Аскетика. Том I
Шрифт:
Но нечто и сего еще большее сделал подобный великому Макарию авва Агафон, муж опытнейший из всех того времени монахов и паче всех почитавший молчание и безмолвие. Итак, сей чудный муж, во время большого торга, пришел продать свое рукоделие и на торжище нашел одного лежащего больного странника; нанял для него дом, остался с ним, работал своими руками, и что получал за то, на него тратил, и прислуживал ему шесть месяцев, пока больной не выздоровел. Сей же Агафон (как повествуют о нем) сказал: «Желал бы я найти прокаженного и ему отдать свое тело, а себе взять его». Вот совершенная любовь.
Боящиеся Бога, возлюбленный, охотно вожделевают того, и заботятся о том, чтобы хранить заповеди. И если окажется на деле, что отыскание оных им достается в руки (т. е. представится им случай к исполнению заповедей на самом деле), то подвергаются ради них и опасности. Жизнодавец совершенство заповедей связал и заключил в двух заповедях, объемлющих собою все прочие, — в любви к Богу и в подобной ей любви к твари, т. е. в любви к образу Божию. И первая удовлетворяет цели духовного созерцания, а вторая — созерцанию и деятельности. Ибо естество Божеское просто, несложно, невидимо, естественно ни в чем не имеет нужды; ибо сознание в приснопоучении своем по природе не имеет нужды в телесной деятельности и в действии чего-либо, и в дебелости представлений (т. е. в воплощении, осуществлении их делом), деятельность его проста и обнаруживается в единой части ума, сообразно той простоте достопоклоняемой
Как человек составлен из двух частей, т. е. из души и тела, так и все в нем требует двоякой заботы, сообразно с двойственностью его состава. И поелику деятельность везде предшествует созерцанию, то невозможно кому-либо возвыситься до области этого высшего созерцания, если самым делом не исполнит прежде низшего деяния. И ныне ни один человек не смеет сказать о приобретении любви к ближнему, что преуспевает в ней душой своей, если оставлена им та часть, которая, по мере сил, сообразно с временем и местом, доставляющим случай к делу, исполняется телесно. Ибо при сем только исполнении делается достоверным, что есть в человеке, и дает о себе знать любовь созерцательная. И когда бываем в этом, по возможности, верны и истинны, тогда дается душе сила — в простых и безвидных мыслях простираться до великой области высокого и Божественного созерцания. А где человеку нет возможности — любовь к ближнему проявить в делах видимых и телесно, там достаточно пред Богом любви нашей к ближнему, совершаемой только мыслью; особливо — если затворническое и безмолвное житие и преуспеяние в оном пребывают достаточно в делании ее (любви).
Если же скудны мы во всех частях безмолвия, то восполним недостаток присоединением к нему заповеди, т. е. чувственной деятельности. И это, как восполнение покоя жизни нашей, исполнять будем утруждением тела нашего, чтобы свобода наша не оказалась предлогом к подчинению себя плоти, когда напрасно станем трудиться под отшельническим именем. Ибо явно, что тому, кто совершенно не имеет общения с людьми и всецело погружен мыслью в Боге, когда мертв он для всего, в удалении от этого, не повелевается помогать и служить людям. Но кто содержит правило безмолвия своего в продолжение семи недель или одной недели, и по исполнении своего правила сходится и вступает в общение с людьми, и утешается вместе с ними, но нерадит о братиях своих, которые в скорбях, думая тем непрерывно выдержать недельное правило, тот немилосерд и жесток. И само собою явствует, что он по недостатку милосердия, и по самомнению, и по ложным помыслам, не снисходит до участия в таковых делах.
Кто пренебрегает больным, тот не узрит света. Кто отвращает лицо свое от скорбящего, для того омрачится день его. И кто пренебрегает гласом злостраждущего, у того сыны в слепоте ощупью будут искать домов его.
