Асафетида

– “Никарахтерный ты мужик! Абалырил девку и не звонишь!” – меня ругали. Да что ей звонить! Беспокоить только! От города стресс накапливается. У меня самого было. Долго привыкал. Я ей денег даже на женскую консультацию предлагал! А она: “Еще чего! Сама разберусь!”

– Странная свадьба-то. В 8 утра.

Костя нервно кивнул.

– Небось гонорар посулили хороший?

– Да не в гонораре дело!

– Знакомый кто?

Не успел он ответить, как дверь в туалет интеллигентно отворилась. На пороге возник доктор физ.-мат. наук Фридрих Карлович Эхт.

– Здесь не курят, – объявил профессор, просверлив взором пустое место, где миг назад возвышался Костя, и только потом посмотрел на меня.

– Здравствуйте, – я так и стоял с незажженной сигаретой во рту. На полу валялась рассыпанная пачка.

Эхт сдержанно кивнул и просеменил к писсуару своей хромающей на обе ноги походкой. Когда раздался звук струи о фарфор, то, готов поклясться, что в туалетном воздухе я различил запах серы.

Поднявшись на этаж и пользуясь отсутствием толкучки, я заглянул в библиотеку за методичками по современному русскому. На обратном пути встретил Леру, о приближении которой еще из-за угла возвестило эхо каблучков в пустом коридоре. Поравнявшись со мной, она бросила:

– С наступающим! – И улыбнулась.

Семинар по православной культуре по расписанию стоял после “окна”. Занятия вела Абакумова, в прошлом преподаватель научного коммунизма. Свой прежний курс, говорили, она всегда заканчивала авторской экскурсией в домике “Искры”. Нам же предстояла прогулка по псковскому крому с посещением Свято-Троицкого собора.

Оставалось еще минут сорок, но в кафешке на первом этаже девочки оккупировали все сидячие места, и я решил прогуляться. До крома, который на московский манер все называют кремлем, метров сто ходу: надо перейти через Октябрьский проспект, обойти кинотеатр и спуститься с возвышенности.

Ничем не примечательный, советский кинотеатр “Октябрь” доминантно нависает над громоздящимися у подножья холма каменными палатами и фортификацией. Его собирались снести еще при советах, потом передумали, потом собрались снова, но пока не трогают. Вдоль спуска на лотках стоят и висят сувениры: магнитики, копилки-башенки, платки под хохлому, деревянные булавы с шипами – все китайского производства.

Вид на Довмонтов город, точнее его подножие, открывается сразу за кремлевскими воротами. В этом городе не жили – только молились. Пятнадцать наползающих друг на друга крохотных, по габаритам ближе к часовням, церквушек в одно время с внешней стеной и башнями были возведены еще в XIII веке при правлении в Пскове литовского князя Довмонта, крещенного Тимофеем.

В годы Северной войны Петр, вместе с доброй половиной псковских храмов, велел разобрать Довмонтово благолепие на хознужды: готовились к осаде. Шведам так и не суждено было добраться до возведенных Петром укреплений, но под конец войны из Риги пришел мор. Вдобавок пожар опустошил город.

Оставшихся горожан император погнал на строительство города на Неве – они же стали и первыми жителями новой столицы. Потому-то скорей петербуржцы, чем современные псковичи вправе считать Древний Псков вместе с вечевой республикой своей исторической вотчиной. К концу XVIII столетия в некогда крупнейшем после Москвы русском городе едва теплилось три сотни жилых дворов. В следующем веке Псков заселялся заново.

На территории Довмонтова города храмов больше не строили. И, хотя мысль воспроизвести его в былом виде посещала время от времени, реставраторы ограничились пока что аккуратно оформленными фундаментами и стендом для посетителей.

Возле этого стенда я и повстречал одинокую Олю. Увидев меня, она бросилась поправлять мой выбившийся из-под куртки шарф, хоть сама уже успела продрогнуть.

