Аромат волшебства. Книга вторая

Свои слова дракон произнёс так выразительно, глядя на Николаса Брейтона, что этот самый Николас Брейтон вмиг понял – на крайний случай в качестве блюда сойдёт он сам. Человеческий облик сидящего напротив него существа был очень обманчив. Ничего человеческого в этом мерзком звере не было.

***

Да, для кого-то убивать так же легко, как откусить от бутерброда. А вот для кого-то нет. Создание вампиров серьёзно сказалось на самочувствии Людвига. Он ощущал себя тяжело больным. Его постоянно мутило, его мучал жар, а нутро наполнила апатия. Но дело было не в специфике ритуала. Будучи предрасположенным к тёмной магии, Людвиг Пламенный кармического ответа не получил и даже сил на обряд не перерасходовал. Могущества у него хватало в избытке.

Но его тошнило от самого себя. Его изводило то, что он смог сделать. Совесть мужчины не могло успокоить даже понимание, что он сотворил вампиров ради безопасности близких ему людей.

«Я убил их. Я убил чьих-то детей. И не просто убил, а превратил в вечных рабов, каждый миг существования которых наполнен болью! – пульсировало в нём изводящее его осознание. – Я, граф Даглицкий, беспощадный и хладнокровный убийца, вот я кто!».

И пусть вторая часть укоризны по мнению автора, а возможно и тебя, мой дорогой читатель, правдой никак не являлась, но каждый из нас испытывал муки самобичевания. Нет хуже наказания, что мы назначаем себе сами. Поэтому Людвиг был измотан, разбит, подавлен. Он не мог находиться в собственном доме, так как там на него давили пустые комнаты. Он не смог войти в столь людный особняк отца, так как в каждом взгляде ему чудилось осуждение. Из-за этого для него оказалось невозможно общество Шарлотты. Даже его лучший друг, Сириус ван Отто, не удостоился более десяти минут беседы. Людвиг просто-напросто позорно сбежал от всех! Ему было невыносимо слышать рациональные доводы, вот он и стоял нынче на коленях в Первом храме Двенадцати, а именно возле тела Людвига Верфайера Старшего. Ему казалось, что здесь его никто не побеспокоит, и до обеда это было действительно так.

– Людвиг, – подошла к нему Шарлотта. Её заплаканное лицо прикрывала плотная чёрная вуаль. – Я тоже скорблю Людвиг, но нельзя же так убиваться. Пойдём со мной, тебе нужно хотя бы поесть.

– Я не голоден.

– Мне сказали, что после смерти жены ты тоже замкнулся. Что ты закрылся в своём кабинете и никого не хотел видеть… Но ты не один, Людвиг, у тебя есть я.

Женщина присела возле брата и мягко положила затянутую в перчатку руку поверх его ладони. После чего попыталась улыбнуться. Ей не хотелось улыбаться, но она постаралась. И всё же эти старания ни к чему не привели. Во всяком случае не привели они к тому, на что надеялась Шарлотта.

– Да, я не один, – словно очнулся мужчина. Его ясные голубые глаза расширились, и он беспокойно осмотрелся, как если бы не понимал из-за чего вдруг оказался в храме, и тем более в таком его мрачном зале.

– Я очень за тебя переживаю. Нам надо держаться вместе в этот тяжёлый час и…

– Шарлотта, завтра тебе придётся справиться со всем без меня, – ни с того ни с сего уверенным голосом перебил её Людвиг, и женщина оторопела.

– Что? – не поверила она своим ушам.

– Я не могу остаться на кремацию отца. Тебе придётся принимать соболезнующих самостоятельно.

Ладошка Шарлотты переместилась к сердцу. Голос её прозвучал с хрипотцой.

– О чём ты, Людвиг?

– Я не могу остаться в Лоррендауме. У меня есть дела важнее.

– Да как ты можешь такое говорить? – пребывая в шоке, пролепетала Шарлотта, а затем зло выговорила. – Слышать о таком не хочу! Ты обязан присутствовать. Ты его сын, его наследник!

– Может, если сместить время кремации на утро, то…

– Церемония будет в третий час по полудню и никак иначе. Мама должна успеть. Она, несчастная, едет на перекладных день и ночь, чтобы прибыть к третьему дню, а ты… Ты хочешь лишить её возможности проститься с мужем?

– Ни в коем случае. Поэтому извини, но я уезжаю.

