Армия Гутэнтака

Вьюзова упала на светло-серый линолеум. Слишком быстро упала. Он опустил пистолет, внимательно посмотрел. Дверца шкафа была пробита. Слишком быстро упавшая мастер Вьюзова в неудобной позе лежала на полу. Без царапин и синяков. Смотрела на него непонимающими глазами, однако без страха. Только удивление.

Она медленно поднялась, он не стал ей помогать или стрелять снова. Смотрел ей в глаза, как и минуту назад. Вьюзова присела на краешек стола. Она рассмеялась, а затем рассмеялся он, а затем она серьезно спросила:

– Неужели все так серьезно?

– Конечно, - ответил он.

Они молчали секунд пять, за окном по-прежнему гомонили.

– Иди ко мне, - нежно-требовательно сказала она, он подчинился.
– Здесь и сейчас.

Она целовала его, а затем сняла пиджак со значком советника, а затем сняла остальное. А затем стемнело и пошел дождь. Никто не ломился в давно закрытую дверь, и ключ дремал в его зеленом кармане.

А затем он стоял за разваленными ларьками.

– Не плачь, глупая, - говорил Михаил Шаунов зареванной девушке.
– Ну не надо, лучше улыбнись. Когда улыбаешься, ты очень красивая. А когда плачешь, то так себе.

Он пытался ее погладить, застегивал на ней зеленую курточку.

Гутэнтак стоял в стороне. С Ольгой Вьюзовой он занимался любовью раз пять, но ко Дню Империи оба поняли, что в восемнадцать лет - немало иных занятий. Она убедила его. Теперь они добрые друзья, вместе ходят на теофил и сплетничают про деяния консулов. Как ни странно, он смотрит на нее почти без желания, хотя и верит, что нет на свете никого совершенней. Ольга Вьюзова - мастер, полгода вела у третьей группы "любовь". Над левым соском у нее царапина: однажды Оля надевала золотистый значок прямо на майку.

– Извини меня, - ласково говорил Миша.
– У нас, оформителей, такая мораль. Давай я дам тебе денег, а? Ты не обидишься? Сто долларов, для тебя ведь это серьезно. Как тебя зовут, наконец?

– Света, - сказал она.

– Какое изумительное имя!
– воскликнул он.
– Скажи, что не сердишься на меня. Ну правда, Свет. Мне больно, что я сделал тебе больно. Я ведь добрый и хороший, честное слово. Способный к дружбе и настоящей любви.

Она улыбнулась она сквозь зареванность:

– Я сержусь.

– Значит, не сердишься!
– радостно заключил Миша.
– Улыбка знак прощения.

Он старательно счищал грязь с ее курточки, трепал волосы и даже норовил подтянуть колготки. Носовым платком промокал распахнутые глаза, возил фиолетовой рысью по лицу и шептал ей причудливую любомуть.

Гутэнтак улыбался другу: того, как он понял, снова потянуло на добродел. С Мишей бывало, оформитель он не стойкий, временами заносит на искупить.

– Пошли отсюда, - предложил он.
– А то менты придут, оштрафуют за убийство. Ты защищался, но им-то чего докажешь?

– Какие оштрафуют?
– презрительно сказал Миша.
– Менты-кранты, что ли? Меня оштрафует только национальная гвардия.

– Но все равно, Миш, труп-то лежит. Понятно, что убил при защите. Но те же менты настучат магистру, а это колун в карточку-5.

– Мы ведь возьмем с собой Свету?
– спросил он, зная ответ.

– Свету?!
– обрадовано закричал Гутэнтак.
– Я сочту за честь. Ведь это красивейшее на свете создание, милейшее и к тому же умнейшее. Скажи мне, Света, а какое заведение имеет счастье тебя обучать?

– Я учусь в миру, - застенчиво сказала она.

– Ладно, Света,- по-доброму сказал Михаил Шаунов.
– Во-первых, мы это знаем, а во-вторых, это простительно.

– И вам не зазорно со мной?

Вот окучили-то простоквашных, мелькнула мысль.

– Брось, Света, нам радостно и приятно.

– Вы издеваетесь?
– спросило умнейшее на земле создание.

Миша с нежностью поцеловал ее в нос. Прошептал на ушко, чуть касаясь его кончиком языка:

– Нет, моя хорошая.

И с этими словами они пошли по большому городу.

Из кармана мишиного полуплаща выпало расписание, осталось лежать, мокнуть под будущими дождями и разлагаться.

9.35. Пассионарная этика.

11.10. Эстетический канон.

12.45. Принципы магии.

14.20. Правоведение.

СРЕДА

8.00. Осн

До обеда они бродили со Светой, заходили в парк, поднимались на вертухе. Притомились, сели на голубую лавку, кормили голубей и смеялись от души над прохожими. Доехали до Скатерной. Закусывали булочками с изюмом в кофе "Нагваль", запивая горячим кофе. Забрели на выставку работ художника Гагальюна.
– Ну полная чушь, - признавалась Света, видя перед собой размытые цветовые пятна.

– Это не чушь, Света, - наставительно завирал Гутэнтак.
– Это стиль гиперпофигизма. Чтобы в нем работать или хотя бы понимать, надо иметь большую художественную душу. Принцип прост: чем хуже, тем лучше. Но закавыка в том, что принцип "как хуже" надо проводить мастерски, а это, согласись, куда сложнее, чем рисование традиционно хороших картин.

– Никогда бы не подумала, - смешно вздыхала неученая Света.

– Учись, девушка, пока он жив, - добродушно подсмеивался Миша.
– Он у нас большой художник. Вот будет мертв, ничему уже не научимся.

– А вы правда такие умные, как по телевизору?

– Ну какие же мы умные?

Они захлопнули дверь художественного салона, угодили под мелкий дождь.

– У нас так, - сказал Миша, - по четным числам мы гении, а по нечетным маньяки.

– Сегодня как раз двадцать пятое...

– А что, не чувствуется?

– Чувствуется, - смущенно сказала Света.

– У меня по-другому, - пояснил Гутэнтак.
– Я-то как раз гений по нечетным. Замечаешь?

На перекрестке Скатерной и Наполеона Миша подошел к старушке в синем пальто и купил у нее зонт для Светы. Бабушка мокла и улыбалась тройной цене. Ох уж эти козлы, думала она про себя, почувствовав стиль воспитанника.

Он предложил зайти в казино, но "Эльдорадо" закрыто еще шесть часов. Света предложила ходить вдоль берега.

– Господи, как я убалдеваю с природы!
– воскликнул Гутэнтак, когда они двинулись.

На берегу тремя ярусами росли деревья, желтилась трава и шел дождь. Они спустились на нижний, к самой воде. Дождь падал вовсю, капельки тарабанили о камень, поднимая мягкие круги на воде.

Гутэнтак присел на корточки.

– Бог везде, - сказал он.
– Вот сейчас он в капельках дождя, завтра будет еще где-нибудь.