Арийский миф в современном мире

Между тем у Гусевой появилось немало последователией, аккуратно воспроизводящих ее фантазию о будто бы значительно более мягком климате в Арктике в конце плейстоцена – начале голоцена, формировании там индоевропейской общности и расселении ее отдельных сегментов в условиях резкого похолодания. Во второй половине 1980-х гг. к кругу таких авторов прибавилось имя вологодского этнографа С. В. Жарниковой (1986; 1988; 1989; 1994: 66–73; 1997; 2003) 108 , которая, вслед за своим кумиром, повторяла тезис о близком родстве славянских языков и санскрита и настаивала на том, что прародина ариев (индоевропейцев) лежала ни больше ни меньше как на Русском Севере, где якобы располагалась легендарная гора Меру 109 . Особый интерес Жарникова испытывала к изображению свастики и пыталась доказать, что как индоиранцы, так и славяне унаследовали этот символ от триполья, если вообще не от позднепалеолитических предков (Жарникова 1985; 2003: 226–233) 110 . Теория Жарниковой, наряду с гипотезой Тилака о приходе индоевропейцев из приполярных стран, была подхвачена средствами массовой информации, причем такими популярными, как газета «Известия» (Филиппов 1996) и Всероссийский телевизионный канал НТВ (программа «Новости» 9 сентября 1996). Она нашла место даже на страницах московского академического журнала «Этнографическое обозрение» (Жарникова 2000). С тех пор Жарникова регулярно выступает «экспертом» в телепередачах, посвященных «Арктической прародине».

108

Сегодня Жарникова работает в Комиссии по туризму Русского географического общества в Петербурге.

109

Аналогичным образом и с тем же успехом английский патриот Ф. Уилфорд помещал ее когда-то в Великобритании. См.: (Godwin 1993: 20).

110

Эти ее идеи разделяла и Гусева. См.: (Гусева 2002: 34–35, 43).

Примечательно, что в этом Жарникову поддерживал академик Б. А. Рыбаков своими положительными рецензиями на ее работы о Приполярной прародине ариев и славян. И это не случайно, ибо сам Рыбаков, незадолго до своей кончины преодолев былую осторожность, начал открыто оперировать термином «арийцы», отправил их в далекие странствия вместе со своими стадами (и это поразительно напоминает соответствующие пассажи из «Влесовой книги») и объявил славян их прямыми потомками. Правда, родиной арийцев он назвал Поднепровье, где якобы сложилась Ригведа и откуда часть населения когда-то откочевала в Индию. Все это позволило Рыбакову обратиться к современным украинцам с настоятельным советом заняться изучением санскрита (Рыбаков 1998). Склонность локализовать прародину «арийцев» не в Приполярье, а в Поднепровье сближает концепцию Рыбакова не с построениями Гусевой, а с идеями Ю. А. Шилова, который тут же не без удовольствия поспешил это отметить (Шилов 2000а: 105).

В 1990-х гг. Гусева делала все, чтобы привлечь на свою сторону профессиональных ученых и продемонстрировать, что идея об Арктической прародине якобы нашла поддержку у специалистов. Впрочем, больших успехов она на этом пути не достигла. Вначале она издала на деньги И. Глазунова небольшой сборник, который был выпущен издательством «Витязь», руководимым известным антисемитом В. И. Корчагиным. Помимо самой Гусевой, в нем участвовали ее ученица С. Жарникова, лидер одной из московских неоязыческих групп Ф. Разоренов, а из археологов – академик Б. А. Рыбаков и Н. Л. Членова (Гусева 1994 г). В 1998 г. Гусевой удалось переиздать этот сборник в академическом институте. Авторы остались в принципе те же; потерялся один лишь Разоренов, чье участие, по-видимому, сделало бы сборник уж слишком одиозным (Гусева 1998б). Никто больше из российских специалистов не счел для себя достойным участие в этом сомнительном предприятии. Такой досадный пробел Гусева заполнила публикацией отрывков из вынутой из нафталина книги Б. Г. Тилака «Арктическая родина в Ведах». А затем после многолетних тщетных усилий Гусевой удалось выпустить и перевод книги Тилака в Москве (Тилак 2002) в издательстве «Гранд», печатающем историческую литературу сомнительного свойства 111 .

