Армагеддон. 1453

Он полностью обнажил меч, отступил и встал в боевую стойку, – свободная рука вытянута вперед, изогнутый меч отведен назад и поднят.

– Но люди, которых мы хотим убедить, видели, как этот меч вспорол ряды крестоносцев в Варне, видели, как он скашивал сам воздух на поле Черных Дроздов.

Султан шагнул назад и описал мечом широкую дугу – высоко, но людям все же пришлось пригнуться.

– Я решил, что в этот день не помешает толика памяти о моем отце-воине.

«Она не помешает мне, кто любил его, – подумал Хамза, – но что с теми, кто нет?» И все же, поразмыслив, он понимал, что выбор верен. Мурад был одним из величайших воинов, порожденных Османским домом. Он почти всегда побеждал.

Мехмед разрубил воздух клинком:

– Так что ты думаешь, Хамза? Разве я не Ахилл?

Хамза кивнул. Его повелитель считал текст «Илиады» едва ли не равным святейшей из всех книг. Ахилл, бесстрашный, безжалостный, величайший воин, был для него образцом.

– До кончиков ногтей, повелитель. И вы готовы пойти и высмеять напыщенных ахейских вельмож?

Младший мужчина улыбнулся:

– Я готов. Останься со мной. Направь меня, если я дрогну.

– Я всегда буду вашей скалой, владыка. Но вам не понадобится от меня ничего, кроме хвалы, когда вы завоюете их.

– Твои слова да Богу в уши…

Мехмед последний раз поднял меч, блеснувший на солнце, потом вложил его в ножны и повесил на пояс.

– Иншалла, – сказал он и пошел к двери.

* * *

Ему не требовались фанфары, лишь откинутый полог шатра. Час был тщательно выбран так, чтобы низкое солнце на западе сияло сквозь передний вход отака и на доспехе султана плясало пламя. Слугам было приказано держать эти полотнища растянутыми, пока Хамза не даст сигнал их опустить. Он не подавал сигнала, пока Мехмед не встал на возвышение посредине, и даже самые упорные прижали свои носы к ковру на три полных вдоха.

– Аллах акбар! – взревел Мехмед.

– Господь велик! – отозвались пятьдесят голосов.

Полог упал, лица поднялись, люди встали и наконец-то увидели своего султана. Увидели, сбоку и чуть сзади, и скромный контраст: имама Мехмеда, Аксемседдина, священнослужителя в сером и коричневом, с позолоченным томом Корана в руках. Воин Пророка дал им смотреть на себя полдесятка вздохов, потом подозвал к себе. Лишь немногие были допущены к чести поцеловать ему руку.

Великий визирь, конечно, будет первым. Следом два белербея – правители самых больших провинций, как и ожидалось. За ними подойдут другие беи, чуть ниже тех по положению. Они с Хамзой в бесчисленные ночные обсуждения назвали каждого из них именем животного. И когда они подходили, в голове Мехмеда вместе с именем человека всплывало его прозвище.

Сначала подошел Слон, великий визирь, Кандарли Халиль-паша. Сразу за ним – Бык и Буйвол, Исхак и Караджа, белербеи Анатолии и Румелии, которые будут командовать его турецкими и европейскими рекрутами соответственно. Каждый склонялся и целовал руку султана, избегая его взгляда. Мехмед смотрел, как они возвращаются к своим фракциям. Старые быки, думал он. С иссякшим семенем. Мычащие о мире.

Он приберег совсем другую улыбку для двоих мужчин – Гепарда и Медведя, – которые подошли следом. Заганос был албанцем, обращенным, более ревностным в вере, чем большинство рожденных в ней; худощавый, быстрый, молодой, честолюбивый. Другой мужчина был огромным и тоже удачно прозванным. Балтоглу, болгарин, бывший пленник и раб, принявший ислам лишь ради быстрого возвышения; его навыки войны на море были под стать той жестокости, с которой он воевал. Они работали в паре – союз молодых балканцев против старых анатолийцев.

Эти двое отступили, и подошел последний – Имран, ага янычаров. Короткий поклон, такой же поцелуй, быстрый уход. Между ним и султаном было мало любви, ибо Имран до мозга костей был человеком Мурада. Но Мехмед, наблюдая, как этот человек встает строго посередине между лагерями войны и мира, вместе с неопределившимися, знал: его можно убедить. В слишком долгий мир янычары начинали беспокоиться и доставлять хлопоты. Как и гепарды, они нуждались в охоте.

