его: не почувствовал он ни тяжести ее тела, ни тепла. Но всё равно и в этом немного повезло, какое-то живое существо рядом, пусть и бессловесное.

Чтобы чем-то хоть ненадолго отвлечь себя, начал смотреть на часы, на мерно дёргавшуюся секундную стрелку, суеверно зарёкся девять – именно девять, его, скорпиона по гороскопу, число – минут выждать, потом проверить, не появилась ли в ногах чувствительность. И старался не думать о том, что быстро темнеет, циферблат уже плохо различим, – с приближавшейся ночью все его проблемы неизмеримо возрастали…

Через десять минут он стал звать на помощь. Кричать громко, истошно. Сразу же выяснилось, что его голосовые связки плохо для этого приспособлены – вскоре сорвал голос, натужные вопли превратились в жалкое, едва слышное хрипение…

И снова, снова находила себе подтверждение вековая истина о не приходящей одной беде – взялся накрапывать дождик. Слабыми ещё, реденькими каплями. Но грозившими, судя по набухавшим чернотой тучам, вскоре превратиться в проливной дождь. Гибельное приложение ко всё более немилосердно изводящему его холоду. И чётко осознал, что никто ему на помощь не придёт, эту студёную ночь под дождём ему не вынести, не пережить.

Завыла Шавка. От этого жуткого воя сделалось ему совсем невмоготу, такая смертная тоска придавила – разве что с Вовкиным уходом сравнимая.

– Замолчи, дрянь! – ткнул её в бок кулаком.

Но она завыла того громче. Словно вымещая на ней всю досаду, всё свое отчаяние, прибавил ещё несколько тумаков. Она, наверное, могла бы попытаться выбраться из ямы, вдруг удастся, но почему-то не делала этого и выть не переставала. Выла, выла, выла, словно хоронила его… И вдруг совсем уже накрыло его, припадку сродни, схватил он её за горло. А она, чему потом уже, вспоминая, изумился он, не сопротивлялась, не дёргалась, не извивалась, не отбивалась лапами, только смотрела на него…

* * *

– Ты понимаешь это? – с маху стукнул себя по колену Костя. – Только смотрела! Мне этот её взгляд в страшных снах снится! Что угодно отдал бы, лишь бы забыть его!

– И что потом? – тихо спросил я.

– А что потом было, мне Гарик поведал. Вернулись они домой, а Пахан, всегда этому бурно радовавшийся, даже внимания на них не обратил, жалобно скулил, рвался с цепи. Никогда раньше с ним такого не бывало, Гарик обеспокоился, заговорил с ним, снял с цепи, хотел приласкать, но тот вырвался, проскочил в незапертую калитку, умчался. Гарик побежал за ним, звал, но Пахан даже не оглянулся.

Костя с огорчением посмотрел на опустевшие бутылки, досадливо поморщился и продолжил:

– А я, когда Шавка уже не дышала, услыхал вдруг над собой чьё-то шумное частое дыхание. Поглядел вверх – и увидел чёрную голову Пахана. Обрадовался ему так, что слёзы брызнули. Был один шанс из тысячи, из миллиона, и он мне выпал. Если здесь Пахан – значит, и Гарик где-то поблизости. Или сын его, к примеру, значения не имело. Пахан уставился на всё ещё лежавшую у меня на коленях Шавку, затем голова его исчезла. И я, уверовавший было в чудо, понял, что он уже не вернётся, снова взялся, как способен был, кричать, звать. Но никто не откликнулся. Шанс оказался не моим. Может, жутко подумалось, вовсе не Пахан это был? Померещилось мне в жутком отчаянии, что это черная смерть за мной приходила, или гонца своего присылала. А Гарик потом рассказывал, что так же неожиданно, как убежал, вскорости Пахан объявился, принялся умоляюще лаять, скрестись в дверь. Когда Гарик открыл, Пахан схватил его за штанину, потянул. Гарик догадался, что явно тот куда-то зовёт его, решил на всякий случай проверить…

– И что потом? – повторил я.

– Известно что, – невесело усмехнулся Костя. – Иначе не сидел бы сейчас перед тобой. Три недели в больнице отлежал, самого непоправимого не произошло, живу, как видишь, хожу нормально. Квартиру свою продал, купил две однокомнатные. Одну из них тоже продал, деньги Светке отдал. В свою пустил квартирантов, на эти деньги здесь и живу, собак держу. Я, к слову, в то утро, когда с тобой так не по-хорошему встретился, и приезжал, чтобы заплатили они мне. А дом этот завалящий чуть ли не даром приобрёл, зато двор большой, для меня это важней…

Всё остальное не трудно мне было додумать. Пахан даже на таком расстоянии однако же услышал голос попавшей в беду подружки, бросился спасать её. Непонятно мне лишь было, где Костя таких никчемных дворняг берёт, неужели где-то покупает?

– А собаки как же? – полюбопытствовал я.

– Собаки почти все приблудные, – понял он мой вопрос. – Тут меня все знают, приводят мне бродячих, бездомных. Ребятня, конечно, в основном, они пожалостливей. Кропаю здесь помаленьку.

Я помолчал, подавленный всем услышанным, и всё же зачем-то спросил: