Ария: Легенда о динозавре

— А вы его приглашали?

— Сейчас объясню. Валера Кипелов всегда держался, как бы го сказать правильно?.. В общем, старался не терять возможности в любой момент иметь выбор. Так что он до поры до времени держался посередине. Ну, все это не так уж было важно. Я очень ноблю Валерку, мы в тот период очень дружили и всегда были вместе. Нас с ним связывала, кстати, не «музыкальная» друж-5а, о музыке мы почти не говорили. Я его до сих пор очень люб-хю, но мне кажется, что доброта и «мягкость» порой заводят его

тупик именно в те моменты, когда необходимо принять реше-ше. А он не способен это сделать, потому что не хочет ни с кем звать отношений. От этого он очень страдает потом…

Кроме Кипелова не пришел Володя Холстинин. Тем не ме-tee, собравшиеся стали обсуждать ситуацию. Основной тезис 5ыл следующим: мы, мол, давно уже крутая группа, а нас за тацанов держат. Нам пора, дескать, давно в Москве играть на стадионах, а нас гоняют по «пырловкам». Мы обговаривали, <ак будем разговаривать с Векштейном, как вдруг прозвучала эраза Игоря Молчанова: «А что мы, собственно, обсуждаем? 'нас ведь есть полная группа! Давайте уйдем, и все проблемы будут решены. У нас не будет начальника, и мы будем еще круче. А залы мы соберем!». Брошенная Игорем идея всем очень понравилась. Нам так хотелось подобного развития событий, что все забыли о важности всей инфраструктуры, обеспечиваемой Векштейном. Сейчас так удивительно вспоминать тот юношеский задор!.. Тем не менее, я тогда задал следующий вопрос: «А как мы будем уходить, если нам придется искать второго гитариста и вокалиста?». И предложил, что я сам пойду к Кипелову и Холстинину и сам с ними поговорю. Вначале я пришел к Володе Холстинину и говорю: «Володя, у нас с тобой очень сложные отношения, но я, несмотря ни на что, считаю, что самое главное — сохранить группу. Мы все решили уходить. Давай уйдем все вместе и навсегда забудем наши разногласия…». На что Володя — я, может быть, скажу не дословно, но смысл передам абсолютно точно — посмотрел на меня леденящим взглядом и тихо мне ответил: «Я тебя никогда не любил, и поэтому с тобой я не пойду никуда!». После подобных слов говорить было больше не о чем, и я пошел к Валерке. Он дал согласие уйти с нами, и мы решили, что найти второго гитариста не будет никаких проблем…

