Аркадий Гайдар без мифов

– Что вы имеете в виду?

Новые повышенные требования к командному составу. Штаб ЧОН губернии недавно разослал по гарнизонам газету «Красноярский рабочий». Там была статья о том, как рядовой красноармеец и его начальник украли по два или три килограмма сливочного масла. Красноармейца приговорили к пяти годам тюрьмы, а его начальника – к расстрелу. Обоснование для высшей меры было такое: «Начальник опорочил звание «командир Красной армии». Москва над командиром сжалилась. Высшую меру (за три килограмма масла!) ему заменили на десять лет тюрьмы. Подсчитайте, какой приговор ждал бы меня, как начальника боевого района, члена партии и как организатора воровской шайки из двух человек, если бы «раскаяние» Мельникова оказалось правдой.

– Если показания Мельникова подтвердятся, расстреливать вас, конечно, никто не станет, – успокоил собеседника Коновалов. – Примут во внимание, что вы три с лишним года провели в действующей армии. Но серьезный срок вам, конечно, дать могут.

– Надеюсь, вы догадываетесь, – продолжал Голиков, – что рядовой Мельников, который закончил три класса церковно-приходской школы, не мог сам придумать два четких юридических хода: сочинить письмо, чтобы назвать меня зачинщиком воровства (что должно смягчить его вину). А затем отослать письмо – но не в суд, где будет рассматриваться его дело, а снова в Государственное политическое управление. Как и хакасам-скотоводам, ваш адрес Мельникову подсказал какой-то осведомленный и любезный человек. Он же помог сочинить письмо. В итоге получилось, что Мельников не столько добивается смягчения приговора себе, сколько заботится, чтобы приговор получил я…

– Ну а как вы, товарищ Голиков, докажете, что к промыслу Мельникова абсолютно непричастны?

– Вы что – надо мной смеетесь? Стал бы я арестовывать Мельникова перед всем строем, если бы он действительно воровал за нас двоих? Отдал бы я его под суд, зная, что меня же, как заводилу и командира, расстреляют? И вот что еще любопытно. Когда Мельникова брали под стражу, он ни полслова не произнес, будто бы воровал по моему приказу. Это потом уже ему подсказали, что он должен делать.

– Хорошо, – произнес следователь, и было непонятно, убедил ли его собеседник приведенными доводами или вопрос остался открытым.

Между тем Голиков взглянул на свои карманные часы и встал.

– Товарищ Коновалов, прошу меня извинить. Я могу опоздать на обед. Столовая в общежитии закрывается ровно в три.

Коновалов оторопело взглянул на Голикова, а потом расхохотался. Первый раз в этих стенах человек, вызванный для допроса, объявлял следователю, что у него обеденный перерыв.

– Приятного аппетита, товарищ Голиков. Жду вас завтра в десять утра.

– В десять не могу. На половину десятого я приглашен в прокуратуру.

– Хорошо. Тогда в двенадцать.

– В двенадцать тоже не могу. Приглашен в контрольную комиссию при губернском комитете партии. А в два часа у меня снова будет обед. Опаздывать я не могу. Иначе до утра останусь голодным.

– Когда же вы будете свободны?

– Точно не знаю. Это от меня не зависит. Полагаю, после четырех.

– Хорошо. Приходите, когда освободитесь. Я буду вас ждать.

Дело о тайном складе вещей

На следующий день Аркадий Петрович появился в кабинете Коновалова, когда часы, подвешенные под самым потолком, пробили четыре часа. Выглядел он утомленным.

