Артём

Не говорили, но, конечно же, думали... Артем не верил ни в рок, ни в судьбу. Только в работу и в свои собственные силы.

За ширмой общественного признания и успехов мало кто видел и знал об одной, самой затаенной, его мечте. Тема мечтал писать. Мечтал свалить в тихое местечко на краю света, чтобы остаться там на несколько месяцев наедине со своими мыслями и чистым листом бумаги. Однажды он даже рассказал о замысле своего романа про семью, через которую прошло несколько войн: от гражданской до афганской. В отличие от его документальных книг эта должна была быть прозой "не хуже, чем у старика Хема".

Эта книга, как, быть может, и ещё десяток его книг, так и осталась ненаписанной. Как оказались уже в прошлом и другие его мечты. Те, которые мы загадывали много лет назад на рождественском снегу Пахры.

*

Дорогой Генрих!

Мы узнали о трагической гибели Артема только несколько дней назад, и даже здесь, так далеко от вас, Норрис и я ощущаем то невыразимое горе, которое постигло вас с Галей. Мы чувствуем ваше несчастье через нашу собственную скорбь и потрясение, которые мы испытали, получив это известие. Мы мало знали Артема - не думаю, что мы встречались больше трех - четырех раз - но он был таким необыкновенным человеком: молодой, невероятно способный, честолюбивый и в то же время очень цельный и жизнелюбивый. Это был молодой человек с большим будущим и его уход - большая потеря не только для его родителей, но и для многих-многих других. Ничья боль не может приблизиться к вашему горю, но у каждого своя скорбь и мы страдаем вместе с вами. Норрис и я шлем вам с Галей нашу любовь и наши соболезнования.

Ваш Норман

Генрих, Галя, теперь пишу я, Норрис. Я совершенно потрясена известием. Я бы очень хотела сейчас быть с вами, не потому что это могло бы что-то изменить, но просто, чтобы обнять вас и плакать вместе с вами о несправедливости жизни, и чтобы вы почувствовали, как сильно мы вас любим.

С любовью, Норрис

Норман Мэйлер

Борис Громов "В нем не было ничего наносного и неискреннего"

Артем впервые прилетел в Афганистан в 1986 году. Он всегда выглядел моложе своих лет, а тогда, в двадцать шесть, он казался совсем мальчишкой.

К журналистам в Афгане отношение было двойственным. С одной стороны, уважительное: многие из них рвались в Афганистан, делили с нами все трудности и радости войны. С другой стороны, большинство журналистских командировок заканчивались бодрыми публикациями о строительстве социализма в Афганистане и нашей интернациональной помощи братскому народу.

Естественно, все понимали, что это была не вина их, а беда. Мы над ними беззлобно подтрунивали, но встречали и привечали всегда с открытой душой.

Артем "заболел" Афганистаном после первой же командировки в ограниченный контингент советских войск. Я его хорошо понимал, потому что в этом наши чувства были схожи. Читая публикации Артема, я поражался тому, как этот молодой человек смог разобраться и понять сложную и противоречивую гамму чувств, которую испытывает человек на войне, вдали от семьи и родного дома.

В таком понимании был не столько журналистский талант. Это был ещё и редкий дар человечности, искренности, душевности, сопереживания. И проявлялся он настолько естественно, без капли фальши и наигранности, что Артему безоговорочно доверяли и солдат, и генерал.

Честно скажу, иногда становилось за него страшно: Артем с неизменной настойчивостью рвался туда, где было наиболее тяжело и рискованно. И мне, и другим генералам и офицерам порой приходилось даже придумывать причины, чтобы не отправлять Артема далеко от Кабула. Однако наши хитрости разбивались о его журналистскую настырность, и он в очередной раз отправлялся в глубь Афганистана с колонной, взмывал в небо на штурмовике, забирался в горы с десантниками.

Люди на войне поневоле становятся суеверными. Так бывает всегда, когда смерть ходит рядом. После одной из своих афганских командировок Артем написал строки, удивляющие глубиной восприятия жизни и смерти: "Я не переставал поражаться той громадной внутренней работе, которую проделали душа и мозг, чтобы прийти к такому вот спокойному и даже деловому отношению к смерти. Я поражался до тех пор, пока не понял: привычка думать о смерти, как о чем-то естественном, в конечном счете том единственном, в чем человек абсолютно уверен, уничтожает страх перед нею".