Мы пошли на собрание. Я первый раз наблюдал воочию человека, — в лице Виктора Яковлевича Векштейна, — обладающего незаурядными и даже феноменальными способностями интеллектуального прессинга. Мы пришли, считая себя полностью подготовленными к разговору. К тому же каждый из нас, уже все решивших для себя по поводу ухода, совсем не так представлял последствия этого разговора. Только мы вошли в номер к Векштейну и попытались что-то сказать, как Виктор Яковлевич перехватил инициативу. «Садитесь, — сразу же начал он, — сейчас будем говорить». Я хотел его перебить, чтобы изложить наше решение, как он сразу оборвал меня: «Секундочку, ты скажешь потом!». И он тут же начинает расспрашивать нас, чем же мы недовольны, но одновременно не дает ответить на свой вопрос, обещая все исправить. При нашем юношеском максимализме довольно трудно было все это слушать, и Кирилл Покровский перебил Векштейна и заговорил об уходе. На что Виктор Яковлевич отвечает: «Кирилл, ты что же делаешь? Неужели ты в армию захотел?». Дело в том, что Векштейн совсем недавно «отмазал» Кирилла от армии — он вообще на каждого из своих музыкантов имел какую-нибудь «точку воздействия». Что оставалось делать Покровскому, не ожидавшему от Векштейна подобного хода? Кирилл замолчал. В это время кто-то из уходивших, может это был Игорь Молчанов, сказал: «Виктор Яковлевич, мы все уходим!». Векштейн тут же перехватил инициативу и, посмотрев на Володю Холстинина, спросил: «Кто уходит?». Володя тут же выпалил: «Я остаюсь!», и Виктор Яковлевич сразу уцепился за эту фразу: «А кто же тогда уходит? Ты, Валера?». Я думаю: ну Валера — это уж наш! И вдруг Валера начинает мямлить что-то такое невнятное: «Ребята, я за то, чтобы было дружно…». В тот момент я понял, что психологически Виктор Яковлевич нас переиграл, ситуация все больше меняется в его пользу, поэтому я нашел в себе силы встать и сказать: «Виктор Яковлевич, я точно ухожу!». И Векштейн тут же подхватил: «Да? Ты — вообще сумасшедший, тебе бы все рок играть! Ну и уходи». И тут, как в зеркале, повторилась ситуация, произошедшая во Владимире, только мы с Грановским поменялись местами. Алик встал и говорит: «А я тоже ухожу!». В результате вокалист и гитарист остались по одну сторону, все остальные — по другую. Очень жесткие претензии высказал Львов, который собирался уходить к Стасу Намину. В итоге разговор очень затянулся, он шел пять или шесть часов. Векштейн снова и снова начинал «идти по кругу», говоря: «Чем вы недовольны?». Мы начинали перечислять одно, другое, третье, четвертое, он говорил: «А мы все сделаем! Зачем вам уходить?». Наши многочисленные претензии он перебивал своими обещаниями того, что все будет исправлено. Вообще, разговор настолько затянулся, что Володя Холстинин даже уснул. С другой стороны, чего ему было участвовать в споре, если он так и так оставался… Последнее, что сказал Векштейн, было: «Я вам обещаю, что мы приедем в Москву — и будем работать стадионы!». В конце концов мы все же разошлись, причем все уходящие вновь собрались в нашем с Молчановым номере и стали писать заявления об уходе. Утром в автобусе мы подошли к Векштейну и говорим: «Виктор Яковлевич, вот наши заявления!». Он на нас наехал, сказал, что никаких заявлений не примет, мол, вы все находитесь на работе, а разбираться с проблемами будем в Москве. И по приезде в Москву он не взял у нас заявлений, зато очень быстро договорился по поводу концертов в Москве, и не где-нибудь, а на большой площадке в спорткомплексе «Дружба».

Векштейн, конечно, был в той ситуации умнее всех. Он понимал, что удержать нас может только большой успех, и он все для этого сделал. «Дружба», внимание прессы, иностранные журналисты и прочее. Он поступал правильно, но не знал того, что мы решили уходить вне зависимости от результатов концертов в «Дружбе». Для этого я поехал в областную филармонию к Валерию Гольденбергу, поговорил с ним. Он спросил меня: «А вы зал собираете?». В ответ я просто пригласил его на концерт в «Дружбу». Он приехал и увидел аншлаг во дворце спорта. Это не могло не подействовать. Мы прошли в гример-ку, и Гольденберг с нами. А там стоит Виктор Яковлевич, который, лишь увидев Гольденберга, понял, что ничего он нам сделать уже не сможет. Поняв, что ситуация выходит из-под контроля, он разрешил нам делать все: достать волосы, надеть цепи — все, что хотите. А я тогда сказал Алику: «Это наш послед ний концерт в «Арии», давай отыграем по полной программе». Мы отыгрываем концерт, возвращаемся в гримерку, а там сидит человек, который в Москонцерте отвечал за все гастроли. Этот человек был тем, кто мог решить все вопросы. И вот из гримерки попросили выйти всех журналистов, включая телевидение, и под соусом некоего совещания после концерта — ведь мы работали в его структуре и были его подчиненными — начинается еще один разговор. Векштейн говорит: «Это са мый кассовый коллектив в москонцертовской картотеке, но часть ансамбля собирается уходить. Такая вот ситуация, а вот и зачинщики». И он показывает на нас с Аликом. Чиновник (по-моему, его фамилия была Панченко) сложил ручки, и этак с коммунистическим апломбом говорит: «Вы знаете, кто я?». Мы отвечаем ему утвердительно, а он продолжает: «Куда бы вы ни пошли, ни одного концерта у вас не будет, это я вам обещаю!». Он действительно был могущественным персонажем. Но мы ответили ему: «Тем не менее, мы уходим!». Тут у Векштейна вырвалось: «Сумасшедшие!», и этот Панченко говорит: «Да. Действительно сумасшедшие. У вас же все есть: касса, сборы. Мы вам сейчас сделаем поездку в Амери ку…». Я отвечаю: «Мы все равно уходим». Дело в том, что мы с Аликом уже договорились, что будем играть только то, что мы хотим сами, и никто нам не будет больше указывать. Поэтому вариант Векштейна больше не подходил.

