Асмодей
Шрифт:
– Свободна, – проговорила Азраэль, отирая запястья. Ее холодный взгляд лег на недавнего тюремщика, и приговор ему был подписан.
– Нет! – закричал Вельзевул. Триумф в его глазах сменился страхом. Он попятился назад, но бежать ему было некуда. И даже первородное пламя не могло стать ему защитой. Смерть нельзя было победить, от нее нельзя было спрятаться. И в этот раз смерть не явила милосердия, сначала наполнив его разум безумием и невыносимой болью. Демон попятился, теряя контроль над пламенем, падая на колени. Заключив огонь в тисках своей магии, Азраэль заставила его обступить Вельзевула со всех сторон, медленно убивая собственным жаром, заставляя демона корчиться от невыразимой муки в объятиях первородной стихии. Когда же эта игра ей наскучила, она оборвала его часы, но то был не поцелуй, дарящий приятную истому и покой, то была коса – хранившая боль и позор до самого последнего мгновения. Мертвое тело распласталось на полу в луже черной крови, а душа отлетела на пустошь, где долгие годы ее будет пожирать первородная стихия.
Азраэль оглядела лежавшую
– Ты свободна и должна покинуть мой замок, – проговорил Люцифер, поднимая с пола страницу с заклинанием. – Больше никогда и никто не посмеет надеть на тебя оковы. – Страница вспыхнула в его руках, под слоем пепла хороня страшное знание.
– Да будет так, – вложив в ножны меч судьбы, Азраэль направилась к выходу, бросив мимолетный взгляд на девушку, проливающую горькие слезы над телом возлюбленного. Застывшее время начало оттаивать. История двинулась дальше, изменив предначертанный путь. Этот бой не должен был завершиться победой Люцифера, уж кто-кто, а Смерть знала это наперёд, однако произошло то, чего не сумела предвидеть всевидящая судьба. Кто бы мог подумать: чистая жертва, – она усмехнулась, рассматривая Асмодея.
– Бог любит троицу, – проговорила она, повернувшись к Люциферу, не обращая внимания на то, как передернуло его лицо при упоминании о Всевышнем. – И я заберу троих, – она зажала в ладони кулон, который едва вспыхнув, выпустил темный клубящийся дымок души. – Истинная жертва всегда бывает вознаграждена. Жизнь за свободу – я возвращаю долг. – Дым закружил над мертвым телом. Неожиданно, напугав Аврору до полусмерти, Асмодей раскрыл глаза и сделал вдох, вбирая в себя дар Азраэль.
– И все же, Смерти не место в моей обители! – выступая вперед, произнес Люцифер. – Уходи. – Азраэль ничего не ответила, растворяясь в сероватой дымке. Закон сей непреложен – смерти не место среди живых.
Подняв свой меч, Люцифер вышел на балкон, который в этот момент осветило предрассветное сияние Венеры. Воздух наполнил его легкие, а глаза воззрились куда-то вдаль. Несколько секунд он молчал, а потом лезвие его меча сверкнуло в золотых лучах, перерубив знамена Вельзевула. Бесформенным тряпьем они упали на площадь перед невольничьим рынком. И голос, подхваченный ветром, на всю Преисподнюю возвестил об окончании войны.
– Вельзевул пал!
