Аркадия

Валентайн. Бернард читает нам лекцию.

Ханна. Я знаю. (Затем, сообразив.) Ой, прости, я тебя прервала. Прости, Бернард.

Валентайн(с листком в руках). Что это?

Ханна(Бернарду). След привел в библиотеку Индийского департамента. (Валентайну.) Там есть подлинник письма Павлини. Прислали копию.

Хлоя. Ханна! Заткнись!

Ханна(присаживаясь). Да-да, простите.

Бернард. Я могу и про себя читать, если вам не…

Хлоя. Нет.

Ханна забирает письмо Павлини.

Ханна. Продолжай, Бернард. Я сильно опоздала? Пропустила что-нибудь важное?

Бернард смотрит на нее сердито. Продолжает лекцию.

Бернард. "В 1809 году ньюстедские Байроны были малочисленны: эксцентричная вдова и ее ничем не примечательное "хромое отродье". Титул лорда он получил в возрасте десяти лет, а до этого грубая и хвастливая мать квартировала то здесь, то там и перебиралась из дома в дом, толкая перед собой коляску с сыном-хромоножкой…" (Ханна поднимает руку.) Возражение отклоняется. "В апреле же 1809 года этот молодой человек — двадцати одного года и четырех месяцев от роду — не имел за душой ничего, кроме гениальности и долгов. Социального равенства между Байронами и Каверли не было и быть не могло. Единственным связующим звеном — доселе неизвестным — был некий Септимус Ходж, друг Байрона по Харроу и Кембриджу". (Ханна снова поднимает руку.) Возражение принимается. (Делает пометку серебряным карандашиком.) "Соученик Байрона по Харроу и Кембриджу, который проживал в поместье Каверли и обучал дочь лорда Крума, Томасину Каверли. Из писем Байрона мы знаем, где он был восьмого и двенадцатого апреля. Был он в Ньюстеде. Зато десятого он определенно был в Сидли-парке, что отмечено в сохранившихся до наших дней охотничьих книгах: "10 апреля, 1809 года, утро. Ясно, сухо, временами облака, ветер юго-восточный. Я, Огастес, лорд Байрон. Четырнадцать голубей, один заяц (Лорд Б.)". Однако, как нам теперь известно, в Сидли-парке разыгралась в этот день истинная драма. Секс и литература поставили на карту отнюдь не голубиные, а человеческие жизни".

Валентайн. Голубям тоже несладко пришлось.

Бернард. Могу вовсе вычеркнуть голубей. Вам же хотел сделать приятное.

Хлоя. Бернард, да плюнь ты на него! Переходи к дуэли.

Бернард. Но Ханна даже не слушает!

Ханна. Слушаю, слушаю. Я часто работаю с включенным радио.

Бернард. Спасибо за комплимент.

Ханна. А конец скоро?

Хлоя. Ханна!

Ханна. А что? Все потрясающе интересно. Захватывающий сюжет. Я просто выясняла, долго ли до конца. Надо срочно спросить у Валентайна насчет этого (кивает на письмо). Прости, Бернард, продолжай. Я подожду.

Валентайн. Да, Бернард. Прости.

Хлоя. Ну же, Бернард!

Бернард. На чем я остановился?

Валентайн. На голубях.

Хлоя. На сексе.

Ханна. На литературе.

Бернард. А, на истинной драме. Верно. "Самым красноречивым тому свидетельством являются процитированные мною выше три письма. Суровое требование уладить дело личного свойства; вопль отчаяния — "муж послал за пистолетами" — и, наконец, письмо-перчатка, брошенная одиннадцатого апреля обманутым мужем и оскорбленным поэтом Эзрой Чейтером. Конверты не сохранились. Определенно известно одно: у Байрона до 1816 года хранились все три письма. Хранились они в книге "Ложе Эроса", которую семью годами ранее Байрон позаимствовал в поместье Сидли-парк у Септимуса Ходжа".

Ханна. Позаимствовал?

Бернард. Вопросы попрошу в конце. А лучше — конструктивные замечания. Для этого, собственно, и устраиваю пробную читку в провинции. Она предваряет мой доклад в Байроновском обществе. Ну а дальше — публикация, публикация, публикация… Кстати, Валентайн, хочешь прославиться? "Охотничья книга, найденная недавно таким-то"?

