Арктические зеркала: Россия и малые народы Севера
Шрифт:
Все эти трудности — климат, питание и «духовный климат» — обычно описывались как «условия существования». Но была еще и «работа среди туземцев» — официальная и иногда реальная причина пребывания на Севере и высшая цель, которая делала страдания осмысленными. Для тех немногих, кто смог приспособиться к условиям существования, эта работа была связана с серьезными сложностями.
Прежде всего применение «Временного Положения» или, скорее, наведение порядка в системе туземного управления оказалось гораздо более трудным, чем ожидалось. Большинство местных русских саботировали или игнорировали туземное самоуправление, а волостные исполнительные комитеты отказывались расходовать ограниченные средства на родовые советы{717}. Губернские органы, которым полагалось надзирать за работой в районах, были далеко и занимались более важными делами. После публикации «Временного
Повсеместное применение родового принципа было так же невозможно, как при Сперанском. Инспекторы, работавшие с ненцами в Архангельской области и с эвенами Охотского побережья, обнаружили, что у членов одного и того же рода могут быть разные маршруты кочевок. В соответствии с этим родовые советы были заменены территориальными (известными как тундровые или островные советы у ненцев и кочевые советы у эвенов){719}. Рассмотрев положение амурских народов, разбросанных среди растущих русских поселений, местные власти решили подчинить «туземные советы» русским районам{720}. В Нарыме, другом регионе крестьянской миграции, о туземном самоуправлении речь не заходила. Там единственными административными органами были сельские советы и «смешанные советы», где доминировали русские; эти органы сдавали в аренду туземные рыболовные угодья и отменяли запреты на охоту{721}.
Как всегда, чукчи и коряки представляли особую проблему. Местные власти примирились с отсутствием родов, но надеялись ввести новую форму административного контроля, организовав так называемые лагерные комитеты (лагеркомы) [72] . Как писал в 1927 г. один такой организатор, успех был довольно скромным: «Приехав в нымным [стойбище], я собрал в ярангу Рищипа все местное население на общее собрание и объявил, что им нужно выбрать своего представителя в лагерком. На что получил ответ, что никакого лагеркома им не нужно, потому что они всегда жили без представителя, а моржей больше не станет, если выбрать представителя» {722} .
72
Одна группа должностных лиц решила, чтобы ввести родовые советы у коряков, начать с введения родовой организации. См.: ТАРФ. Ф. 3977. Оп. 1. Д. 123. Л. 2.
Другой организатор чукчей сообщал, что кандидаты в представители или председатели советов отказывались от этой чести, потому что «ведь меня засмеют свои же». «У нас все равны, — могли они сказать, — и речи о начальстве никакой быть не может». По мнению организатора, советизация кочевников останется минимальной из-за «отсутствия какого бы то ни было самоуправления»{723}.
Даже в тех регионах, где родовой принцип казался осмысленным, введение советской системы сталкивалось с трудностями. Среди авамских нганасанов «замена родовых управлений родовыми советами» означала прибытие надоедливого районного инструктора, ненужные поездки к отдаленным местам собраний и частичное возрождение ненавистной подводной повинности. На последующем сходе нганасаны объявили: «Мы решили… остаться без родового совета, потому что считаем его навязанным силою»{724}. А по поводу туземного исполнительного комитета они сказали: «Мы не понимаем, для чего его создают, и боимся, что он будет орудием в руках долган и якутов для давления на нас, самоедов. Поэтому мы спрашиваем, обязаны ли мы подчиняться беспрекословно инструктору, как раньше подчинялись приставу»{725}.
Убедившись, что не обязаны, нганасаны отказались от исполнительного комитета, сказав, что «лучше подождать».