111

Примечательно, что эта книга была с восторгом встречена русскими эзотериками, увидевшими в ней «великую космогоническую книгу» о «золотом веке как серьезной реальности». См.: (Соловьев 2002).

Иной путь избрал никем не признанный ассириолог А. Г. Кифишин, которого давно соблазняла идея о том, что достижения цивилизации были принесены на Древний Восток с территории Украины. Во второй половине 1990-х гг. он всячески пытался популяризировать свое сенсационное «открытие» в Приазовье, где ему будто бы удалось в 1994–1997 гг. обнаружить и прочитать «протошумерские надписи» в гротах давно известного археологам памятника Каменная Могила. Он доказывал, что там не только стены и потолки гротов были испещрены письменными знаками и надписями, но песчаниковые таблички с письменами хранились в специальных отсеках, названных им «архивом» (Кифишин 1996а; 1996б; 1999; 2001; Нечипоренко 1996). Ободренный своим «успехом», Кифишин стал обнаруживать аналогичные «протошумерские надписи» не только на Украине, но и далеко за ее пределами – от Южного Урала, Казахстана и Южной Туркмении до Южной Франции. Самые ранние из них он датировал 12-м тыс. до н. э., то есть эпохой позднего палеолита, а поздние – 3-м тыс. до н. э. Правда, он смущенно признается в том, что его переводы имеют крайне предварительный характер и иной раз делаются чисто интуитивно. Однако его нисколько не смущает феноменальная древность (с позднего палеолита!) и поразительная неизменность этого «шумерского языка» (в течение едва ли не десяти тысячелетий!), а также его широчайшее распространение по огромной территории Старого Света. При этом ядром «шумерского мира» оказывается Каменная Могила, якобы служившая его «ритуальным центром», откуда и исходили культурные импульсы (Кифишин 1999; 2001) 112 .

112

Все это весьма напоминает идею Х. Чемберлена о том, что шумеры были не кем иным, как «арийскими колонизаторами Месопотамии», пришедшими с севера. См.: (Goodrick-Clark 2002: 147).

Вопрос о том, на какой материальной основе возникла эта «высокая культура», где и как жили обнаруженные им «цари» и «жрецы» и почему никаких остатков этой культуры в округе не обнаруживается, Кифишина, похоже, не волнует. На самом деле все эти «надписи» – плод воображения автора, однако ему этого достаточно для того, чтобы заявлять о том, что шумеры будто бы пришли в Месопотамию с территории Украины! Круг замыкается, и за риторикой Кифишина отчетливо слышится голос Льва Силенко. Не случайно в издании его книги активно участвовало Российское общенародное движение (РОД), политическая организация, ставящая своей целью «восстановление державы».

К сожалению, порой и профессиональные археологи, чтобы привлечь внимание к своим находкам и получить поддержку от властей и общественности, прибегают к сомнительной риторике, подкидывая пищу паранауке. Так, открывший уникальный памятник среднего бронзового века Аркаим в Челябинской области Г. Б. Зданович в одной из своих популярных статей писал буквально следующее: «Мы, славяне, считаем себя людьми пришлыми, а это неверно. Здесь уже с каменного века обитали индоевропейцы, индоиранцы, они и вошли в состав казахов, башкир, славян – это та общая нить, которая связывает всех нас. Мы все родственники, все наши степные народы – тюркские, славянские» (Зданович 1989: 40). Именно его неосторожные высказывания – о связи Аркаима со свастикой, со сложными космологическими идеями и т. д. – были подхвачены неоязычниками и эзотериками и сделали Аркаим гордостью русских националистов, «символом русской славы» (об этом см.: Shnirelman 1999a; Шнирельман 2001; 2011б).

Подобные идеи оказались соблазнительными и для некоторых украинских археологов. В этом плане весьма показательны рассуждения Н. А. Чмыхова, вскрывающие методологические основы того пути, который вел от науки к национализму и неоязычеству. Пытаясь реконструировать первобытную древность, Чмыхов сознательно отказывался от использования этнографических данных о традиционных народах, поскольку они жили в иной исторической и природной обстановке, чем предки славян (Чмыхов 1990: 15). Поэтому его основными источниками служили археологические и фольклорные данные, однако он считал возможным оставить в стороне обсуждение проблемы о том, насколько фольклорные материалы надежны и каким образом они могут привлекаться для первобытно-исторических реконструкций. Не будучи фольклористом, он брал на себя смелость свободно оперировать фольклорным материалом, даже не задумываясь о сложностях работы с такими источниками. Подобно академику Рыбакову, он был убежден в том, что мифы, безусловно, содержат исторические сведения, в том числе и воспоминания о древнейших эпохах, и что для выявления этих сведений никаких специальных знаний не требуется.

