Аскольдова могила
Шрифт:
Ключник вышел вместе с Торопом из светлицы и, спускаясь по крутой лестнице, продолжал шептать про себя:
– Да, да, она точно не в своем разуме… Дочь простого дровосека… бедная девка… Я же ей сказал, что, может статься, она будет супругою Владимира, великого князя… Да другая бы на ее месте от радости земли под собой не почуяла…
Когда они вышли на двор, то Вышата, повернув направо, пошел прямо к одной большой избе, которая была построена в некотором отдалении от всех прочих зданий.
– Послушай-ка, любезный, – сказал он, обращаясь к Торопу, который шел позади его, – не припомнишь ли, какую песню ты пел в последний
– Тебе, боярин?.. Постой!.. Какая, бишь, это?..
– Да вот та самая, которую ты после этого пел у меня на дому.
– А, да, да… вспомнил!
Высота ли, высота поднебесная…– И, нет, Торопушка! Мне помнится, она начинается вот так:
Уж как веет, веет ветерок,Пробираясь по лесу…«Ой, ой, ой! – подумал Тороп. – Худо дело!»
– Прелюбезная песенка! – продолжал Вышата. – Как, бишь, в ней?.. Постой-ка!
Тяжко, тяжко было молодцу,Да товарищ выручил…Не помню только, называют ли в песне по имени этого товарища; да вот погоди, ты опять мне ее споешь. А что, Торопушка, кажись, в этой же песне поется:
И туда, где мы живем,Нет проходу, ни дороженьки,Нет ни следа,Ни тропиночки…– Да, боярин, – отвечал Тороп, оправясь от первого замешательства, – и покойный мой дедушка так певал эту песню.
– Твой дедушка? Вот что! А я думал, что ты сам ее сложил.
– Куда мне! Будет с меня и того, что чужие песни пою. Только, воля твоя, боярин, я эту песню перед тобой никогда не певал.
– И, что ты, Торопушка! Да не сам ли ты сейчас сказывал Буслаевне…
– Ну да, боярин, чтоб как-нибудь от нее отвязаться: пристала как ножом к горлу: «Спой нам ту песенку, что хвалил его милость, господин Вышата; спой да спой!» А голос-то такой мудреный – с раскатами да с вычурами – а у меня сегодня в горле словно клин стоит – всю ночь не мог откашляться.
– Ну, брат Тороп, – прервал с насмешливою улыбкою Вышата, – умен ты! Что и говорить, за словом в карман не полезешь и поговорок много знаешь; а, знать, одну позабыл.
– Какую, боярин?
– А вот какую: «Как лисе ни хитровать, а западни не миновать». Ступай-ка, любезный, ступай, добро! – прибавил ключник, вталкивая Торопа в растворенные двери избы, к которой они подошли.
«Ох, плохо дело!» – подумал Тороп, входя в обширный покой, едва освещаемый двумя узкими окнами с толстыми железными решетками. Он поглядел вокруг себя: по стенам были развешаны такие украшения, что бедного Торопа морозом подрало по коже. В самой средине потолка ввинчено было кольцо, а в кольце продета веревка; человек пять служителей толпились в одном углу; впереди всех стоял урод Садко; он смотрит на Торопа и ухмыляется. «Ох, плохо дело!»
– Ну, мое дитятко милое, – сказал Вышата, садясь на скамью, – не все сказки рассказывать: поговорим-ка теперь дело. Мне надо кой о чем тебя расспросить; а ты смотри, любезный, не вертись, не бормочи, не отнекивайся; а
отвечай правду, ладно, чинно и без запинки.– Что прикажешь, боярин? – сказал Тороп. – Я рад на все отвечать.
– То-то же, голубчик! Скажешь правду, не узнаешь лиха; станешь запираться да как заяц по сугробу петли кидать, так и сам в петлю попадешься. Ну, говори же, да говори без утайки: где Всеслав?
– Не знаю, боярин!..
– Не знаешь?.. Эй, ребята, захлестните-ка петлю на веревке!.. Да надежна ли она?
– Небось, боярин, хоть кого сдержит! – пропищал безобразный Садко.
– Так ты подлинно не знаешь, – продолжал Вышата, – где теперь бывший великокняжеский отрок Всеслав?
– Знать не знаю, ведать не ведаю.
– И, полно прикидываться, голубчик! Давно ли ты пел, что он теперь
За горами, за долами,За глубокими оврагами…– Да ведь это песня, боярин…
– И хоть близко отсюда, – продолжал Вышата, не слушая Торопа, – а как будто бы живет за тридесять земель.
– За тридевять не за тридевять, боярин, а если он в самом деле бежал к печенегам…
– До печенегов далеко, Торопушка, можно и поближе спрятаться. Послушай, Голован, не губи сам себя! Ты парень умный – неужли-то в самом деле ты думаешь, что отделаешься от меня одними балясами? Добро бы еще ты был, как прежде, в услужении у верховного жреца Богомила, а теперь какая за тебя заступа? Ты, не сказав доброго слова дал от него тягу: так он же мне спасибо скажет, если я тебя хоть живого в гроб заколочу. Эх, Торопушка, не дури! Сам дал маху, так и пеняй на себя; а сказки-то мне не рассказывай. Ну, говори же, где Всеслав?
– Знать не знаю, ведать не ведаю.
– Не знаешь, так я тебе скажу: он теперь в лесу за Почайною, да только один; а леший-то в овчинной шапке теперь с нами. Ну, не так ли?
– Не знаю, боярин! Я и в толк не возьму, что изволишь говорить.
– Эге, брат! Так ты, видно, упрямого десятка? Да я и сам человек не больно сговорчивый. Эй, ребята, накиньте-ка ему петлю на шею!
– Постойте, братцы! – сказал Садко. – Не гневайся, боярин, а позволь мне слово вымолвить?
– Ну, говори!
– Вот изволишь видеть: или этот скоморох обманывает твою милость, или говорит правду. Если он точно знает, где Всеслав, да запирается, так повесить его мало; если же он доподлинно этого не ведает, так за что же мы его повесим? Хоть он и гудошник проклятый, а все ведь не собака.
– Так что ж, по-твоему, с ним делать?
– А вот что, боярин. Прикажи прежде сделать ему пристрастный допрос: батогами, плетьми, другим прочим, холодной водицы на темя полить, так, глядишь, он что-нибудь и сболтнет; а коли не скажет ничего, так за что ж нам губить его душу? Вели его свести на зады да зарыть живого в землю – пускай себе умирает своею смертью.
– А что ты думаешь, и впрямь! – сказал Вышата. – Да нет, мне некогда с ним долго-то возиться!.. Слушай, Голован, в последний раз – признавайся!.. Ну, что молчишь?.. Ведь я и без тебя знаю, где найти Всеслава, а хочу только чтоб ты мне всю правду сказал… Что ж, любезный, иль у тебя язык отнялся? Не говоришь?.. Ну, брат, пеняй сам на себя!.. Ребята, втяните-ка его кверху!.. Ну, что стали, проворней!
– Сейчас, боярин! – сказал Садко, накидывая петлю шею бедного Торопа. – Сейчас!.. А право, лучше бы по-моему…