========== Эпилог ==========
Восход Венеры возвестил о начале дня, но в действительности он символизировал начало новой жизни. С этой победой началась новая веха истории трех миров. Истории еще не написанной, истории не предсказанной, истории, которой не должно было быть. Виновна ли в том случайность, роковая ошибка или божественное вмешательство – значения уже не имело. По крайней мере, не для князя плотского порока, по крайней мере, не сейчас. Явив свое милосердие, Смерть заставила его переосмыслить многое из былой жизни. Находясь за гранью лишь несколько минут, он раз и навсегда убедился в том, что всесилие демонов тот еще распространенный миф, ибо единственным мерилом истинного могущества были вовсе не власть, физическая сила и магические дарования, а непоколебимость и чистота души, которой ни один из падших похвастаться не мог. Ведь не Асмодей, не Абаддон и не Люцифер одержали победу в этой войне. Будучи готовыми сражаться и умирать, они все же утратили веру в собственный успех, а значит, и лавры победы стоило передать ее истинной вдохновительнице – той, что жертвенностью своей сумела победить саму демоническую природу, указав верный путь. Глупо было это отрицать и особенно сейчас, когда все его поступки были более чем человечными. И вот оно, главное тому доказательство – Аврора, убаюканная мерным цоканьем копыт вороного кошмара, тихо дремала на его плече. На её бескровное, как у фарфоровой куклы, лицо легла печать глубокого умиротворения, пушистые ресницы с застывшими на них бриллиантовыми слезинками едва дрожали, лишенные морщинок веки ловили шаловливые лучики дневного светила и казались почти белыми. Обладающая своей особенной красотой, она была слишком бледной, чтобы быть живой, но слишком одухотворенной, чтобы быть до конца мертвой. Вечная невеста – его чарующая звезда, что осветила небо Преисподней, затмив для него сияние самого Люцифера; его верная союзница и робкая любовница. Та, что не предаст и не осудит; та, что покорившись темной воле, подаст ему меч, не глядя на убитых им. Удивительная, слишком удивительная для того, чтобы не стать объектом внимания демона. Только сейчас Асмодей понял, что по-другому и быть не могло. И что сама судьба соединила их пути вовсе не для того, чтобы он стал обладателем во всех отношениях уникальной души; не для того, чтобы она помогла ему победить в битве тысячелетий. Нет, не поэтому. Порой разгадка, что кажется единственно возможной, затмевала гораздо большую, первородную истину, ту, что лежала в основе мироздания. Падшие не любили распространяться о своем божественном происхождении, но неизменно помнили о нем, на задворках сознания храня память о том светлом существовании, когда ничто кроме чистой любви им было не ведомо. Но многое ли поменялось с того времени? Изменились демоны, изменились ангелы, изменился мир, но не сама его суть – только и всего. Но разве говорило это о том, что первые знания и чувства должны быть забыты под грузом пережитого. Разумеется, нет. И Асмодей, рожденный в любви ныне проклятого им Господа, прекрасно это понимал. Любовь была первым чувством,
с которым он, будучи серафимом, появлялся на свет; любовь была тем чувством, которое он похоронил под пеплом выжженной души, когда ему отрезали крылья. Тысячелетиями ее семя, умирая и возрождаясь, ждало своего заветного часа. И, вопреки воле и здравому смыслу, проросло, распустившись внутри него прекрасным пламенным цветком. И огонь его горел в груди, будоража кровь и разум, тихо нашептывая: «Неужели ты забыл?», но он помнил. Помнил и это, и многое другое. Хотел бы лишиться этой памяти, но не мог.Так они и ехали в тишине – одни, среди разоренной войной пустоши, каждый думая о своем, но в то же время об одном и том же. Брошенные в момент последнего прощания слова нельзя было забрать обратно, они перевернули с ног на голову привычный ход вещей, неся с собой простую истину: как было раньше – больше не будет. Когда-то Аврора рабыней, скованной по рукам, вошла в обитель Асмодея, теперь же она ехала в одном седле с ним, точно благородная дама подле возлюбленного. Разве могла она десятилетия назад помыслить о подобном?
Остановившись у парадных врат собственной пещеры, демон огляделся. Война была гостьей в его доме, и ныне он лежал в руинах. Белоснежные колонны, на вершине которых некогда горело пламя, частично обрушились, грудой камней валяясь на входе; полупрозрачные шторы дырявыми клоками колыхались на ветру; а мягкие ковры и вовсе исчезли, оставив на мраморе ступеней высохшие кровавые лужи. Не было ни музыки, ни зазывающего голоса суккубов, лишь сквозняк уныло завывал на одной ноте, гуляя по коридорам.