Надо сказать, что на этот концерт пришел Стае Намин, чтобы смотреть Львова. И когда он увидел нас и узнал, что мы уходим от Векштейна, он в ту же ночь пригласил меня и Игоря Молчанова к себе домой. И мы поехали к нему — пикантность ситуации усугублялась тем, что жил Намин на одной лестничной площадке с Векштейном. И всю ночь мы вели со Стасом переговоры, во время которых он, в частности, сообщил нам, что у него есть договоренность с известнейшим американским продюсером Догом МакГи. Тому нужна была русская группа, которую он собирался тусовать в Америке, и Намин предложил эту роль нам. Он сообщил, как все это будет выглядеть, то есть рассказал об этом проекте все, что мог сказать. Несмотря на то, что общение продолжалось всю ночь, мы с Игорем отказались от намин-ского варианта.

— Почему?

— Юношам свойственно желание самим определить свою судьбу. Стоило ли уходить от Векштейна, где все уже есть, для того чтобы теперь попасть в такую же зависимость от Намина? Надо сказать, что наши последние концерты в «Арии» выглядели странным образом. Сцена мысленно была разделена на две половины: мы не заходили на правую половину, принадлежавшую Холстинину, а он не появлялся на левой стороне, где работали мы с Аликом. Это глупая ситуация, но мы так выступали довольно длительное время. Поэтому мы спокойно могли остаться у Векштейна, где все уже было сделано, и купаться в успехе. Какой смысл идти к другому начальнику, который через какое-то время будет так же душить. Кстати, Намин обалдел от нашего отказа: «Вы что — сумасшедшие? Я вам предлагаю Америку, серьезное дело, мотели и все подобное». Мы сказали: «Стае, извини, какой нам смысл менять шило на мыло?». Мне не нужна была Америка, потому что я туда никогда не стремился. Мы с Аликом были сейшеновыми людьми, похожими в самом главном: нам нужно было, чтобы никто не мешал нам «мочить» так, как хотели мы сами. И с этой точки зрения, Валера Гольденберг был для нас оптимальным вариантом. Когда я пришел к нему, то сказал: «Валера, только в творчество не лезь!». И он стопроцентно откровенно ответил: «Да мне это вообще не нужно. Я бизнесмен, мне нужны деньги. Если ваша музыка продается, играйте ее, а я обеспечу всю организационную часть». И он действительно дал нам колоссальные возможности. Мы первыми из всех групп получали огромные деньги, он «заряжал» большое количество концертов — в общем, административная сторона была на высоте. Но вернемся к моменту нашего ухода из «Арии». Мы приехали к Векштейну с заявлениями. Виктор Яковлевич оказался на редкость доброжелательным и нормальным человеком. Он не стал выстраивать стену между нами, он просто спокойно с нами поговорил. Там ведь были еще и другие причины нашего ухода в лице Тони Жмаковой. Мы больше не могли и не хотели ей аккомпанировать.