Мы это говорили так потому, что инструктор сказал, что теперь свобода и можно говорить, что думаешь. Мы просили еще раз хорошенько объяснить, что такое ВИК [волостной исполнительный комитет], чтобы потом, разъехавшись, объяснить своим сородичам. Пока мы там все говорили, инструктор прервал нас, крича «ну опять заболтали», а когда мы кончили, сказал нам: «вы старики имеете в уме старый закон, богу молитесь и идете против советской власти, если вы еще будете так говорить, то придут из Красноярска сюда солдаты с винтовками и запрут вас в
железную коробку». Мы тогда испугались и замолчали, и собрание так и кончилось в молчании{726}.Так или иначе, на бумаге, а иногда и в реальности большинство коренных северян обзавелось местными советами{727}. Полезность этих советов как защитников интересов коренных народов и проводников правительственной политики была минимальной. Не было особых причин, в силу которых родовые советы должны были оказаться более успешными в этом отношении, чем их дореволюционные предшественники. Соотношение влияния поселенцев и туземцев не изменилось, помощь из центра не доходила, и даже когда политические навыки туземных представителей соответствовали ожиданиям, отсутствие денег делало переговоры бессмысленными (несколько попыток ввести принцип туземного «самообложения» закончились неудачей){728}.
У самих коренных групп не было причин полагать, что их отношения с государством существенно изменились. Родовые советы состояли из тех же старшин, которые служили местными начальниками при старом режиме{729}. Русских, отвечавших за проведение реформы, неизменно приводило в отчаяние «отсутствие [у туземцев] понимания» новых демократических принципов местного управления. «Труженики тундры» прилагали новые нескладные названия к знакомым реалиям, и фразы типа «Я родсовет» или «Исполком ушел рыбу ловить» были столь же обыденными, сколь возмутительными для реформаторов{730}. Деятельность подобных советов была весьма традиционной, как свидетельствует следующий отчет тазовского ненецкого совета за 1927 г.:
Во время перевыборов родового совета в состав такового вошли товарищи] Ямкин и Лырмин; после чего нами, в частности Ямкиным, принято от старого родсовета коробка с делами, печать старая и значок председателя родового совета. Собраний за все время было три, судов — пять. Заболеваний людей не было, олени не болеют тоже. Промысел был хороший и сейчас тоже ладно. Люди живут ничего. Летом неизвестно кто поджег тундру, и этот пожар угрожал [нам]. Мне пришлось собирать людей для того, чтобы тушить. Выездов в волисполком не было в силу отдаленности. Распоряжения ВИКа выполнял только устные, а письменные все лежат нечитанными, потому что нет секретаря и нет грамотных людей. Собрать учеников в школу не удалось, потому что никто не дает. А больше я никуда не ходил и ничего не делал{731}.
Единственный способ добиться, чтобы туземные советы выполняли правительственные инструкции и поддерживали делопроизводство в должном порядке, состоял в том, чтобы обеспечить их русскими секретарями. Это была старая практика, узаконенная «Временным Положением», и ее очевидное — и доказанное временем — неудобство состояло в том, что она уничтожала всякую надежду на «истинное самоуправление» и отдавала советы в руки старожилам (новые кадры были слишком малочисленны, чтобы на них можно было положиться){732}.
С секретарями или без них, большинство туземных сообществ слышали правительственные сообщения только во время редких визитов районных инструкторов (обычно в ходе избирательных кампаний). Но и тогда то, что они слышали, не обязательно совпадало с тем, что говорил инструктор. По воспоминаниям одного чукчи, учившегося в Ленинграде,
во время перевыборов приезжает инструктор, не знающий ни одного слова по-чукотски, объясняющийся через переводчика, который, не понимая научных слов, передает совершенно другое… После различных указаний инструктор оставляет кучу директив и инструкций, которые председатель получает, кладет в мешок, и они лежат у него до тех пор, пока кто другой не приедет через год из РИКа [районного исполнительного комитета]. Тогда председатель показывает их, а проделанной работы нет никакой. Посылаются, например, из РИКа директивы в конвертах, они не открываются, потому что лежат в конвертах и председатель боится их открыть{733}.
Многие инструкторы довольствовались такими визитами и случайной односторонней перепиской. Некоторые, очевидно, исходили из того, что иначе не может быть: «Предвыборная кампания по выборам в родовые Советы в силу экономическо-бытовых условий населения широко не проводилась. Пришлось ограничиться предварительной информацией населения через влиятельные группы»{734}.
Особенно неуместным казалось единственное революционное нововведение «Временного Положения» — лишение эксплуататоров права голоса. По словам того же камчатского инструктора,