Валентайн. Она никогда не терялась.

Бернард. Ну "предоставленная в наше распоряжение"… Вообще расшаркиваться не в моих привычках, но научные статьи — они вроде бракоразводного процесса: желательно, чтоб прозвучало им какого-нибудь аристократа. В этом есть особый шик. Я упомяну твое имя в рекламном тексте перед лекцией и в пресс-релизе. Годится?

Валентайн. Вы очень любезны.

Ханна. В пресс-релизе? А куда делся "Вестник новейших исследований по английской литературе"?

Бернард. Та публикация появится позже — более научная, достойная, со справочным аппаратом. Сухо, скромно, без малейшего злорадства. Эти сонные мухи под потолок взовьются. Но сначала — пресс-релиз. "Спешите! Спешите! Кто не успел, тот опоздал!.." Так на чем я остановился?

Валентайн. На охотничьей книге.

Хлоя. На Эросе.

Ханна. На "позаимствовал".

Бернард. Верно. "… позаимствовал у Септимуса Ходжа. Можно ли предположить, что письма уже находились в книге, когда Байрон взял ее у Ходжа?"

Валентайн. Да.

Хлоя. Вэл, заткнись!

Валентайн. Почему? Это вполне вероятно.

Бернард. "Неужели Ходж одолжил Байрону книгу, не вынув из нее предварительно три личных письма?"

Валентайн. Да нет… Я только имел в виду, что Байрон мог взять книгу без разрешения.

Ханна. Верно.

Бернард. Тогда почему Ходж не забрал письма потом?

Ханна. Не знаю. Меня там не было.

Бернард. Вот именно, черт подери! Тебя там точно не было.

Хлоя. Продолжай, Бернард.

Бернард. "Убеждает именно третий документ, то есть собственно вызов на дуэль. Чейтер, "как мужчина и как поэт", указывает пальцем на "клеветника в прессе". Понятно, что Чейтера на страницах газет ежедневно не поминали — ни как мужчину, ни как поэта. Следовательно, под клеветой он наверняка подразумевает рецензию на «Индианку», опубликованную в "Забавах Пиккадилли". Был ли Септимус Ходж связан с лондонскими периодическими изданиями? Нет. А Байрон? Да! Двумя годами ранее он напечатал рецензию на Вордсворта. Два года спустя напишет на Спенсера. А располагаем ли мы какими-нибудь свидетельствами о том, как Байрон оценивал Чейтера-поэта? Да! Кто, кроме Байрона, мог вписать карандашом в "Английских бардов и шотландских обозревателей", принадлежавших леди Крум, следующие строки…"

Ханна. Да кто угодно!

Бернард. Дорогуша!

Ханна. Я не дорогуша.

Бернард. Хорошо, значит, идиотка. По-твоему, человек, которого Чейтер называет "мой друг Септимус Ходж", мог трахнуть его жену и смешать с дерьмом его книгу?

Ханна. Запросто.

Хлоя(серьезно). Ханна, вероятно, ты когда-то пережила жестокую обиду и разочарование?

Ханна. Разве разочарования юности сравнятся с сегодняшним?! Почему Байрон ни в одном письме не упоминает о рецензиях в "Пиккадилли"?

Бернард. Совершенно понятно! Потому что он убил того, о ком писал.

Ханна. Но первая — на «Индианку» — появилась годом раньше! Он что, ясновидящий, твой Байрон?

Хлоя. Письма могли потеряться.

Бернард. Благодарю! Именно! И все же существует некое — гипотетическое письмо, которое все подтверждает. Письмо утрачено, но тем не менее неистребимо живо — как радиоволны, которые вечно бродят по Вселенной. "Мой дорогой Ходж, пишу тебе из Албании, и ты единственный на всем свете знаешь, почему здесь. Бедняга Ч.! Я вовсе не желал ему зла — так, пощипал немного в «Пиккадилли». Но эта женщина, Ходж! Всему виной эта женщина! Какое несчастье! Впрочем, для поэзии такой исход дела оказался лучшим. Твой навеки, Б. — Постскриптум. Письмо сожги".