Армагеддон 2000

Бухер почувствовал знакомое жжение. Вот-вот, желудок-то его и прикончит. Он вспомнил слова врача — что-то там насчет стрессов. У каждого человека, — объяснял тот Бухеру, — есть определенный орган, который целенаправленно разрушается. Из-за этого у одного — мучительные головные боли; другой полагает, что у него не больше не меньше — стынет кровь, и это доводит его до сердечного приступа. У Бухера слабым место являлся желудок.

Только один человек во всем мире мог вызвать в Поле Бухере внутреннее напряжение. Никто: ни политик, ни авторитетный ученый, ни даже президент Соединенных Штатов Америки не имел на него серьезного влияния — только этот мальчик.

Автомобиль свернул с трассы на узкую проселочную дорогу, ведущую к Пирфорду. Водитель притормаживав на крутых поворотах. Вдоль дороги кустарник переплетался и образовывал живую изгородь. Бухер выглянул в окно. Кролики прыснули с дороги в кусты, о лобовое стекло то и дело разбивались бесчисленные насекомые.

— Приехали, сэр, — донесся из селектора голос водителя, когда машина остановилась у ворот.

С того момента, как погиб Дэмьен, здесь в Пирфорде установили новую систему безопасности, и большие стальные ворота открывались теперь с помощью электроники.

Водитель коснулся одного из тумблеров на металлической панели, и створки ворот разошлись. Еще полмили вверх по дороге, и Бухер уже мог различить западное крыло гигантского особняка. Там его ожидает лучший в мире коньяк и пылающий камин. Скоро он сможет расслабиться.

Колеса зашуршали по гравию, и автомобиль затормозил. Джордж, дворецкий, уже застыл в дверях; он принял кейс Бухера и тут же проводил его в дом, пробормотав мимоходом, что ему приятно видеть гостя.

Бухер сходу направился в гостиную и, плеснув в бокал коньяку, внимательно оглядел зал. Особняк являл собой чудесное сочетание изысканности и экстравагантности. Бухер пробежал пальцами по дубовой панели, погладил тяжелые бархатные портьеры и скользнул взглядом по портретам. Роберт Торн; его брат Ричард; Дэмьен. Вздрогнув, Бухер поспешил к камину. Несмотря на самый разгар лета, поленья вовсю полыхали. Бухер, в ожидании потирая озябшие руки, повернулся спиной к пламени.

В зал заглянул дворецкий:

— Обед будет готов через двадцать минут, сэр. Бухер кивнул:

— Как он?

— Порядок, сэр.

— Я могу его видеть?

— Если вы его отыщете, сэр.

Бухер опять кивнул и, прихватив бокал с коньяком, вышел из гостиной. Он пересек холл, поднялся по крутой лестнице на первый этаж и вдоль галереи направился к сумрачному коридору, ведущему в западное крыло особняка. Бухер слышал, как колотится его собственное сердце, он чувствовал, что все внутри у него сжимается. С каждым шагом Бухер приближался к спальне юноши.

Он тихонько постучал в дверь и прислушался. Ни звука не доносилось оттуда. Бухер снова постучал, затем толкнул дверь и вошел в комнату.

Внутри никого не было. В спальне стояла узкая кровать и больше ничего; стены и потолок были выкрашены в какой-то невыносимо тоскливый цвет. Бухер почувствовал резь в глазах и потянулся к выключателю. Но свет не зажегся: лампочка была вывернута. Бухер подошел к кровати и принялся разглядывать настенный коллаж из газетных вырезок. По обе стороны коллажа висели два больших снимка. Правый являлся портретом Дэмьена Торна: голова и плечи крупным планом. На другой фотографии виднелась могила и надгробный камень. Бухер всмотрелся в надпись, выбитую на граните и полускрытую кустарником:

КЭТЛИН РЕЙНОЛДС

Возлюбленная дочь

1949 — 1982

Бухер хмыкнул и еще ниже склонился над постелью, вглядываясь в коллаж Вот снимок варшавских евреев, которых под прицелом гонят к грузовикам для отправки в Освенцим. На следующей фотографии виднелись следы каких-то массовых захоронений; здесь же висели портреты Гитлера и Иди Амина; застывшего с открытым ртом Муссолини и ухмыляющегося Сталина. На фоне ядерного гриба над разрушенной Хиросимой улыбался Гарри Трумен. Рядом с обуглившимся указателем на Дрезден пускал клубы табачного дыма Черчилль. Генри Киссинджер расплылся от счастья, принимая Нобелевскую премию, и тут же стоял Пол Пот, прислонясь к целой горе черепов и поломанных костей.