— А разве к моменту вашего ухода из «Арии» у Жмаковой еще не было собственного аккомпанирующего ансамбля?

— Нет, это все было потом. Можно сказать, что наш уход очень помог Володе Холстинину, которого уже больше не душили исполнением «жмаковских» песен. После нашего ухода Виктор Яковлевич понял, что и Володя может напрячься… В общем, Векштейн подписал наши заявления об уходе, хотя сказал: «Если вы передумаете, это всегда можно обсудить». Кстати, уйдя от Векштейна, мы налетели еще на одну проблему. Ведь, пока мы играли в «Арии», мы продали все наши инструменты. Там они нам были абсолютно не нужны — ведь мы играли на всем государственном. И это притом, что играли мы на самой крутой, по российским меркам, аппаратуре. Гольденберг, в отличие от Векштейна, никакой аппаратуры не имел и не содержал. Он вообще сказал: «Это — не моя проблема», и был, по большому счету, прав. Нам пришлось репетировать в жутчайших условиях, где-то в Кунцево, вместе с группой «Лотос». Пришлось искать самопальные гитары, и так далее. Но мы были настолько упертыми, что все это прошли. Мы так хотели играть, что любая проблема не могла стать помехой.

— Но как вы собирались решить свою основную, можно даже сказать единственную, проблему с вокалистом?

— Больше всего нам хотелось уйти и играть свою музыку, а потом бы мы решили любую проблему. Кстати, когда мы ушли, в прессе началась кампания против нас. Сейчас я могу спокойно говорить об этом, а тогда это было крайне неприятно. Больше других «отличился» главный «музыковед» «Московского Комсомольца» Дмитрий Шавырин, близкий знакомый Векштейна, да и некоторые другие средства информации, вроде «Хит-парада Александра Градского», вторили. Повсюду стали крутить мою песню «Воля И Разум», она стала занимать верхние строчки в хит-параде «Московского Комсомольца», и везде указывалось, что это песня группы «Ария». Я позвонил Градскому, говорю ему: «Извини, но «Воля И Разум» — моя песня. Всегда указывают автора и композитора песни, а ты приписываешь ее «Арии»…». А он с Векштейном был в друзьях, короче: практически послал меня. Все это было ужасно обидно, да и Гольденберг сказал: «Разбирайтесь сами…». Тогда я набрался смелости и позвонил Виктору Яковлевичу Векштей-ну— Все-таки он был очень достойный человек. Если сказать честно, если бы не он, «Ария» никогда бы не выдержала того удара. Ну да ладно. В общем, я сказал ему следующее: «Виктор Яковлевич, поскольку мы. ушли, поскольку вы сказали, что мы сумасшедшие, у меня к вам есть просьба. Пожалуйста, вы можете устроить, чтобы лично мои песни, которые я написал, ваш коллектив не исполнял?». Он сказал: «Я даю тебе честное слово, что никогда твои песни группа «Ария» исполнять не будет!».

— Странно. Вы с Грановским с какого-то момента начали двигаться так согласованно, как два корпуса катамарана. Почему же ты попросил не играть твои песни, а Грановский этого не сделал?

— Видишь ли, в чем дело, я же не Алик. Я звонил по поводу того, что касалось именно меня. Тем более что первые места хитпарадов занимали мои песни. Мне было просто по-мальчишески обидно. Я написал, а меня отодвинули в сторону. Кстати, я точно знаю, что после данного мне Векштейном обещания «Ария» моих песен не играла. Хотя публика на каждом концерте требовала «Волю И Разум» и некоторые другие песни. Честь и хвала Виктору Яковлевичу, я таких людей очень уважаю. Как ему ни было трудно, он не стал меня обманывать.

