Арктический экзамен

— Гоп, гоп. Ну, смелей! — Крант опять кого-то пытается обучать танцу.

Но хорошо-то как. Только не хватает песни. Ждут, когда заведет песню Пантелеевна… Девчата шепчут Виктору:

— Пантелеевна недавно орден получила. Она хорошая…

— Пойдем танцевать, — приглашает он девушку.

— Подожди… Пантелеевна запевает.

Вот кто-то с горочки спустился, Наверно, милый мой идет.

Женщины разом подхватывают:

На нем защитна гимнастерка,

Она с ума меня сведет.

На нем погоны золотые

И яркий орден на груди…

Но тут щеки Борисова вспыхивают малиново, он пытается что-то произнести, хватает губами воздух и с размаху опускает ладонь на стол.

— Что это с ним? — шепчут испуганно женщины, стыдливо потупясь, прячут глаза.

— Пятница, я спрашиваю, почему нет Мещерякова?

— Он на вахте! — Иван тоже вспыхивает — испортил песню. Неудобно Ивану. Всем неудобно.

— Володя… Включи там нашу… А ты прости, капитан, а ты пррос — сти — и…

— Капитан! — сквозь зубы произносит Пятница и поднимается, чтоб уйти. — Набрался!

Загремели штормовые крепления сидений. Заподнималось застолье, торопясь к выходу. На воздух. На волю.

— Женщины! — кинулся вдогонку Глушаков. — Нельзя же так, женщины.

— Можно, Валентин Григорьевич! — сухо отрезала Пантелеевна. — Мы хотели по-хорошему, а у вас… Испортили песню!

Крепления стульев еще долго гремели им вслед, раскачивались, как гулкие большие сережки.

На тентовой палубе, куда поднялись маляры в сопровождении мужчин, оставив в застолье Борисова с Вовой Крантом, стоял Гена Бузенков.

— Что хмурый, Гена? — подошел к нему Виктор.

— А не нравится мне все это: пьянки, гулянки! Он же и команду спаивает… Рубахой — парнем хочет выглядеть. А рубаха-то довольно грязная…

— Уж больно суров ты, Геннадий, — сказал Виктор, очень понимая парня.

— Принимаешь действительность, какая она есть?

— Розовых планов я не строил, когда поваром нанимался. Знаешь, как у Андерсена: «Позолота сотрется, свиная кожа останется…» Другими словами, останется дело, которое мы делаем. Ради него…

— Не знаю, не знаю! — глуховато произнес Гена. И ушел к себе в каюту расстроенный и глубоко задумчивый.

6

Станцию отвели на рейд речного порта, чтоб загрузить топливом. Отдали носовые якоря, и Борисов пригласил команду в канцелярию для разбора «Васиного дела». За столами, расставленными, как во всяком добропорядочном кабинете, в виде буквы Т, собрались все восемь человек.

Нехотя, бочком протиснулся к столам народ, за эти дни хлебнувший вольницы и беспечной свободы, с уважением и легким смущением посматривал народ на сверкающую полировку мебели, на мягкие диваны и стулья, на массивные четырехугольные иллюминаторы, которые и на иллюминаторы в привычном понимании не походят, скорее на просторные окна деревенской горницы, только без рамных крестовин.

Всякий раз, когда близко проходит тяжелое судно, стремительно буровя быструю воду, разбегающаяся волна хлещет о борт «Северянки», и она переваливается с борта на борт на своем плоском днище, как откормленная гусыня на просторном осеннем подворье…

— Итак, — произнес начальник, — с первым вопросом решено — горючее выбито, с часу на час подойдут танкеры, и надо строго соблюдать противопожарную безопасность.

— Козе понятно! — кивнул Пятница.

— А лучше б махнули бы вы, товарищи, в город! Меньше мороки… Кому на почту, кому пивишка попить! перед отплытием, а? Я разрешаю! — продолжал Борисов. — Думаю, что на закачке топлива останется Пятница с Глушаковым, а мы — махнем. Справитесь вдвоем?