Далее, он рассматривал первобытные религиозные представления, во-первых, как мировоззрение, а во-вторых, как «первобытную науку», научные знания, причем не только сопоставимые с современными, но даже в чем-то их превосходившие. Он наделял первобытного человека научным историческим мышлением и утверждал, что тот якобы «чувствовал глубинные закономерности исторического процесса» (Чмыхов 1990: 25–28, 187). Тем самым он фактически сознательно стирал грань, отделявшую науку от ненауки. Вот почему его концепция опиралась не только на научные знания, но также на «Влесову книгу» и построения астрологов (Чмыхов 1990: 338). Мало того, исходя из этих сомнительных оснований, он предрекал человечеству скорую «вселенскую катастрофу» и утверждал, что путь к спасению лежит через новое обращение к языческому мировоззрению. Последнее он рисовал «системой, учитывающей глобальные закономерности развития природы и общества» и призывал к всемерному использованию этого духовного наследия (Чмыхов 1990: 344–345, 360–362). Надо ли удивляться тому, что этот романтизированный и, по сути, фантастический образ языческого мировоззрения, созданный молодым украинским археологом, был с восторгом подхвачен неоязычниками, увидевшими в нем научное подтверждение своим тайным пристрастиям?

Фактически нынешняя ситуация в околонаучных кругах в России и на Украине весьма напоминает ту, что сложилась в Западной Европе в конце XIX в., когда определенные научные теории (философия Бергсона и Ницше, биология Дарвина, эстетика Вагнера) стали использоваться для оправдания расизма, ксенофобии, иррационализма и «восстания против позитивизма», если воспользоваться словами Джованни Джентиле. Кстати, нелишне отметить, что «теорию» Гусевой и Жарниковой восторженно рекламировали газета русских фашистов «Русский реванш» (1996, № 1: 8), нацистская газета «Земщина» (1995, № 101), расистский журнал «Наследие предков» (1995, № 1: 14) и респектабельный журнал русских почвенников «Наш современник» (1996, № 5: 224).

Конечно, как верно пишет З. Стернхелл, было бы несправедливо винить ученых за то, каким образом интерпретируются и используются их теории. Тем не менее нельзя не учитывать социальные последствия некоторых идей, когда они упрощаются, получая массовую популярность. Так, скажем, социодарвинизм, безусловно, сыграл значительную роль в развитии этнонационализма и современного расизма (Sternhell 1976: 322). Как метко заметил Эрик Хобсбаум, «сейчас историки делают для национализма то же самое, что производители мака в Пакистане – для наркоманов: мы снабжаем рынок основным сырьем» (Hobsbawm 1992: 3). И это в первую очередь относится к тем специалистам, которые сознательно посвящают себя выработке идеологии для этнонационализма или расизма, – о некоторых из них и шла речь выше.

Вместе с тем главную роль в формировании и распространении шовинистической идеологии играют умелые интерпретаторы, излагающие простым доступным языком теории специалистов, манипулируя их идеями в нужном ключе. Чаще всего такими людьми оказываются писатели, журналисты, недоучившиеся студенты, энтузиасты-дилетанты (Sternhell 1976: 323–324). Затем в силу вступает механизм, типичный для атмосферы «всеобщей грамотности», но неглубоких знаний, что с признательностью используется и даже стимулируется националистами, сознательно создающими обстановку интеллектуального популизма. Этот механизм был удачно охарактеризован С. Дудаковым следующим образом: «Отныне между “литературой” и “действительностью” не существовало различий: что было придумано беллетристом, могло быть объявлено “документом”, который, в свою очередь, становился основой для нового беллетристического повествования. При этом, естественно, ни ссылок, ни объяснений этим “широко известным фактам” не требовалось» (Дудаков 1993: 140). В настоящее время нечто подобное происходит с псевдонаучными теориями в России и других постсоветских государствах.