Теперь, что касается вокалиста. Вся проблема заключалась в том, что Гольденберг сразу после начала нашего сотрудничества «заделал» гастроли на 30 или 40 городов. Это был тур сразу на месяц, причем за большие деньги. Все проблемы решались моментально. Нужно два трейлера аппаратуры? Пожалуйста. Нужен свет? И у нас был самый лучший. Нужен подиум? Нужен бархатный задник? Все вам будет, вы только будьте готовы работать! А у нас проблема: нет вокалиста. Ну и нашли мы тогда Сашу Арзамаскова, который репетировал в проекте Сергея Потемкина. Такой мужичок неказистого вида, но пел отлично. На прослушивании спел вначале несколько вещей Ко-вердейла, потом что-то из Эмерсона. Я думаю: «Вот это да!». А когда стали играть наши песни, ему было очень тяжело. У Кипелова — высокий голос, у Арзамаскова — низкий. И буквально через несколько репетиций он сорвал голос. Нам об этом он ничего не говорил, потому что боялся потерять место в группе. Кроме этого — об этом он тоже не говорил, а мы только потом узнали — Саше в тот момент негде было жить, и он ночевал чуть ли не в подъездах. Стояла зима, и он, естественно, простудился. И в этот-то момент мы выезжаем на гастроли, где у него начались проблемы с вокалом. В конечном итоге на концерте в Воронеже у него пошла горлом кровь. Утром мы сели в машину и поехали в больницу, где узнали, что ему не то что петь, а говорить-то нельзя. Но нам нужно было работать концерты в Москве, где была заряжена целая серия выступлений во дворце «Крылья Советов». Снять эти концерты было невозможно. Правда Голь-денберг отвез его в баню, на специальный массаж, но все это не помогло. В конечном итоге концерты прошли ужасно, это было настоящее ощущение позора. Представь, классно звучит музыка, световые эффекты работают на высочайшем уровне, сейчас должна начаться вокальная партия и… пустота. Было ужасно жалко Сашу, но это стало настоящим уроком. Мы поняли, что лучше отказаться от гастролей, чем терять репутацию группы. В конце концов, как ни прискорбно, с Сашей Арзамасковым мы расстались. Гольденберг тогда сказал: «Решайте вопрос с вокалистом, мне нужна стопроцентно работоспособная группа». И мы стали подбирать вокалиста. К нам пришел некий Гоша Корнеев, отработал два концерта, и с ним произошло то же самое. И только потом появился Миша Серышев. Он был человеком из попсовой тусовки, но с первого же раза точно спел все высокие партии Кипелова. Это давало возможность работать, и мы взяли его. Он идеально отработал все гастроли, а потом мы засели в студию записывать первый альбом «Мастера». Там присутствовали уже более трэшевые композиции, и в них Миша ну никак не вписывался. Пришлось поставить вопрос ребром: либо Миша поет так, как надо, а точнее — «рычит», либо мы меняем вокалиста. В итоге Миша стал «рычать». Ну, дальше идет уже сугубо история «Мастера», которая в книге про «Арию» просто неинтересна. А с «Арией» у нас впоследствии были прекрасные отношения. Первая наша встреча с «Арией» на одной сцене состоялась на фестивале «Монстры Рока» в Череповце. Мы там очень хорошо отыграли, «Мастер» тогда действительно был в форме. И, главное, у нас не было никакого соперничества: кто лучше, кто хуже. Просто одна группа была «Арией», а другая — «Мастером». Можно считать, что вот так мирно вся эпопея и закончилась…

Андрей Большаков (как и Алик Грановский в своем интервью) явно поскромничал, поэтому мы сочли необходимым предоставить читателям некоторые статистические данные об организованной четырьмя ушедшими «арийцами» группе «Мастер»:

1987 — выходит магнитоальбом «Мастер».

2 октября 1988 — вышел первый виниловый диск-гигант «Мастер».

По итогам 1988 года, подведенным «Московским Комсомольцем», альбом «Мастера» вошел в первую десятку, а Андрей Большаков был признан одним из лучших гитаристов страны.