Шарлотта резким движением скинула с себя вуаль. Пожалуй, если бы она не была в святом храме, то позволила бы себе сорваться на крик. Её лицо искажала ярость. Она даже побагровела.

– Ради чего ты уезжаешь, Людвиг? – зло прошипела она.

– Я должен… должен навестить пасынков.

– Эти ничтожества тебе важнее родного отца? – округлила она глаза, а затем скосила взгляд на мёртвое тело. – Как только ты можешь говорить такие слова в его присутствии? Папина душа ни за что не простит тебя. Он всю жизнь так заботился о тебе, так оберегал. О, сколько боли ты ему принёс своей игрой в странствующего чародея! Он был сам не свой из-за переживаний. Если бы ты знал, как своими приключениями подорвал его здоровье! Но где тебе знать? В довершение всех бед ты с лёгкостью устроил неравный брак. Наглый мальчишка. Бессовестный. Неблагодарный!

– Да, ты права, – после недолгого молчания, нарушил тишину Людвиг Пламенный спокойным признанием. – Отец не зря столь часто укорял меня в том, что я плохой сын. Я всегда был для него сплошным разочарованием. Но, Шарлотта, если мне довелось наконец-то перенять от него хоть что-то достойное, так это понимание, что значит быть хорошим отцом. Я не могу оставить детей Мари. Просто не могу.

Он не посмел объяснить сестре, что пасынки отнюдь не в пансионе, а в беде. За таким признанием могло последовать слишком много ненужных вопросов, поэтому Людвиг промолчал. В конце концов, даже скажи он правду, то Шарлотта вряд ли бы оценила его порыв. С высоты её восприятия двое деревенских мальчишек отправились туда, где им самое место. Они отребье и среди отребья должны жить. Однако сам Людвиг считал иначе. А ещё он понимал, что день задержки может привести к необратимому – к смерти братьев.

Правда, ну как он мог объяснить сестре, что мысль о них соединилась в нём с воспоминанием об убитых им нынешней ночью детях? Испуг в юных глазах не на миг не отпускал его. Его уши по-прежнему слышали сдавленные крики…

Нет-нет и нет! Допустить смерть пасынков невозможно, их жизнь намного важнее публичного порицания!

Чтобы лишить себя необходимости спорить с Шарлоттой, Людвиг поднялся с подрагивающих от переживаний колен и решительно вышел из храма. После чего сел в кэб, доехал до банка за наличными и, больше не теряя времени ни на что другое, отправился в Барговерц. Причём со свойственной ему горячей импульсивностью он сперва выехал из Лоррендаума, а только затем размыслил, что зря не оставил записки для Сириуса или же Луиза Фуго. Но менять это обстоятельство было поздно. Не возвращаться же?

Однако первым человеком, кто всерьёз обеспокоился исчезновением молодого графа Даглицкого стали отнюдь не эти мужчины, а женщина. Точнее Анна Златова. Экономка была до крайности напугана происходящими в доме событиями, и новая странность заставила её не раз и не два произнести молитву благим богам.

А вот после неё забеспокоились и прочие, да ещё с самого утра.

Глава 4

Утро тринадцатого июня триста сорок седьмого года после завершения Войны Драконов пришлось на воскресный день, но королевство Ортланд этого словно не заметило. Страна погрузилась в траур. Кремацию верноподданного короны намеревался посетить сам Его величество Стефан, и это послужило причиной для того, чтобы накануне в Лоррендауме и прочих крупных городах страны были отменены все мало-мальски увеселительные мероприятия. Так что, естественно, что Людвиг, ничего не знающий о планах своего монарха, оторопел. Дело в том, что, покинув приют гостиницы «Лотос» (роскошной и расположенной недалеко от центральной площади Барговерца), мужчина первым делом услышал глашатая, призывающего с редкостным трагизмом в голосе посетить храм и помолиться за упокой души Его сиятельства Людвига Верфайера.

От такого сообщения лицо Людвига Верфайера Младшего мгновенно перекосило, по его спине пробежал пот. Он наконец-то понял насколько несвоевременен оказался его отъезд из столицы и из-за этого испуганно поправил чёрный цилиндр так, чтобы тень от него упала на лицо. У него оставался, конечно, вариант сесть в экипаж и незамедлительно отправиться обратно. Расстояние между городами было таким, чтобы ему как раз поспеть к трём часам по полудни к Первому храму. Но тогда получалось, что Людвиг приехал в Барговерц ради ночлега и это…