Не поругаем великого имени безмолвия невежеством своим. Ибо всякому житию свое время, и место, и отличие. И тогда Богу ведомо, угодно ли будет все делание оного (безмолвия). А без сего суетно делание всех пекущихся о мере совершенства. Кто ожидает, чтобы немощь его утешали и посещали другие, тот пусть смирит себя и потрудится вместе с ближним своим в то время, когда терпит он (ближний) искушение, чтобы собственное свое делание с радостью совершить ему в безмолвии своем, будучи далеким от всякого самомнения и от бесовской прелести. Одним из святых, мужем разумным, сказано: «Ничто не может так избавлять монаха от беса гордыни и споспешествовать ему в сохранении целомудрия при разжжении блудной страсти, как то, чтобы посещать ему лежащих на ложах своих и одержимых скорбью плоти».
Велико ангельское дело безмолвия, когда ради потребности смирения присоединит (безмолвник) к себе таковую рассудительность. Ибо мы бываем скрадываемы и расхищаемы там, где не знаем. Сказал я это, братия, не для того, чтобы вознерадеть нам о деле безмолвия и пренебречь им. Ибо везде убеждаем к безмолвию, и теперь не оказываемся противоречащими словам своим. Из сказанного нами никто да не берет и не выводит чего-либо отдельно, и, отложив в сторону все прочее, да не удерживает неразумно это одно в руках своих. Помню, во многих местах говорил я, моля, что, если кому и случится в келлии своей быть совершенно праздным по нужде немощи нашей, постигающей нас, то из-за этого не должно помышлять о совершенном выходе из келлии и внешнее делание почитать лучшим делания келейного. Совершенным же выходом назвал я не то, если временем встретится нам необходимое дело выйти на несколько недель, и в продолжение оных приобрести упокоение и жизнь ближнего, — и ты стал бы называть это праздностью и признавать занятием неприличным. Но если думает кто о себе, что он совершен, и пребыванием своим пред Богом и удалением своим от всего видимого — выше всех живущих здесь, то пусть он разумно откажется и от сего. Велико есть делание рассуждения о том, что совершается с помощью Божией. И Бог, по милости Своей, да даст нам исполнить слово Его, какое изрек Он, сказав: якоже хощете да творят вам человецы, и вы творите им такожде (Лк. 6, 31). Ему слава и честь! Аминь.
Еще писал ты в послании своем, что монах, желающий возлюбить Бога, паче всего обязан иметь попечение о чистоте души своей. И сказал ты прекрасно, если имеешь достаточные на то силы. А поелику говоришь еще, что душа не имеет дерзновения в молитве, как не препобедившая еще страстей, то представляется мне в том и другом противоречие, хотя я и невежда. Ибо, если душа не препобедила страстей, то как ей иметь попечение о чистоте? Поелику и правилом духовной правды не повелено ей, когда не препобедила своих страстей, домогаться того, что выше ее. Ибо не из того, чего вожделевает человек, познается, что он любит; но из того, что любит, делается заключение о том, чего вожделевает: любовь естественно предшествует вожделению. (Чего не возлюбит человек, того не будет и вожделевать). Страсти суть дверь, заключенная пред лицом чистоты. Если не отворит кто этой заключенной двери, то не войдет он в непорочную и чистую область сердца.
И сказанное тобою, что душа не имеет дерзновения в час молитвы, сказано справедливо. Ибо дерзновение выше не только страстей, но и чистоты. Порядок этого преемства бывает такой, как я говорю: терпение с принуждением себе борется со страстями за чистоту. Поэтому, если душа препобедит страсти, то приобретает чистоту; а истинная чистота делает, что ум приобретает дерзновение в час молитвы.