– Так и не ешь ничего?

– Почти, – стометровку шагом я одолел с трудом: удары сердца отдают в череп как топор дровосека.

– Хоть отруби купил?

– Купил. Не помогает, – еще на прошлой неделе я разжился в аптеке упаковкой ржаных отрубей и попробовал употребить их, размочив в воде. Блюдо имело прокисший вкус, тарелку я одолел со второй попытки. Так продолжалось три дня. Улучшений не наблюдалось. Даже видом эта хлебная кашица мало напоминала бабушкино лекарство древесно-желтого цвета, похрустывающее на зубах, с противным терпким вкусом, после которого хотелось почистить зубы. Надеясь разыскать рецепт, я пролистал истрепанную записную книжку с холодильника, но обнаружил лишь дни рождения, адреса и мобильные номера: бабушка не доверяла электронной памяти.

– Все-таки к врачу надо! – Упрямо твердит Оля.

Я же понятия не имею, где находится наша поликлиника: всю жизнь меня лечила бабушка.

На мощенной булыжниками дороге мы обгоняем пару пожилых эстонцев. Под деревянным навесом по верху стены гуляют подростки, тоже иностранцы, судя по размашистым жестам и курткам в кричащий узор.

– С кем будешь Новый год встречать? Один? – Вдруг удивляет меня вопросом она. – Приходи ко мне.

Сидеть за праздничным столом с чужим семейством мне хочется еще меньше, чем быть одному:

– Давай лучше ты ко мне.

– Давай! С меня – салаты.

Когда мы проходим под внутренними крепостными вратами, Святая Троица открывается нам в своем исполинском величии. Не считая телебашни, в Пскове ничего выше до сих пор не построили. Золотой купол над горизонтом можно разглядеть не только из любой точки низкорослого Старого Запсковья, но и километров за 10 на подъезде к городу по Гдовской трассе.

Возле собора группа разновозрастных женщин внимает лекции с характерными церковнославянскими интонациями. За движением безбородого гида, у которого из-под пальто выбивается ряса, рассеянно следит девочка-подросток с приоткрытым ртом. На голову ей натянут капюшон поверх вязаной зимней шапки. Одетая по-нищенски старушка цепко держит дурочку за руку.

В конце 1930-х годов, сообщает экскурсовод, в Свято-Троицком кафедральном соборе большевики открыли музей атеизма, главным экспонатом которого стал закрепленный под куполом гигантский маятник Фуко. Богослужения возобновились только в 1941-м, когда город заняли нацисты. Так называемая Псковская православная миссия, трудившаяся по всему Северо-западу на оккупированных территориях, сумела при содействии немецких властей открыть более трехсот приходов в Ленинградской, Псковской и Новгородской областях. Большинство из этих церквей остались действующими и после войны.

Девочка переводит глаза на ворону, приземлившуюся на металлический скат. Со стороны Великой на кремль наползает чернота. Туча, хоть на дворе декабрь, напоминает грозовую.

От ураганного порыва Оля, и без того крохотная, съеживается до размера ребенка. Проповедник, повышая баритон, перечисляет мертвецов в соборной усыпальнице. Когда он доходит до Николая Блаженного, в миру Микулы Салоса, где-то близко гремит кровля.

В объявленное гидом свободное время пара женщин отправляется осмотреть крепость, остальные слишком устали. Из собора выпархивает стайка местных богомолиц в одинаковых будто с одного конвейера платках и приветствует пилигримок благостными, но одновременно с тем заговорщическими улыбками. На заданный вопрос те бросаются наперебой объяснять, что прибыли из Новгорода и, хоть тур однодневный, успели уже поставить свечи в Печерском монастыре, и сейчас на автобусе поедут ставить в Елеазаровском. Грех говорить, конечно, но Псковский Троицкий собор – ни в какое сравнение с их новгородской Софией: в Псковском и места больше, и света, и дух особенный.