Аркан

— Ш-ш! Ты его напугаешь. Гляди!

Сначала Найд не мог рассмотреть ничего, кроме охапки свежего сена у стены и глиняной плошки, в которой бледно мерцала вода. Но тут ему показалось, что сухая трава топорщилась чуть выше в самом углу, и в просвете между травинками виднелось что-то темное и мохнатое. Он перевел вопросительный взгляд на Ноа. Глаза парнишки вспыхнули гордостью и торжеством. Он осторожно опустился на корточки и позвал тихим, успокаивающим тоном:

— Рыжик! Рыж-рыж-рыж…

Перевязанная рука нырнула в складки подрясника и вытянулась к сенной куче с куском вяленой рыбы на ладони. Найд хотел было шагнуть вперед, чтобы лучше видеть, но предостерегающий жест Ноа заставил его застыть на месте. Сухая трава зашуршала, из нее показались острые уши, черный подвижный нос, тревожно поблескивающие бусинки глаз. Найд затаил дыхание. Полугодовалый лисенок выбрался из убежища и, влекомый запахом пищи, заковылял к протянутой руке, припадая на замотанную в лубок лапу и поджимая между ног хвост.

Обнюхав ладонь, зверек одним юрким движением ухватил подачку, отпрыгнул в угол и там довольно заурчал, похрустывая косточками. Ноа с трудом оторвался от созерцания питомца и поднял к товарищу сияющее лицо. Анафаэль только головой покачал:

— Откуда он у тебя?

Незнакомый голос заставил лисенка замереть с рыбиной во рту. Глаза блеснули, поймав свет, и выжидающе остановились на чужаке. Ноа успокаивающе зацокал и прошептал:

— В капкан Рыжик попал. А я его вытащил. У него лапа перебита, но я перевязал, в лечнице научился, как правильно. Он ведь поправится, верно?

Влажные глаза с надеждой взглянули на Найда. Тот неуютно поежился — теперь на него смотрели двое, человек и лис, их радужки почти одинаково фосфоресцировали в полумраке. Анафаэль бесшумно опустился на корточки рядом с Ноа. Ему не хотелось быть жестоким, но и врать он не мог:

— Нет, братик, не поправится. Если лапа и срастется, наверняка лис останется хромым и на воле не выживет. А вот если тебя тут кто из братьев застукает…

Он не был уверен, понимает ли Ноа последствия своего поступка. Объясняться обиняками, чтобы пощадить его чувства, было бесполезно — скорее всего, парнишка просто ничего не поймет, только будет хлопать доверчиво глазами да улыбаться. Но и радостный свет в его простодушном взгляде гасить не хотелось.

— Не застукают, — тем временем горячо заверил Анафаэля хозяин лисы. — Рыжик тут уже четвертый день сидит, и ничего. А если он охромеет, так я его себе оставлю, кормить буду. Видишь, как я его уже приручил? Ведь брат Иероним разрешит, когда узнает, какой Рыжик хороший, правда?

Найд вздохнул и тяжело опустился на вонючую солому. Лисенок всполошился и зарылся в сено, не выпуская рыбий скелет изо рта. В сыром воздухе резко пахнуло зверем и страхом.

— Если садовый мастер узнает о звереныше, — тихо и внятно объяснил Анафаэль, — он работников кликнет лиса прибить и из шкуры его рукавицы сделает. А тебя накажут. Хорошо еще, если просто постом. А то розог дадут или в затвор засадят.

Губы у Ноа задрожали, ноги подогнулись, и он тяжело осел на пол:

— Как — рукавицы? Он же безобидный, маленький еще.

— А не этот ли безобидный тебе руки-то изгрыз? — кивнул Найд на белеющие в полумгле повязки. — И кур монастырских давил?

— Это Рыжик со страху, — встал Ноа на защиту питомца. — В капкане-то натерпелся.

Вопрос кур монашек проигнорировал. В сене зашуршало — осмелев, звереныш снова принялся за рыбу.

— Жратву-то где для него берешь? — спросил Найд, припоминая, что предусматривал устав обители за воровство с кухни и кладовых.

— А я с ним делюсь, — заметив недоверчивый взгляд товарища, Ноа застенчиво добавил: — Я рыбу все равно не люблю.

Найд окинул глазами тощую фигуру монашка, на котором одежда висела мешком. Умеренность в еде была в числе монастырских добродетелей, ибо считалось, что Свету будет легче заполнить не отягощенное грешной плотью тело. Потому пайки послушников едва хватало, чтобы поддержать в этих самых телах жизнь. Сам Найд жадно лопал все, что ставилось перед ним на стол, и сейчас, когда до завтрака оставалось еще четыре долгих часа, с радостью поменялся бы местами с раненым лисенком.

— Ты ведь не расскажешь никому? — тревожно прошептал Ноа, ложно истолковав молчание товарища. — Это ведь теперь наша тайна, верно?

Анафаэль медленно кивнул. Честно говоря, самым правильным было бы избавиться от мохнатого нелегала, и как можно скорее. Но предложить такое парнишке, который, недоедая, кормил искалеченного зверька, язык не поворачивался.

— Слышь, мне идти надо, — наконец решился он, — а то в скриптории хватятся. Да и тебя брат Иероним уже небось заждался.

Словно в ответ на его слова, по остаткам крыши над головами заговорщиков прокатилось что-то тяжелое, из дыры внутрь посыпалась труха и опавшие листья. Найд мгновенно подхватился, подскочил к двери и высунул голову в щель. Вокруг не было никого, только разросшиеся кусты черноплодки качали полуголыми ветками, но виной тому мог быть ветер. Он задрал голову. Ветвь старого тополя у стены отломилась и склонялась к хлеву, будто шатер. Свежий слом сахарно блестел, но Найд не мог припомнить, лежала ли ветвь на крыше, когда они с Ноа пришли сюда, или нет.

— Что там? — Ноа испуганно потеребил Анафаэля за плечо.

— Ничего, — успокоил он парнишку. — Просто ветка скребется. От ветра. Я теперь пойду.

— И я пойду, — согласился Ноа. — Только вот Рыжика успокою. Забоялся он от шума.

— Сливовую камедь берете, — донесся до Найда надтреснутый дискант брата Евмения, когда парень бочком проскользнул в красочную, — да в водице ключевой распускаете. А вот пальцы грязные макать туда необязательно, Рольф! — Означенный послушник охнул, когда деревянная ложка на длинной ручке огрела его по руке. — И помешиваем все время, помешиваем, — как ни в чем не бывало, продолжал свои наставления мастер.

Дверь за спиной Найда скрипнула, закрываясь, и все четверо послушников подняли глаза от растворов.

— Простите меня, добрый брат, — пробормотал опоздавший.

Евмений, высушенный и пожелтевший от постоянного общения с ядовитыми веществами монах, даже не обернулся.

— Свет простит. Будешь у меня вместо завтрака камедь процеживать. А теперь бери-ка ложку.

Найд вздохнул и занял свое место у чана, в котором медленно распускался коричневый сгусток.

Анафаэль с тоской потыкал деревяшкой бурую жижу. Все ушли в трапезную, оставив его наедине с ковшиком и обвязанной тряпицей посудиной, в которую надлежало переливать терпко пахнущий раствор. Это творческое занятие не могло отвлечь послушника от рези в пустом животе и беспокойства за Ноа. К тому же рука, державшая на весу тяжелый ковш, отмеряя равномерную струйку, быстро начала дрожать — от локтя поднималась по плечу ноющая боль. Найд призадумался: неужели нельзя как-то ускорить дело?