Аркадий Гайдар. Мишень для газетных киллеров
Шрифт:
Вечером в обозе появился ординарец, тот самый, который украл карабин, и передал приказ Молодцова явиться к нему.
— Давайте поладим миром, — перейдя на «вы», — предложил командир полка. — Я погорячился, но и вам нервы нужно держать при себе.
В обмен на мир Молодцов обещал вернуть карабин («Нашли из-за чего спорить!») и попросил подписать заранее подготовленную, на машинке отпечатанную бумагу.
— Что за бумага? — поинтересовался Голиков.
— Да ерунда. Не о чем даже разговаривать: что вы извиняетесь передо мной за грубость.
Аркадий Петрович (которому было в ту пору 16 лет) отказался.
— Послушай, Голиков, судьба твоя на волоске. Либо мы с тобой поладим, либо
— Лучше пусть меня расстреляют.
И арестант вернулся в обоз.
Голиков надеялся, что за него заступятся сразу два комиссара: ротный, то есть Вальяжный, который теперь исполнял обязанности командира роты, и полковой комиссар Зубков. Ведь оба находились рядом, когда все произошло. Но комиссары, зная необузданно-опасный характер Молодцова, заступаться за мальчишку не собирались… И, как потом стало известно, никаких заявлений в защиту Голикова писать не стали.
138
«Отправить в штаб Духонина» по терминологии Гражданской войны означало «расстрел».
Арестанта вызвал к себе командир бригады. Чтобы отдать командира роты под суд, требовалось его согласие. На самом деле роль комбрига была решающей. Приговор — от взыскания до расстрела — полностью зависел от него.
Комбриг принял Голикова нелюбезно.
— Молодцов доложил, что вы затеяли безобразный скандал в присутствии всего полка… Когда же он попытался вас урезонить, вы позволили себе оскорбительные выражения и стали угрожать оружием…
— Это неправда!
— Вы и здесь устраиваете скандал?! Разве не вы угрожали Молодцову, что он пойдет под суд? Разве не вы размахивали револьвером, который у вас отобрали силой?
— Я к своему маузеру даже не прикоснулся… Маузер при аресте я отдал вместе с портупеей в застегнутой кобуре. Что касается угроз, — я только предупредил Молодцова: если он застрелит меня, то пойдет под суд. Молодцов целился из нагана мне прямо в лоб. Его остановил комиссар Зубков.
— В рапорте Молодцова этого нет.
— Мои слова могут подтвердить сам Зубков и комиссар моей роты Вальяжный…
— Их обоих сейчас нет на месте.
— Товарищ комбриг, вам не кажется странным, что оба комиссара, главные свидетели по моему делу, оказались за короткий срок далеко от штаба бригады? Но есть и другие свидетели…
— Хватит! — прервал его комбриг. — Пока дело не получило дальнейшей огласки, предлагаю вам принести извинения Молодцову. Я позабочусь, чтобы он их принял.
— Извиняться я не стану.
— Трибунал будет с вами разговаривать иначе.
— Если я пойду с повинной к Молодцову, то не смогу взглянуть в глаза своим бойцам, которые знают, что я ни в чем не виноват. Как я поведу их после этого в бой?
— Воля ваша. Вы свободны.
Шло время. Голиковым никто не интересовался.
Особенность ситуации состояла в том, что Аркадия Петровича, которому грозил расстрел, не держали взаперти. Его никто не охранял. Он просто жил в обозе вместе с поварами, оружейниками и конюхами, колол-пилил дрова, мыл котлы из-под каши и водил на водопой лошадей. Ему ничего не стоило убежать. Скорее всего, на побег рассчитывал и Молодцов. Ему военный трибунал, публичное разбирательство всего инцидента, начиная с кражи карабина, были совсем не нужны. Могло открыться кое-что посерьезнее.
Но Голиков верил в свою невиновность. Верил в то, что сумеет ее доказать во время 10–15-минутного рассмотрения дела в трибунале. Примерно столько времени отводилось
на каждого подсудимого. Еще пять минут длилось совещание перед вынесением приговора. «Три жизни в час» — такова была «производительность труда» этих законников.И Голиков никуда не убежал. Наоборот. Он все время был на глазах, жил общей трудовой жизнью с нестроевыми бойцами.
Однажды за Голиковым приехал посыльный:
— Тебя вызывает командир бригады.
— Зачем?
— Там узнаешь.
Товарищи-обозники, с которыми Голиков прожил три недели, за полчаса его отмыли, побрили, одели во все чистое, надраили сапоги и дали новый офицерский ремень.
Комбриг принял Голикова в том же кабинете. Только выглядел он очень плохо: у него начинался приступ астмы. Ему с трудом давалось каждое слово
— Я пригласил вас, — сказал комбриг, — чтобы познакомить с одним документом.
Он протянул листок, который лежал возле чернильницы.
Трудно сейчас сказать, какие мысли пронеслись в голове Аркадия Петровича. Это мог быть и приказ о разжаловании, и заочно вынесенный приговор. Формальности на фронте соблюдались не всегда…
Однако, пробежав первые строчки, Голиков протянул листок обратно.
— Вы, наверное, ошиблись. Это не та бумага. Здесь написано: «Командиру 303-го стрелкового полка тов. Молодцову».
— Ошибки нет. Читайте вслух.
— «Предписываю с получением сего сдать вверенный вам полк тов. Вялову, а самому прибыть в штаб бригады…» — говорилось в документе.
— Я отстранил Молодцова от командования полком за хулиганство, которое он учинил с вами… Молодцов пытался выгородить вора, ошельмовав вас. Но главное даже не это. Все, в чем меня уверял Молодцов, оказалось клеветой. Все, что говорили вы, оказалось правдой. Я благодарю вас за достоинство и мужество, с которым вы держались. Ординарец Молодцова арестован и пойдет под суд. Дело самого Молодцова будут разбирать другие инстанции. В первую очередь, особый отдел. Меня прошу извинить за прошлый разговор… [139]
139
Дело о несостоявшемся расстреле А. П. Голикова хранится в Российском государственном военном архиве. Эти бумаги в свое время разыскал школьный товарищ Аркадия Петровича, врач и гайдаровед Адольф Моисеевич Гольдин.
От смерти Аркадия Голикова спасла (в который раз!) «мамина школа»: мамин наказ при любых обстоятельствах говорить только правду и не терять крепости духа.
…А пока в Красноярске его ожидало новое разбирательство.
В Красноярск Голиков прибыл поездом. Номер состава и даже номер вагона заранее по телеграфу сообщили сотрудники особого отдела штаба ЧОН, которые скрытно сопровождали комбата. Задач перед ними было поставлено много. Главная состояла в том, чтобы не дать чекистам Щербака выкрасть Голикова в пути.
В Красноярске Аркадия Петровича встретили прямо у вагона, посадили в пролетку и доставили в штаб ЧОН губернии. Там Аркадия Петровича накормили, отвели помыться в бане. После нее, распаренного, привезли на заседание следственной комиссии штаба. Это было нечто подобное теперешней службе внутренней безопасности в спецведомствах.
Еще 30 мая 1922 года, получив из ГПУ полупустую папку с доносами, комиссия открыла свое независимое «дело № 301» по обвинению комбата А. П. Голикова в превышении полномочий.