Ароматы кофе

Эмили не понимала, правда ли это, или же просто манера политика трактовать события в свою пользу.

— И потом, — добавил он, — мне есть и еще кое о чем тебя уведомить.

— О чем же?

— О том, что прокричал Уоллис… Им был задан вопрос: что можно сказать о моем браке, если моя жена стала протестанткой. Он хотел лично уязвить меня… это весьма в его духе. Но я допускаю, что в его выпаде есть доля истины. Наши с тобой отношения… Возможно, я сам был недостаточно внимателен к нашим семейным проблемам.

Внезапно Эмили поняла, чем может обернуться разговор.

— Доктор Мейхьюз считает, что твое истерическое состояние можно поправить, если ты исполнишь цель, назначенную тебе природой. Разумеется, мимо моего внимания не прошло, что молодых матерей было почти не видно среди этих воительниц.

— Это потому, что молодые матери не могут оставить своих детей…

— Как бы то ни было. — Артур сделал паузу. — Я решил, что нам теперь самое время завести детей.

— Что?

— Доктор Мейхьюз полностью с этим согласен. Хотя ты несколько слаба здоровьем, но он утверждает, что часто сама природа укрепляет женский организм во время беременности, одновременно и просветляя умственные способности женщины.

— Это что, новая политическая программа? — спросила потрясенная Эмили. — Кто-то у вас решил, что ваша партия теперь отстаивает интересы семьи?

— Интересы семьи — цель всех партий. Дети — залог стабильности… в чем ты, несомненно, убедишься и сама, когда они у тебя появятся.

— Артур, я не могу сейчас иметь детей, я сейчас слишком занята.

— Вся твоя занятость отпадет, потому что ты откажешься от всей прочей деятельности, — уверил ее рассудительный Артур. — Мы начнем немедленно.

— Что? Прямо здесь? Сейчас? — в отчаянии заметалась Эмили.

— Ну, не будем так упрощать. — Он помолчал. — Ведь ты не откажешь мне?

— Разумеется, нет, — устало сказала Эмили. — Если ты позволишь, я пойду, скажу Энни, чтоб приготовила мне ванну.

— Я скоро освобожусь. — Он жестом указал на разложенные документы. — Нужно кое-что доделать, но это не займет много времени.

Мне невыносимо даже представить себе, что после этого между ними происходило. Да и она ни за что бы на эту тему со мной не заговорила. То немногое, что мне удалось узнать, промелькнуло в ее ответах на мои расспросы о том, как Артур воспринял ее появление в зале.

В конце рассказа она с легким придыханием и как будто с легким смешком сказала:

— Мы пытаемся сотворить ребеночка.

— Ты серьезно?

— Для Артура это очень серьезно. Ты даже представить себе не можешь, насколько… — ладно, неважно. — Она вздохнула. — Никак не пойму, то ли он хочет наказать меня беременностью, то ли искренне верит, что это излечит меня от нашего «Дела».

— И ты ему это позволишь?

— У меня нет выбора. Он мне напомнил, что я давала соответствующий обет.

— Уже давая тот обет, ты не имела иного выбора. Что ж, нельзя ведь нанять адвоката, чтобы заново переписать, один за другим, все брачные клятвы.

— Нельзя. Хотя, как было бы хорошо, имей мы такую возможность. Но, подозреваю, путаницы от этого возникло бы не меньше. Но все не так просто, как кажется.

— В каком смысле? — спросил я и тут же понял, что она имеет в виду. — Ты сама хочешь ребенка?

— Да. Я хочу иметь детей. Чему ты удивлен? Многие женщины хотят иметь детей. А Артур, раз он мой муж, — единственный, кто может мне в этом содействовать. Хотя бы в этом мне придется с ним выступить заодно.

— Но ты не сможешь быть одновременно матерью и активисткой движения.

На ее щеках вспыхнули красные пятна. Я не мог не понять, что это означает, — к тому времени я слишком хорошо ее знал.

— Это почему же? — вскинулась она.

— Ну… вспомним вчерашнее. Эти распорядители так грубо обошлись с тобой. Представь, что если бы ты была беременна.

— Возможно, если б я была беременна, до них бы дошло, как гадко они поступают.

— А если б не дошло?

Она сверкнула глазами:

— Если мужчинам нельзя верить, значит, они совершенно не имеют никакого права выталкивать нас со своих собраний.

— В принципе, Эмили, ты совершенно права — но что толку от твоих принципов, если ты угодишь в больницу?

— Ты хочешь сказать, что обязанности по воспитанию детей гораздо важней, чем мои убеждения?

— Ну, если угодно, да.

— Прямо-таки слышу слова собственного мужа! — вскричала Эмили. — Когда же ты, Роберт, вобьешь себе в свою самодовольную, тупую башку, что принципы это не какой-то там твой дурацкий пиджак: захотел надел, захотел снял!

— Признаться, — заметил я, — в данный момент пиджаков у меня не так уж много в виду скудного жалованья, которое я получаю за свой труд. Мой работодатель…

— Все равно, это ты во всем виноват! — парировала она.

— Я?! — изумленно выкрикнул я.

— Если бы ты так больно не уязвил Артура, никаких таких последствий не было бы.

— А!

— «А!» — это все, что ты можешь сказать? Уж я бы ожидала с твоей стороны гораздо более покаянных слов, чем твое «А!», если учесть, что за все это расплачиваться приходится мне.

— Эмили, ну прости меня!

— «Прости»! Что толку мне от твоего «прости»?

Если уж она злилась, остановить ее было трудно.

— Я не должен был говорить того, что сказал. Я хотел досадить ему. Наверное, все потому, что видел, как с тобой грубо обошлись, и в первую очередь он сам.

Эмили вздохнула. И уже иным тоном сказала:

— И еще я должна отказаться от тебя. И от «Дела» тоже. Он настаивает.

— Понятно. Что ж, вот это серьезно.Даже более чем, я бы сказал. — Я произнес это спокойно, но сердце у меня сжалось. — И как же ты намерена поступить?