Арийский миф в современном мире

Хотя Хомяков неоднократно говорит о своем неприятии фашизма и нацизма, открещивается от Гитлера и отвергает свастику, делает он это не из гуманных соображений, а просто потому, что нацисты планировали поработить русских, а Гитлер, напав на СССР, посягнул на «белого человека». Для Хомякова Гитлер выглядит не столько националистом, сколько социалистом, а этого он ему простить не может (Хомяков 2006: 14–17, 68–71, 73). Однако Хомяков вовсе не отвергает нацистскую идеологию полностью, кое-что в ней его привлекает. Ему, например, нравится объявление рас разными биологическими видами, и он всеми силами пытается найти в современной науке хоть что-то, что могло бы подкрепить такое представление. Здесь все идет в ход – и вера в «снежного человека», и спекулятивные рассуждения о горных анклавах, где якобы «белые люди» смешивались с «маргинальными родственными видами», и попытка представить африканцев потомками особого «маргинального» биологического вида с «особым менталитетом» (Хомяков 2003: 74, 182–185, 232). В построениях Хомякова находит место и эзотерическая идея о том, что в ледниковую эпоху в мире якобы господствовали «чернокожие», которых «белые» затем оттеснили на юг и поработили, тем самым «восстановив справедливость» (Хомяков 2003: 185–186). Мало того, рассмотрев историю безуспешной борьбы «арийцев» с «империей», он приходит к выводу о том, что «белым людям» более всего подходит модель военной демократии. И, чтобы выжить, они должны отгородиться от остального мира непроходимой стеной: если захватывать чужие земли, то только ради ресурсов, а военнопленных и врагов полностью уничтожать («элиминировать чужих»). Иными словами, на словах умиляясь мягкостью и неагрессивностью «белых людей», на деле Хомяков выступает сторонником тотальной войны и геноцида (Хомяков 2003: 269, 399). Наконец, отвергая нацистскую свастику, он без всякого смущения готов украсить свое знамя «коловратом», то есть той же свастикой, но только русской (Хомяков 2007: 218).

Критикуя русских ультрарадикалов за примитивное понимание расовой теории, сам он вовсе не намерен от нее отказаться, и она занимает в его построениях почетное место, ибо «помогает» найти корни характера «белого человека». Он помещает далеких предков «белого человека» в приледниковье, где якобы и складывались его архетипы, в неизменности сопровождавшие его в течение тысячелетий и дожившие до наших дней. К таковым он, например, относит умение делать запасы, требовавшее точной калькуляции и расчетов времени, а также чувство ответственности и особые способы принятия решений (Хомяков 2003: 148–151) 300 . Потомков этих «приледниковых людей» Хомяков отождествляет с «ариями» и заявляет, что якобы свойственные им архетипы лежат в основе «арийской науки» (Хомяков 2003: 153).

300

Хомяков доказывает, что все это присуще только «белому человеку» и отсутствует у живущих на севере эскимосов. Тем самым он демонстрирует незнакомство с этнографическими фактами. Создание запасов мяса эскимосами и их соответствующие навыки и умения хорошо изучены. А «экономика запасания пищи впрок» является моделью хозяйствования, известной целому ряду обществ охотников, рыболовов и собирателей. Этот феномен сегодня описывается даже в учебниках по культурной и социальной антропологии. К «расовым характеристикам» он никакого отношения не имеет.

Итак, Хомяков связывает сложение архетипов «белых людей» с приледниковой областью. Якобы именно эти архетипы создали им преимущества перед остальными расами и на тысячелетия предопределили их уникальный исторический путь. Примечательно, что и это, по его мнению, происходило не без вмешательства «южан»; ведь якобы именно те оттеснили «белых людей» к кромке ледника, где в исключительно тяжелых условиях последние и выработали свой «расовый характер», отличающий их от всех остальных расовых групп. В частности, именно к ледниковым временам он относит развитие традиции человекоубийства, которая якобы закрепилась у «южан» (африканцев и кавказцев), но отсутствовала у «белых». Он доказывает, что если «белые» и идут на это, то только в ответ на провокации «южан»; якобы воинственность не является архетипом северных народов. Следовательно, рост агрессивности в современной России – это результат влияния «людей юга» (Хомяков 2003: 160–161).

Все это лишь говорит о полном незнакомстве автора с этнографией. Зато он доверяет расовому подходу: социальные процессы и поведенческие нормы он жестко связывает с «расовыми типами», при этом приписывая «белым людям» те качества, которые сам считает позитивными, а «южанам» – все негативное. Развивая такие идеи, Хомяков основывается на бытовых наблюдениях, сделанных им в годы своей геологической молодости. Специальных этнографических исследований он никогда не проводил. Тем не менее ему это кажется достаточным для суждения о якобы несовместимости разных народов, что и приводит его к этническому национализму и убеждению в нежизнеспособности полиэтничного государства (Хомяков 2003: 163–164).