– Товарищ Голиков, – снова обратился к нему Коновалов, – после вашего отъезда из Ачинско-Минусинского района сюда, в Красноярск, нашими людьми в селе Соленое озеро был обнаружен большой амбар. Его назначение не смог объяснить даже ваш заместитель. А наши сотрудники обнаружили в амбаре большой склад новой одежды и хозяйственных вещей, которые представляют сейчас большую ценность. Странность существования этого амбара состоит, между прочим, в том, что местное население, ваши соседи не имели ни малейшей возможности что-либо из этих вещей приобрести. Там, в частности, имеется детская одежда заграничного изготовления. Это уже не белье с веревок, товарищ Голиков. И не три килограмма коровьего масла. Тут речь может пойти о контрабанде. Вы догадываетесь, о чем я говорю?

– Конечно. И потом, вы с большим воодушевлением рассказываете.

– Не буду от вас скрывать. В нашем управлении сложилось мнение, что вы, используя полномочия начальника боевого района, активно занимались самообеспечением. А если быть точным, то самообогащением. Этому способствовала относительная близость границы. Отсюда следует, что у вас имеются люди, которые часто там бывают. И это уже не лица вроде Мельникова с тремя классами церковно-приходской школы. Вероятно, вас бы и дальше никто не заподозрил в подпольной купеческой деятельности, если бы наш вызов в Красноярск не был внезапным. Вам не хватило времени, чтобы контрабанду куда-нибудь спрятать.

– Еще вчера я думал, что ваше управление упорно желает объявить меня вором и торговцем краденного. А сегодня я уже поднялся до уровня контрабандиста.

– Протокол обыска, товарищ Голиков, – упрямая вещь. Особенно, если он составлен в присутствии понятых. Список обнаруженного имущества нешуточный. Оказалось, что вы очень богатый человек.

– Куда же вы все это дели? – встревожился Голиков.

– А это, извините, вас уже не касается. Теперь это просто улики.

– Ну, если ваши сыщики уверены, что поймали меня с поличным, то пусть они ответят на два вопроса: как, у кого, находясь в таежной глуши, я мог все это раздобыть? И второе: кому при теперешней бедности населения я мог эту контрабанду продавать?

– Нет уж. Откуда в амбаре все взялось и кому предназначалось, объяснять придется вам. Вы готовы сделать чистосердечное признание? Это может смягчить приговор.

Готов. Только вам нужно будет набраться терпения.

– На этот счет не беспокойтесь! Терпения хватит.

Когда я приехал из Москвы в Красноярск, меня в штабе ЧОН посадили в комнату за стальной дверью. Это была спецчасть. Мне предложили ознакомиться с обстановкой в губернии. А я решил понять, почему такая большая губерния не может справиться с отрядом какого-то Соловьева.

– Поняли?

– Да. Причин несколько. Но самая первая состояла вот в чем. Соловьев создал мощную разведывательную сеть. Штаб ЧОН доверил разведывательную работу подразделениям на местах. А ваше управление в сторону ликвидации соловьевщины вообще не смотрело.

– Как вы смеете такое говорить?! Чем же, по-вашему, занимаются наши люди днем и ночью?!

– Мне тоже интересно чем, потому что в огромном количестве документов, отчетов и сводок, которые я просмотрел в спецчасти нашего штаба, я не обнаружил ни одного разведдонесения от вашего управления, связанного с преследованием Соловьева… Ни одного сообщения от какого-нибудь вашего агента.

Я понял: чтобы одолеть Соловьева, я должен у него учиться. Я должен создать свою разведку, не рассчитывая на ГПУ. Когда я приехал в Хакасию, мне удалось определить три категории разведчиков Соловьева. Это была «мошкара» – из детей и стариков. Следом шли разведчики среднего звена, которые уже немного разбирались в военном деле. Их я назвал «трудягами». И «мастера». О «мастерах» будет разговор отдельный.

Ловить «мошкару», держать ее в дырявом сарае, а через день отпускать оказалось ношением воды в решете. Моими главными противниками стали «трудяги», которые неотступно следили за мной и отрядом, а по окончании своей вахты передавали с рук на руки. Они осложняли всю мою жизнь, даже ухитрялись узнавать, из чего моя квартирная хозяйка жарит котлеты – из баранины или медвежатины.