Арктическое вторжение

– Вот и у меня маразм приключился, – хохотнул Верещагин.

– Тогда, Николай Вениаминович, будем считать, что инициатива исходит от вас. Не впервой.

Они обменялись многозначительными взглядами. Так могли смотреть только люди, отлично знающие друг друга. Не только с хорошей стороны. Не только с плохой. Со всех сторон, в любых ситуациях. Звания и должности в данном случае роли не играли. Они просто выполняли общую работу, каждый на своем месте. И ни один из них не ведал, кому и когда доведется сложить голову.

Собакам – собачья смерть. Шпионам – шпионская.

Верещагин крякнул.

– Если вляпаешься, никто тебя из дерьма вытаскивать не станет, Глеб. Сегодня инициатива моя, а завтра твоя собственная, личная.

– Не впервой, – упрямо повторил Грин.

А сам подумал: «Всех не закопаете, товарищ генерал».

– Знаешь, куда поедешь? – спросил Верещагин, поднес ко рту флягу, подержал, но пить не стал, решительно отложил в сторону свои запасы горючего.

– Латвия или Эстония, – ответил Грин. – Скорее Латвия.

– Откуда такая уверенность?

– Нюх. Я, в отличие от ваших овчарок, нюх пока не потерял.

– Дело наживное, – успокоил Грина Верещагин. – Всему свое время.

– От конвульсий и судорог никто не застрахован?

– Вот именно.

– Ну, усыпление мне не грозит, – осклабился Грин. – Хотя многие мои коллеги погибли от хозяйской руки, а не от вражеской.

– Мой предшественник застрелился, – буднично поведал Верещагин. – Двумя выстрелами, один в висок, другой в сердце.

– Здоровый был мужик?

– Недальновидный. И доверчивый.

– Как Астра, – сказал Грин и посмотрел на овчарку. Та предостерегающе зарычала. Словно низкочастотный генератор в комнате заработал.

– А ты не дерзи старику, Глеб, не дерзи, – попросил Верещагин, и голос его совпал в тональности с собачьим рычанием. – У меня жена и дети, считай, на руках скончались. В результате ДТП, от ран, несовместимых с жизнью. Я их в головную машину сдуру посадил, а тут два грузовика навстречу. Обычное дело. Только с тех пор я предсмертных мучений видеть не могу. Лучше сразу. Во сне.

– Простите, Николай Вениаминович.

– Бог простит.

– Меня? – Глеб расхохотался, не вполне искренне, зато звонко.

Астра подскочила на все четыре лапы, показала свои клыки и снова разлеглась на полу. Ее язык трепетал красным лоскутом. Глаза отражали пляску пламени в камине.

– Дровишек подбрось, – попросил Верещагин. – Холодно.

«Просто мороз по коже идет, – добавил он мысленно. – Обижайся не обижайся, майор, а ночевать я тебя не оставлю. Уж лучше с призраками. Они все-таки безобидные».

Сунув в огонь поленья, Грин задержал руку возле головы Астры. Она возобновила рычание, долгое, тихое, угрожающее.

– Не трогай, – предупредил Верещагин. – Руку оттяпает.

– Может, оно и к лучшему? Переквалифицируюсь в управдомы, семью заведу, собаку. Как думаешь, псина?

Грин прикоснулся ладонью к лобастой башке овчарки, погладил морду, горячий от избытка эмоций нос. Она ошеломленно зажмурилась и притихла.

– Мы одной крови, ты и я, – шепнул ей Грин. – Сперва служим, потом тужим.

Астра тоненько заскулила. Она не понимала, почему не цапнула чужую уверенную руку. Ей было стыдно и приятно. От этих противоречивых чувств ей стало не по себе. До сих пор ее осмеливался гладить только один человек – хозяин. И он был явно недоволен поведением своей овчарки.

– Уймись, дрессировщик, – прогудел он раздраженно. – Испортишь собаку – в расход пущу.

– Меня? – невинно осведомился Грин.

– Велика честь, – буркнул Верещагин. – За твоей головой другие в очередь выстраиваются. Скоро их число пополнится. Латышскими стрелками, мать их.

– Значит, все-таки Латвия? – уточнил Грин. – Рад слышать. Не напрасно сайты и блоги штудировал.

– Ну и что за страна? – полюбопытствовал Верещагин. – Слышать – слышал, а лично бывать не приходилось. Юрмалу по телевизору видел. Рыбы у них вроде невпроворот. И еще бальзам этот. «Рижский». Пробовал, не понравилось.

– Его в чай капают, – сказал Грин, – или в кофе. А вы, наверное, из стакана.

– Скажи еще, из горлышка.

Судя по возмущенному сопению генерала, он действительно употребил когда-то «Рижский» бальзам в присущей ему манере, то есть залпом.

Чтобы сменить тему, Грин принялся излагать общие сведения о Латвии, где побывал в начале девяностых, когда там много и часто стреляли. Еще совсем желторотый новичок, он был несказанно счастлив, что ему не пришлось нажимать на спусковой крючок снайперской винтовки – последовал отбой. Редкий случай в практике Грина.

– В Латвии, – тараторил он, – мирно сосуществуют президент и сейм, хотя не ясно, кто кому подчиняется. Государственный язык там латышский, но чуть ли не половина жителей свободно говорит по-русски. На кострах их за это не сжигают, но всячески третируют и унижают. Православным в Латвии живется и того хуже. Протестанты с католиками их вообще за людей не считают.

– Холодно там сейчас небось? – спросил Верещагин, орудуя кочергой, чтобы занять себя чем-то.

– Ниже нуля градусов в Латвии температура редко опускается. Правда, ветер. Море как-никак рядом. – Грин осторожно отставил стакан, надеясь, что тот больше не будет наполнен приторной наливкой. – Время рижское на час от московского отличается. Евро такие же, как и везде, латы – свои собственные. Мне, кстати, сколько на представительские расходы выделят?

– Ты еще шенгенскую визу затребуй, – фыркнул Верещагин.

– И затребую. Нелегально я предпочитаю обратно выбираться. Чтобы янтаря под шумок вывезти. Он там у них под охраной закона.

– Ладно, хватит лирики. Ты не на увеселительную прогулку собираешься, Глеб. Латвия – это тебе не какая-нибудь Швейцария. Чуть ли не единственное государство, где пособники Гитлера ходят в национальных героях.

– Я в курсе, – сказал Грин, незаметно подавляя зевок. – Там фашистский шабаш уже лет двадцать продолжается. Все началось с принятием Декларации об оккупации Латвии советскими войсками в 1940 году. Это позволило тамошним неонацистам и националистам открыто действовать против русских, евреев и их латышских пособников. Ну а дальше пошло-поехало… Стали регулярно открываться памятники гитлеровским «освободителям» и взрываться памятники советским «оккупантам». Кто взрывчаткой не разжился, тот просто гадил на могилы русских солдат или малевал шестиконечные звезды на еврейских синагогах. Пакостные людишки. Плюнут в кофе российскому туристу и в героях ходят.