Весь коллаж слева направо пересекали начертанные детской рукой красные буквы: РЕПЕТИЦИЯ.

Бухер тяжело и разом выдохнул воздух из легких, отхлебнул изрядный глоток коньяка и с облегчением покинул спальню.

Он прошел в глубь особняка, свернул в другой коридор и почуял собаку раньше, чем заметил ее. Осторожно приблизился к ней, уставившись в желтые горящие глаза, неотступно следившие за ним из глубины коридора. Пес поднял свою массивную, черную голову, медленно встал на лапищи и, тяжело ступая, устремился навстречу Бухеру — чудовищный зверь с тяжелыми клыками, мощной шеей и огромным туловищем. От его дыхания за версту несло зловонием.

Собака остановилась, вперив взгляд в Бухера, ее морда оказалась на уровне его живота. Какое-то время застывшие на месте зверь и человек словно гипнотизировали друг друга. Собака принюхивалась, и морда ее слегка покачивалась при этом. Затем пес тихонько зарычал, но отошел в сторону, будто часовой, милостиво разрешивший пройти.

Бухер проскользнул мимо собаки в коридор, подошел к последней двери и поднял было руку, чтобы постучать, но передумал и просто толкнул дверь.

Комната представляла собой круглый, окрашенный в черный цвет зал, потолок поддерживали шесть колонн.

Здесь не было ни единого окна, освещалось помещение единственной черной свечой, прикрепленной к плинтусу.

Колеблющееся пламя выхватывало из мрака деревянное распятие в человеческий рост: скорченная в муках фигура Христа с обращенным к стойке ликом, в ноги и распростертые вдоль перекладины руки были вбиты черные гвозди.

Фигура была обнажена. Из позвоночника торчал кинжал, вонзенный по самую рукоятку, вырезанную в виде Христа, распятого на кресте. В шести футах от распятия Бухер разглядел мужское обнаженное тело. Оно было забальзамировано и находилось в вертикальном положении. Казалось, будто этот забальзамированный труп ничем не поддерживался и стоял сам по себе, распростерши руки ладонями вверх. В остекленевших глазах отражалось мерцающее пламя, и чудилось, что они живые. Рот застыл в сардонической улыбке. Труп как будто на веки вечные уставился ненавидящим взглядом в сведенный агонией лик Христа.

У ног трупа склонился юноша в черной сутане. Он так крепко вцепился в мертвые ладони, что его запястья побелели.

Бухер напрягся, пытаясь вслушаться в монотонное бормотание молодого человека.

— Отец, даруй мне силы, и пусть твой дух взрастет во мне. Отец, придай мне силы…

Молитве не виделось конца. Лишенная страсти, она звучала безжизненно, и казалось, что юноша сам едва дышит.

Бухер пристально смотрел на него, затем взглянул в мертвое лицо Дэмьена Торна. Заторможенно, скорее инстинктивно, осенил себя искаженным крестным знамением, и, пятясь, добрался до двери, тихонько прикрыв ее за собой.

Собака не спускала с Бухера горящих глаз до тех пор, пока он не скрылся из виду, затем снова улеглась, навострив уши, будто вслушивалась в безжизненное бормотание юноши.

Бухер ожидал юношу в столовой. Старик потягивал коньяк и невидящим взглядом скользил по экрану телевизора, а когда вновь оторвал от него глаза, заметил на пороге молодого человека. Тот уже успел переодеться в обычную рубашку и джинсы. Бухер отметил про себя, что вошедший, как и уверяли ученики, действительно повзрослел.