Ужели же подвергнемся укоризне, в молитве прося этой душевной чистоты, о которой теперь речь, и делом гордости и самомнения бывает наше прошение, если просим у Бога того, что предписывает нам Божественное Писание и отцы наши, и для чего монах идет в отшельничество? Но думаю, святой, что, как сын не сомневается в отце своем и не просит у него такими словами: «научи меня искусству», или: «дай мне что-нибудь», так не подобает монаху рассуждать и просить у Бога: «дай мне то и то». Ибо он знает, что промышление Божие о нас выше того, какое бывает у отца о сыне. И потому следует нам смириться, плакать о тех причинах согрешений, которые вне нашей воли, соделаны ли оные помыслом, или самым делом, и с сокрушенным сердцем говорить словами мытаря: Боже, милостив буди мне грешнику (Лк. 18, 13),
тайно и явно делать, чему научил Господь, сказав: егда сотворите вся повеленная вам, глаголите, яко раби неключими есмы: еже должни бехом сотворити, сотворихом (Лк. 17, 10), чтобы совесть твоя засвидетельствовала тебе, что ты неключим и имеешь нужду в помиловании. Знаешь же и сам ты, что не дела отверзают оную заключенную дверь сердца, но сердце сокрушенное и смирение души, когда препобедишь страсти смирением, а не превозношением. Ибо больной сперва смиряется и прилагает попечение о выздоровлении от своих недугов, а потом уже домогается сделаться царем: потому что чистота и душевное здравие суть царство души.Какое же это царство души? Как больной не говорит отцу: «Сделай меня царем», — но прилагает сперва попечение о недуге своем, и по выздоровлении царство отца его делается вполне его царством, так и грешник, приносящий покаяние, получая здравие души своей, входит со Отцом в область чистого естества и царствует во славе Отца своего.
Припомним, как святой апостол Павел описывает свои прегрешения и душу свою ставит на самом последнем и низшем месте, говоря: Христос Иисус прииде в мир грешники спасти, от нихже первый есмъ аз. Но сего ради помилован бых, да во мне первем покажет все Свое долготерпение (1 Тим. 1, 15, 16). Ибо вначале был я гонителем, досадителем и хульником, но помилован бых, яко неведый сотворих в неверствии (13). Когда же и в какое время сказал он это? После великих подвигов, исполненных силы дел, после проповеди по благовествованию Христову, проповеданной им в целом мире, после многократных смертей, многообразных скорбей, какие терпел от иудеев и язычников. И все еще взирал он на первые свои дела, не только не почитал себя достигшим чистоты, но не помышлял даже признать себя, как следовало, учеником. Ибо говорил: несмь достоин нарещися апостол, зане гоних Церковь Христову (1 Кор. 15, 9). И когда паче всех одержал победу над страстями, говорил: умерщвляю тело мое и порабощаю, да не како, иным проповедуя, сам неключимь буду (1 Кор. 9, 27). Если же скажешь, что апостол в иных местах повествует о себе и великое, то пусть сам он убедит тебя относительно этого. Ибо говорит, что делал сие не добровольно, не ради себя, но для проповеди. И когда повествует о сем для пользы верных, представляет себя за таковую похвалу лишенным всякого разума, взывая и говоря: вы мя понудисте (2 Кор. 12, 11); и еще: не глаголю по Господе, но яко в безумии в сей части похвалы (2 Кор. 11, 17). Вот сие справедливое и верное правило, какое дал нам святой Павел, праведный и правый. Итак, сохраним оное и поревнуем о нем. Отречемся от того, чтобы искать у Бога высокого, когда не посылает и не дарует Он этого; потому что Бог знает сосуды избранные на служение Ему. Ибо блаженный Павел даже и после того не просил царства души, но говорил: молил был ся отлучен быти от Христа (Рим. 9, 3). Как же осмелимся мы, и прежде времени, ведомого Богу, просить душе царства, не соблюдши заповедей, не препобедив страстей и не отдав долга?
Посему умоляю тебя, святой, да не входит тебе и на помысл это; но паче всего приобрети терпение для всего, что ни бывает с тобою (разумею скорби). И в великом смирении и в сокрушении сердца о том, что в нас, и о помыслах наших будем просить у Господа отпущения грехов своих и душевного смирения.