Мехмед посмотрел на всех, кто его приветствовал, на прочих, стоящих в основном посередине, – и внезапно он почувствовал неуверенность. Что он собирался сказать? В каком порядке? Султан обернулся… прямо за ним стоял Хамза. И, встретив взгляд советника, он вновь обрел уверенность. Когда же Мехмед взглянул на поднятые к нему лица, отыскал тех, кого должен убедить или превозмочь, он увидел, что отметил всех. Грязь, оставшаяся у него на руках, сейчас была на этих лицах. Его великий визирь стирал рукавом песок с губ. Это заставило Мехмеда улыбнуться – и тогда он заговорил.

– Владыки горизонта, – сказал он, снимая серебряный шлем, – паши земель, что простираются от гор Тартар до морей греков, объединенных под Аллахом, хвала Ему…

Он приумолк, пока звучало ответное «Хвала Ему!», потом продолжил:

– Приветствую вас, владыки, у конца и начала истории!

Часть мужчин, уже примкнувших к нему, разразилась ответными криками. Большинство молчало. Султан поднял руку, и все разом стихли. Уже тише он продолжил:

– Вы знаете, почему мы собрались здесь. И раз уж это не тайна…

Он обернулся к Хамзе, кивнул, проследил, как его советник исчезает в глубине шатра.

– Позвольте напомнить вам, где мы стремимся победить, почему мы стремимся и как. Позвольте мне выкрикнуть имя, чтобы оно достигло ушей Бога, как дань, как молитва.

Мехмед запрокинул голову и выкрикнул:

– Константинополь!

Затем он опустил голову и тихо повторил:

– Константинополь. Мы зовем его Красным Яблоком. Сколько раз сыны Исаака вставали лагерем под его стенами, ожидая, что этот сочный плод упадет им в руки? Люди, собравшиеся здесь, помнят, как мой дед, чье имя я ношу с честью, складывал свои шатры и уходил от этого приза. Мой собственный отец, Мурад, несравненный воин, не смог срезать этот плод с дерева. Так почему же я, внук и сын этих великих воителей, верю, что смогу преуспеть там, где они потерпели неудачу?

Он умолк и улыбнулся.

– Потому что пророчество – глас судьбы, и было предсказано, что Красному Яблоку пришло время упасть. Разве не сказал Пророк, высочайший: «Слышали вы о городе, в котором одна сторона – земля, а две другие – море? Судный час не наступит, пока семьдесят тысяч сыновей Исаака не захватят его».

Мехмед помолчал, дав словам Пророка на мгновение задержаться на слуху людей.

– Вы знаете, что мы уже собрали число пророчества, – продолжил он. – Вы сами привели их, собрали под моим тугом. Придет еще больше. Намного больше. Однако что за армия встретит нас? Никогда еще наши противники не были так слабы, так разобщены. Мы будем сражаться только с теми немногими, что живут там. Никто не придет им на помощь. О, они будут шуметь, будут бряцать оружием – но не поднимут его. У меня есть подписанные договоры с ужасным Хуньяди, Белым Рыцарем Венгрии. С Бранковичем из Сербии. Папа льет слезы… и не более того. И даже если угрызения совести в конце концов настигнут их и они придут, будет слишком поздно.

Он заговорил еще тише, и мужчины подались к нему.

– Слишком поздно. Ибо мы уже превратим их храм, Айя-Софию, в мечеть.

Громче крики «Аллах акбар!», больше голосов. Султан чувствовал, как настрой в шатре сдвинулся. Недостаточно – пока. Скоро – возможно. После других убеждений.

Он перевел дыхание.

– Отделенный, слабый, одинокий? Да. Но если мы оставим Константинополь сейчас – сейчас, когда мы так сильны, когда сошлись звезды и люди, – кто знает, не придет ли другая держава, чтобы вновь сделать его сильным? Наши враги венецианцы, которые некогда владели им. Наши враги венгры, вечно жаждущие нанести нам удар. Пока его ворота закрыты для нас, их можно открыть врагу, способному сделать то, чего не могут ослабевшие греки, – использовать лучшую в мире гавань, город, который разрезает пополам наши земли Анатолии и Румелии, и ударить нам в спину.

Новые перешептывания, еще неопределеннее. Мехмед энергично продолжил:

– Сейчас, как никогда прежде, у нас есть шанс навсегда положить конец этой угрозе.

Он чувствовал перемену в шатре. Мысли людей начинали склоняться. Однако еще слишком многие балансировали на лезвии кинжала.

Пришло его время. Тот момент, который они с Хамзой обсуждали. Султан обернулся к единственному человеку, который еще мог направить людей на другой путь.

– Что скажешь ты, мой великий визирь, самый уважаемый из советников моего отца и моих? Сомнения все еще лежат на твоем достойном челе. Выскажи их. Для нас будет честью услышать твою мудрость.