Как бы Хомяков ни доказывал научность своих умозаключений, его рассуждения об архетипах «белого человека» и их генезисе, об их кардинальных отличиях от архетипов других рас, о сложении таких архетипов на Русской равнине, о том, что Россия является «родиной белой расы» и «предтечей современной цивилизации» и что русские являются самыми типичными представителями «белой расы», – все это идеологемы, призванные привить русским расовое мышление. С современной наукой они ничего общего не имеют. Зато они имеют прямое отношение к представлениям правых радикалов о будущем, окрашенном для них жесткой борьбой между «цивилизациями». Поэтому, как они считают, чем более однородной будет «этническая и расовая общность», тем больше ее шансы на победу в такой борьбе. Вот почему Хомяков открыто признает, что интерес к проблеме формирования человека имеет огромное пропагандистское значение (Хомяков 2003: 174–175).

В центре его внимания находится якобы вечная конфронтация между «арийцами» и «семитами». Вопреки современному научному подходу, использующему термин «семиты» только в лингвистическом смысле, Хомяков возрождает представления столетней давности и приписывает «семитам» особые менталитет и психофизические особенности. В этом смысле «семитами» у него оказываются и население Средиземноморья, включая древних римлян, и народы Кавказа, и даже троянцы. Иными словами, для него «семиты» рисуются расовой категорией, по всем основным особенностям кардинально отличающейся от «арийцев» (Хомяков 2003: 233–235) 301 . «Семиты» являются и создателями, и сторонниками «империи»; они веками навязывают ее «арийцам», для которых она – «чуждое наследие». Для Хомякова имперская элита ассоциируется с «семитами», которые поэтому являются государственниками. Вот почему борьба с «империей» означает для «арийцев» и борьбу с «семитами». И эта борьба в концепции Хомякова имеет расовую подоснову; она ведется между «видами». А нынешняя эпоха видится ему временем «возмездия белого человека имперскому монстру» (Хомяков 2003: 238).

301

Хомяков даже проводит сравнение архетипов, якобы свойственных «семитам» и «белым людям», и показывает их полную противоположность, причем, разумеется, не в пользу «семитов». При этом «семиты» оказываются абсолютными «чужаками» на уровне биологического вида. См.: (Хомяков 2003: 275).

Хомяков хорошо понимает, что для успешной борьбы с «империей» одной ненависти мало; нужен еще привлекательный позитивный пример, способный придать людям уверенность в своих силах. Искать такой пример в истории «империи» он не может, ибо известные исторические герои так или иначе ей служили. Поэтому ему приходится обращаться к первобытности. Единственный пример, который он там обнаруживает, – это появление железной металлургии. Однако, вопреки археологическим данным, локализующим древнейший очаг железоделательного производства в Анатолии и говорящим о начале массового производства железа в Восточном Средиземноморье, откуда эта техника широко распространилась от Европы до Индии, Хомяков изображает центром «железной революции» Восточную Европу и связывает его с предками славян. А так как никаких следов героических предков того времени народная память не сохранила, то он объявляет таким героем Бога Сварога, наделяя его качествами демиурга. В его изображении Сварог оказывается автором крупнейшей научно-технической революции и прообразом русского технического гения, с которым связывается надежда на преодоление наследия «семитской империи» (Хомяков 2003: 268, 271–272). Кроме того, Сварог якобы приходил спасти славян от геноцида и деградации, и, вдохновленные его примером, протославяне дали первый мощный отпор «империи». Однако, не находя соответствующих фактов в истории, Хомяков приписал этим «протославянам» подвиги степняков-сарматов (Хомяков 2003: 248–262; 2007: 83–90).

Иными словами, Хомяков говорит эзоповым языком. Он искренне ненавидит бюрократическую машину, на которой держится современное авторитарное государство. И он стремится поднять против нее общество. Но он понимает, что сегодня поднять общество на радикальные революционные действия очень непросто. Поэтому он делает все, чтобы демонизировать бюрократию и показать ее чуждость русскому народу. Вот почему он не только рисует ее «инородцами», но делает все, чтобы доказать ее принадлежность к иному более отсталому биологическому виду. Для этого хороши все средства, включая и традиционный антисемитизм, играющий в данном случае сугубо инструментальную роль. Правда, на словах Хомяков всячески отмежевывается от антисемитизма: он готов к союзу с евреями-либералами, а своими врагами называет лишь тех евреев, которые служат современному Российскому государству, то есть «империи» (Хомяков 2006: 135–139). Впрочем, он и здесь непоследователен. В своей последней книге «Технотронная Авеста» он не только предсказывает приближающуюся мировую катастрофу, но фактически открыто призывает «белых» физически уничтожить «серых» и «черных», где под «серыми» понимаются «мусульмане» и «иудеи». Это он называет исполнением Божественного замысла (Хомяков 2008).