Одним из святых написано: «Кто не почитает себя грешником, того молитва не приемлется Господом». Если же скажешь, что некоторые отцы писали о том, что такое душевная чистота, что такое здравие, что такое бесстрастие, что такое видение; то писали не с тем, чтобы нам с ожиданием домогаться этого прежде времени; ибо написано, что не приидет Царствие Божие с соблюдением (Лк. 17, 20) ожидания. И в ком оказалось такое намерение, те приобрели себе гордость и падение. А мы область сердца приведем в устройство делами покаяния и житием благоугодным Богу; Господне же приходит само собою, если место в сердце будет чисто и не осквернено. Чего же ищем с соблюдением, разумею Божий высокие дарования, то отвергнуто Церковью Божией; и приемшие это стяжали себе гордость и падение. И это не признак того, что человек любит Бога, но недуг души. Да и как нам домогаться высоких Божиих дарований, когда божественный Павел хвалится скорбями и высоким Божиим даром почитает общение в страданиях Христовых.
Еще писал ты в послании своем, что возлюбила душа твоя любовь к Богу, но не достиг ты любви, хотя ты имеешь великое вожделение любить; а сверх того — вожделенно для тебя пустынное отшельничество. И сим показал ты, что положено в тебе начало сердечной чистоты и что памятование о Боге прилежно разжигается и возгревается в сердце твоем. И это — великое дело, если истинно; но не желал бы я, чтобы писал ты это; потому что не к одной принадлежит это степени. Если же сказал это для вопроса, то и вопрос требовал иного порядка. Ибо кто говорит, что душа его не имеет еще дерзновения в молитве, потому что не препобедила страстей, тот смеет ли сказать, что душа его возлюбила любовь к Богу? Нет способа возбудиться в душе Божественной любви, вослед которой таинственно течешь ты в отшельничестве, если она не препобедила страстей. Ты же сказал, что душа твоя не препобедила страстей и возлюбила любовь к Богу; и в этом нет порядка. Кто говорит, что не препобедил страстей и возлюбил любовь к Богу, о том не знаю, что он говорит. Но скажешь: не говорил я: «люблю», но «возлюбил любовь». И это не имеет места, если душа не достигла чистоты. Если же хочешь сказать это только для слова, то не ты один говоришь, но и всякий говорит, что желает любить Бога: и не только христиане говорят это, но и неправо поклоняющиеся Богу. И слово это всякий произносит, как свое собственное; однако же, при произнесении таких слов, движется только язык, душа же не ощущает, что говорит. И многие больные не знают даже того, что они больны. Ибо зло есть недуг души, и прелесть — гибель истины. И весьма многие из людей, недугуя сим, объявляют себя здоровыми и у многих заслуживают похвалу. Ибо, если душа не уврачуется от зла и не будет приведена в естественное здравие, в каком создана, чтобы родиться от здравия духа, человеку невозможно вожделевать сверхъестественных даров Духа, потому что душа, пока болезнует страстями, не ощущает чувством своим духовного и не умеет вожделевать оного, вожделевает же только по слуху ушей и по Писаниям. Итак, справедливо сказал я выше, что вожделевающим совершенства надлежит сохранять все заповеди, потому что сокровенное делание заповедей врачует душевную силу. И оно должно быть не просто и как попало. Ибо написано, что без кровопролития не бывает оставления (Евр. 9, 22). Но сперва естество наше в вочеловечении Христовом прияло обновление, приобщилось Христову страданию и смерти; и тогда, по обновлении излиянием крови, обновилось и осветилось естество наше и соделалось способным к принятию заповедей новых и совершенных. А если бы заповеди сии даны были людям до излияния крови, до обновления и освящения естества нашего, то может быть, и самые новые заповеди, подобно заповедям древним, отсекали бы только порок в душе, но не могли бы истребить в душе самый корень порока. Ныне же не так: напротив того, последовавшее сокровенное делание и заповеди новые и духовные, которые душа хранит с соблюдением страха Божия, обновляют и освящают душу, и сокровенно врачуют все члены ее. Ибо явно для всех, какую страсть безмолвно в душе исцеляет каждая заповедь, и действительность их ощутительна и Врачующему, и врачуемому, как было и с кровоточивой женой.