Он излучал столько искренности, житейской мудрости и здравого смысла, что невольно верилось: если есть ещё такие люди, если они способны впитать в себя правду войны и донести её до других, не может такого быть, чтобы эта война не закончилась.

Записные книжки Артема наверняка хранят сотни, а может, и тысячи имен, адресов и номеров телефонов людей, для многих из которых он становился единственной живой ниточкой между войной и миром, Родиной и Афганистаном. Возвращаясь в Москву, он становился почтальоном и телефонистом, сообщая родным "афганцев", что их сыновья, отцы, мужья живы и здоровы, и такое же громадное количество писем и приветов привозил обратно.

В одной из своих публикаций Артем подметил, что война давала немало поводов стать циником. Эта болезнь, к счастью, обошла его. Впрочем, зная Артема, могу утверждать, что иначе и быть не могло. В нем не было ничего наносного и неискреннего. Не потому ли и спустя годы после войны "афганцы" считают Артема своим.

Когда было принято решение о выводе войск из Афганистана, Артем не смог оставаться в Москве. Я и не сомневался, что увижу его среди солдат и офицеров ограниченного контингента. И Артем на правах проверенного войной товарища появлялся то в штабе 40-й армии, то в подразделениях саперов, артиллеристов, мотострелков и искренне любимых им десантников. Он был воодушевлен и вдохновлен происходящим. И это были чувства человека, честно выполнившего свою нелегкую работу и заслуживающего самую главную награду уважение сотен тысяч людей, разделивших с тобой войну.

Ким ЦАГОЛОВ

Артем, ты жив!

Погиб Артем Боровик... Весть, как удар молнии! Содрогнулось общество. И первое, что мелькнуло во взъерошенном мозге, - это лермонтовское: "Погиб поэт, невольник чести". Погиб, как солдат в бою. Погиб, как бесстрашный Рыцарь правды и долга. "Погиб, погиб, погиб..." - метрономом колотит мозг. От боли неотвратимой, от сознания беспомощности перед суровой реальностью надулись вены на висках... И вдруг... а погиб ли Артем? И я схватился за эту мысль, как за спасительную соломинку. Нет, не погиб! Человек не может считаться умершим, пока он в памяти народной.

Стоя у твоего гроба, я тихо шептал тебе: "Тема! Посмотри на поток людей, идущих к тебе молчаливым скорбным строем. Их тысячи! Но это лишь маленькая часть моря людского, в чьих душах пронзительной болью отозвалась трагическая весть".

Кто они, испытавшие боль за тебя, за твою так беспощадно оборванную жизнь? Это те, для которых ты был искрой надежды на то, что ростки Правды и Чести нельзя запахать никакими богатствами, наворованными у несчастных и простодушных россиян, попавших во вселенскую катастрофу, никакими циничными ссылками на СВОБОДУ СЛОВА, доведенную в наше время до вседозволенности слова. Это миллионы пенсионеров в городах и деревнях России. Они - былинные богатыри Земли российской, в свое время пропахавшие пол-Европы, сломавшие хребет фашизму, теперь седовласые и немощные старики и старушки, обреченные на нищенское существование, они сейчас поднимают кряжистыми руками скорбную рюмку за тебя. Я вижу, как суров и молчалив безногий дед Силантий. Надев свою старенькую фронтовую гимнастерку с орденами солдатской Славы, медалями "За отвагу", "За Бухарест", "За Берлин", он тихо, но четко произносит слова, обращенные к своим сверстникам, ушедшим в огне войны и уходящим сейчас в бессмертие: "Помянем Артема. Он был из нашего теста. Он младший в нашем строю бессмертных".

Я зримо вижу, как сотня тысяч обездоленных, но не продавших свою душу дьяволу интеллигентов, молча посмотрев друг на друга, помянули тебя. Помянули за то, что свободу слова ты тугим узлом связал святыми понятиями "Совесть" и "Долг". Ты не обижайся на них, Артем, за то, что они не обладают твоим мужеством, твоей неподкупностью честного, уважающего себя профессионала. Не дал им Бог этого мужества. Они в этом не повинны. Они до дыр вчитывались и вслушивались в твое немолчание, разрывавшее непроницаемую пелену мрачных тайн и зловещих махинаций нашего времени. Они восхищались тем, как ты мужественно бичевал могущественных и влиятельных оборотней, растаскавших российское народное добро. Ты и созданное твоими усилиями дело выхватывали из темени их аферы и показывали миллионам людей, кто есть кто.