Хомяков хорошо понимает пропагандистский, а не научный смысл своих построений (см., напр.: Хомяков 2003: 414). Не отсюда ли его предостережение против самонадеянных утверждений того, что «еще далеко не изучено и однозначно не доказано» (Хомяков 2003: 241)? Примечательно, что эти слова относятся к абсолютизации генетических данных и упрощенному пониманию «расово-генетического подхода». Но ведь то же самое можно поставить в упрек расовым построениям самого Хомякова. Действительно, в более поздней работе он выделяет два контрастных типа русских – «русских европейцев» и «русских азиатов». Правда, он объявляет их «разными нациями» и подчеркивает, что «раса тут ни при чем» (Хомяков 2006: 84–89).

Откуда у русских радикалов такое увлечение расовой теорией? Крушение коммунизма привело к дискредитации марксизма с его классовой теорией. Но если теория классовой борьбы ушла в небытие, то десятилетиями воспитывавшаяся в народе ксенофобия осталась. Она требовала опоры на столь же научную по видимости теорию, роль которой могла с успехом взять на себя идея «этнорасовой борьбы». Это было тем соблазнительнее, что распад СССР и Югославии сопровождался кровавыми этническими конфликтами. Кроме того, отсутствие реальной демократии в СССР и урезанная демократия, существующая в современной России, не позволяли и не позволяют русским почувствовать какие-либо политические преимущества своего безусловного демографического доминирования. Концентрация власти в центре и слабость ее местных институтов при непрозрачности политического процесса и недоразвитости демократической прессы создают в обществе чувство своей отчужденности от политического процесса, того, что многие политические решения принимаются помимо его воли и вопреки его интересам. В этих условиях власть не только видится «чуждой» реальным интересам общества, но иной раз искусственно наделяется и этнорасовой «чуждостью» (о показательном примере см.: Соловей, Соловей 2010), а доминирующее большинство ощущает себя «меньшинством» (Шнирельман 2011а. Т. 2: 481–483). Ведь в полиэтничном по составу государстве при отсутствии реальной демократии непопулярные политические решения нередко приписываются злой воле «чужаков», отождествляющихся либо с реально действующими политиками, либо с некими тайными силами, стоящими за спиной таких политиков. Это тем легче сделать, что в таком государстве среди ведущих политиков и высших чиновников действительно встречаются люди, отличающиеся по своему происхождению от доминирующего населения. И тогда их реальные или приписываемые им непопулярные политические решения и действия находят в обществе объяснения, связанные с их якобы особыми «этническими интересами», – никакие другие объяснения во внимание не принимаются.

Национал-социалисты

Историю национал-социалистического крыла в русском неоязычестве следует начинать с В. Н. Емельянова и А. М. Иванова (Скуратова), чьи взгляды сформировались еще в советские годы. Первый из них с рвением, достойным лучшего применения, неустанно твердил о том, что США уже подчинились власти «сионистско-масонских хозяев» и все без исключения американские президенты, являясь членами масонских лож, находились под жестким контролем со стороны раввинов. Тем самым, современный мир вступил в финальную фазу борьбы за мировое господство, начало которому было якобы положено несколько тысячелетий назад, когда, по словам Емельянова, «тайные ордена Древнего Египта, Месопотамии и даже доколумбовой Америки были оседланы раввинами», ставившими своей целью «расшатывать любые гойские институты» – государства, религиозные культы, научные учреждения и т. д. (Емельянов 1979: III–IV). Иными словами, историософская канва концепции Емельянова весьма проста – суть мировой истории заключается в ожесточенной борьбе зла и добра, олицетворяющимися соответственно сионистами (то есть евреями), с одной стороны, и остальным человечеством («гоями»), – с другой. Вот образец его суждений по этому поводу: «Жиды постоянно подсовывают всем белым людям свои псевдоидеологии, созданные специально для гоев…» (Емельянов 1994). Он объявлял все международные правозащитные организации скопищем масонов и сионистов, разумевших под «человеком» исключительно евреев и проводивших свою политику в интересах «иудаизма». В глазах Емельянова СССР оставался едва ли не единственным государством, избежавшим «сионистской» опасности. Но из-за беспечности «гойского населения» эти позиции заколебались. Серьезными предостережениями Емельянову служили, во-первых, движение диссидентов, которых он всех чохом записал в «сионисты», а во-вторых, настроения евреев диаспоры, симпатизировавших не «нашим естественным союзникам-арабам», а «классовым противникам – сионистам» (Емельянов 1979: XXI).