Асмодей спрыгнул с кошмара, помогая спешиться Авроре, и прошел внутрь, магией обратив доспехи в столь привычный для него и приятный для тела халат. Вид, открывшийся внутри, радовал глаз ничуть не больше, чем картина снаружи: перевернутая мебель, увечные скульптуры, осколки хрусталя, кладбище музыкальных инструментов на театральном пьедестале. То, что не смогли унести с собой или посчитали ненужным – попусту разгромили. То был трагический апофеоз войны, а вокруг ни души. Десятки грешников – обитателей пещеры были поглощены в ненасытной пасти междоусобицы. Привечая художников, скульпторов, музыкантов и певцов, составлявших элиту в мире смертных, Асмодей желал, чтобы в загробном царстве они создали ему атмосферу изысканности, комфорта и величия. Ныне здесь не было ничего!
С кошачьей грацией ступая по битому стеклу, демон прошел в собственную опочивальню, где к удивлению всё было не так уж плохо: и статуи, и гардины на окнах были еще на своих местах. Видимо бывший обитатель побоялся осквернять святая святых могущественного рыцаря Ада, желая дождаться его смерти, а может, просто не успел, ограничившись банальным воровством: не было ни стола, ни стульев, ни кровати, благо хоть матрас на полу бросили. И на том спасибо.
Казалось бы, зачем демонам эти удобства цивилизации, веками жили в пещерах и спали на камнях, а некоторые и вовсе не спали. Ан-нет же, уподобляясь мародёрам, наживавшимся на войне, тащили они все, что ни попадя, чтобы когда шум поутихнет через третьи руки продать занятные вещицы их же хозяевам.
– Что ж, спать придется на полу, – как бы между прочим заметил он, подходя к купели. Тут-то Аврора, вспомнив о своих обязанностях, засуетилась, пытаясь отыскать во всем этом бедламе полотенце и туалетные принадлежности. Но предаваться купанию в воде, которая еще хранила в себе грязь чужих тел, Асмодей не пожелал. В общем-то, и зачем оно демону, которого магия может и помыть, и обогреть, и даже накормить, если очень постараться. – Не нужно, – произнес он, перехватив ее ладонь невидимым и невыразимо быстрым движением, но несмотря на то, что грубым прикосновение это не было, Аврора скривилась от боли. До сих пор на ее израненных руках огнем горел ожог от перстня.
Асмодей невольно усмехнулся, и надо же было девчонке настолько сродниться с кольцом, чтобы оно не желало ее отпускать. Эти раны сами собой не затянутся, по крайней мере, так быстро, да и на целительный бальзам рассчитывать не приходилось. Такую полезную диковинку наверняка утащили в первую очередь, да и с рук ее сбыть куда проще. Сбросив с нее плащ, пропахший подземельем, Асмодей зажал девичьи ладони в своих, кольца его вспыхнули янтарным сиянием, и Аврора почувствовала, как приятное тепло волной прошло сквозь нее, забирая с собой боль. Кожа начала стягиваться, ссадины заживать, запекшаяся багровая короста и копоть смылись, казалось, даже душевные раны прошедших дней зарубцевались. Это было нежданное чудо: умеющий проливать кровь знал, как ее остановить и с этим прекрасно справлялся. Секундой спустя все было кончено, он осмотрел девушку, явно довольный результатом собственных трудов, и выпустил ее руку, спровоцировав вздох, такой тяжелый и немного разочарованный, намекающий на ее нежелание прерывать начатое всего несколько ударов сердца назад. Тут же устыдившись своего недозволительного поведения, Аврора потупила взгляд. В воздухе повисла тишина.
Неужто после всего пережитого и невысказанного им больше нечего было сказать друг другу? Но нет же, глаза их говорили о большем, чем банальные фразы и воспоминания минувшего, оттого оба чувствовали, что всё их существо охватывает приятная неведомая досель истома. Это был словно шепот души — сакральный, тихий, но неизменно заглушающий другие голоса, отделяя их от остального мира. Потрясенные этим откровением, они изучали новый для себя язык – язык, на котором говорят лишь влюбленные. Грядущее счастье, словно река, затопило их с головой, не давая дышать. Или Авроре это только привиделось? Может воспаленное сознание, подвергшееся невыразимым мукам, лишь дразнит ее призрачными химерами, выдавая желаемое за действительное?