— Какой разговор! — поерошил чубчик Ваня.

— Добро!.. А теперь обсудим поведение Милована. Я не потерплю рукоприкладства в коллективе, понимаешь… Ну, кто будет первым выступать?

Виктор смотрел на Вову Кранта: завидное самообладание! Ни тени смущения, ни беспокойства. Помаргивает припухшими веками, поглядывает искоса на Васю. А тот, кажется, с кротким смирением ожидает своей участи. Со стороны вроде и не попять: занимает ли его мнение парней? Что решат сейчас: быть ему на судне или не быть? В последние дни ходил Вася мрачноватым, замкнутым, разве что вечеринка с малярами взбодрила его, но ненадолго. А Виктор, пообещав парню «не поднимать пока шум» из-за этого порошка, с тревожным интересом ждал сегодняшнего собрания.

— Высказывайтесь, товарищи! — поторапливает Борисов.

Грузновато поднимается инженер Глушаков. Долго излагает он суть безобразного поведения Васи, нетерпимость его поступка во время столь знаменитого перегона, за которым следит даже пресса. И предлагает списать моториста на берег.

Борисов растерялся. Кажется, не ожидал он столь крутого предложения:

— Как это списать?

— А так, списать, как списывают на флоте!

— Это при проклятом царизме было! — явно надеясь на успех, картинно взвился Крант. — Может, сразу — зашить в брезент и к рыбам на дно? Пятница подходящую железяку подыщет, чтоб не всплыл…

— Не юродствуй, Вова! — заерзал на стуле Бузенков.

— Вася! Ну, что же ты? — не выдержал Виктор, ожидая, что вот встанет сейчас парень и все сам объяснит: как и почему получилось? Молчит Вася.

И опять распалился Глушаков, разнервничался, побагровел от Крантовой иронии:

— Здесь не малина, а здоровый советский коллектив, и с идиотскими замашками тут делать нечего… Да вон у него, глядите, кулаки как два пудовых молота! Еще кому-нибудь фингал навесит.

— Здесь вам — не тут! — отреагировал Вова.

Канцелярию качнуло от хохота. И когда успокоились, перегнулся над столом Пятница:

— В переводе на мягкую пахоту, как у нас в колхозе говорил председатель, Валентин Григорьевич рассудил, конечно, правильно… Но, знаете, я бы поручился за Васю. Как ты сам-то, герой?

— Не буду больше! — пробубнил Вася.

— Не буду… Детский лепет! От кого слышим? — поразился Валентин Григорьевич беззубости собрания. Разве на заводе так бы вот разговаривал с хулиганьем? Но ничего не попишешь, начальствует тут Борисов, а не он, Глушаков. Если поточней разобраться — даже не член команды, а представитель предприятия на время перегона: помочь освоить системы и механизмы — его обязанность, а уж принимать решения…

— Безобразий терпеть, конечно, я не намерен, — откидываясь на стуле, медленно заключает Борисов. — Но признаюсь сразу, я такой человек: буду требовать но всей строгости, и уж кто провинится, тому спуску не дам. А Василия Милована, думаю, накажем пока общественным порицанием. Простим…

— Надо простить! — закивал Крант.

— Можно мне сказать? — не выдержал Виктор.

— Да — да, конечно. Присутствующая пресса…

— Ребята, тут дело совсем не в драке… Впрочем, в драке, конечно, — Виктор покашлял, подавляя волнение. — Разрешать конфликты на кулаках — тут мы действительно далеко зайдем!.. Но я ждал, что Вася наберется храбрости, встанет и честно объяснит наконец, как и почему все произошло. Но у Милована свои понятия о чести и порядочности… К сожалению!.. — Иван, ты загружал трюм стиральным порошком для промывки систем. А давно заглядывал, как он хранится?