Аркадий Бухов
Шрифт:
— То есть как? — удивился я неожиданному обороту разговора. — Я думаю, что…
— А мне вот не кажется.
Она с любопытством посмотрела мне в глаза. Я тоже посмотрел на нее. У нее было довольно красивое смуглое лицо, серые глаза и четкие белые зубы: женщине это дает право говорить глуповатые грубости, и я не стал уверять ее в положительности моих умственных качеств.
— Да вы не обижаетесь?..
— Помилуйте, что вы… Напротив…
— Даже напротив… Следовательно, если бы я назвала вас умным, так вы… Да чего там. Пойдемте, что ли, ужинать… Там зовут уже…
За ужином мы сидели рядом. Все
Я даже с некоторым опасением подумал о той легкости и радушии, с которым другие гости уступили мне соседство с такой красивой и неглупой женщиной.
— Вам, кажется, скучно? — вскользь спросила она, понюхав кусочек колбасы и брезгливо кладя ее на тарелку, — несвежая… хорошая дорогой, наверное, показалась… Скучно? И мне тоже… А вот сказать вслух вы бы, наверное, постеснялись…
— Ну. еще бы. — с удивлением отозвался я, — Иван Ильич — мой приятель, жену его я девочкой еще знал…
— Такая же дура была?..
— Она совсем не такая, как вы думаете… Я их очень люблю… И они меня…
— Ну, тоже… Сидят и думают, наверное, что вы лишний рот за ужином… И тоже боятся сказать. Вот вы. наверное, сегодня бы сумели лучше провести время?..
— Да, собственно, звали меня в одно место…
— Я и говорю. Веселились бы там, а здесь зеваете, а сказать трусите…
— Видите ли…
— Трус. трус. трус…
— В чем дело? — с любезной улыбкой вмешалась хозяйка. — За что это вы его?
— Да у нас тут спор один…
— Какой? Ну, скажите… скажите, — с плохо сделанным любопытством пристал кто-то из гостей.
— Дело в том, что вот он… Сказать? — насмешливо посмотрела она на меня.
— Ну. что вы? — тревожно вырвалось у меня. — Пожалуйста, я прошу вас, не надо, пожалуйста…
— Ага, трусишка… Да так, пустяки… Дело в том, что мосье Пилкову очень скучно… Он сегодня был зван на один вечер, отказался, а теперь сидит здесь, скучает, а сказать…
Я опустил глаза, не решаясь их поднять на окружающих.
— Мне кажется, что он мог бы сказать это заранее, — сухо отозвалась хозяйка, — кроме этого, я не смею…
— Ради Бога, Марья Никифоровна… Я пошутил, — убито и сконфуженно сказал я, — то есть я даже не сказал…
— Да мы никогда никого и не задерживаем, — вскользь заметил Иван Ильич, пододвигая кому-то пепельницу, — спички тут же…
Я густо покраснел и не знал, что делать.
Наталья Михайловна уже разговаривала с кем-то другим. Смущенно оглядев присутствующих, я увидел упорно опущенные взгляды и очень незначительный процент сочувствующих.
Кажется, что после меня остались играть в карты. Провожал меня в прихожей хозяин, сухо пожавший руку и уклонившийся от обычного предложения заходить чаще. Наталья Михайловна вышла тоже и сказала, что если я не врал, приглашая ее завтра пойти со мной в театр, — то она с удовольствием. Позвонит сама. Телефон мой найдет в книжке. Если я обиделся, она даже извиняется. Мало ли есть глупых людей, которые думают,
что извинение сглаживает все.III
— Вас там любовница к телефону спрашивают, — недовольно сказала кухарка.
Мой собеседник, малознакомый артист, искоса поглядел на меня и игриво улыбнулся.
— Ого… здорово…
— Какая любовница, — сконфуженно пробормотал я, — это что такое…
— Идите, идите, кто без греха…
Я подошел к телефону.
— Это я. Здравствуйте.
— Наталья Михайловна?
— Ну да. Вас, наверное, удивило… Что? Ну, что же я могла сказать? Говорю — знакомая. Та, эта ваша идиотка… Может, это ваша жена? А я думала, что жена. Как фамилия, да как доложить, да по какому делу… А я думаю, скажу что-нибудь такое, чтобы сразу передала… Вы еще не раздумали? Значит, едем? Ну, так я вас буду ждать в театре… У меня сегодня бешеное настроение, хочется смеяться, веселиться, прыгать. Получила одно письмо… Значит, жду. Пока.
Я оделся и с нехорошим предчувствием поехал в театр. Пока я одевался, за стеной старушечий монотонный голос сверлил тишину.
«Ишь ты… Половиков в передней нет, а он по любовницам шляется… Звонит, дрянь такая… Полюбовница, говорит, доложи поди… А если я тебя мокрым полотенцем по роже? Может, я чиновничья дочь, а ты полюбовница… Теперь жалованье-то тю-тю… Все к полюбовнице снесет на кофеи да цветы… В трубку-то срамные словища говорить мастерица, а у самой, чай, белье штопано…»
— Барин, а барин? Так и сказать. — мрачно раздался вопрос пред моим уходом, — если спросит кто, что, мол, к полюбовнице уехал?
IV
Во время первого действия пьеса, по-видимому, мало занимала Наталью Михайловну.
— Вы знаете, — шепнула она, — я бы сейчас кататься поехала лучше… Да вы не бойтесь, я не зову вас… Знаете, с песнями, как в деревне… Ну, да эх, вы, залетные, эх, вы мои…
— Тише, — сдержанно попросил ее сосед, нервно комкая программу, — здесь, кажется, театр…
— Что вы? — насмешливо спросила его Наталья Михайловна.
— Глупо, — зашипел сосед. — Очень даже глупо, барышня.
— Я дама, — в тон ему ответила она и подтолкнула меня ногой, — злится.
— Я бы вас просил мне не мешать… Приходят тут какие-то…
Я безумно не люблю скандала, особенно в театре, где каждый нарушающий тишину, будь это даже человек, которого посадили на отточенную бритву, в глазах соседей кажется пьяным буяном. Но положение создалось такое, что мое вмешательство становилось необходимым…
— Я просил бы вас осторожнее…
— А вас кто спрашивает, — злобно повернулся ко мне сосед Натальи Михайловны, — я позову капельдинера…
— Вас же и выведут, — кинула ему та.
— Ну, это мы еще посмотрим… — Он вскочил с места и, протискиваясь между стульями, побежал к выходу.
К счастью, опустился занавес. Больше половины антракта я провел в театральной конторе, объясняясь с какими-то людьми и разозленным соседом по поводу всех слов и жестов; пришлось обещаться на другой день быть у него с извинением; все обошлось хорошо. К Наталье Михайловне я вернулся хмурый и злой.
— Едемте домой, — ? предложил я, — надоело.