Ассасин

Аль-Адиль долго смотрел на расстановку фигур на складном столике с шахматами, потом рассмеялся.

– Признаю! – Он поднял руки ладонями вперед. – Вы – прекрасный воитель как в жизни, так и в умении сдвигать фигуры на доске. Однако Иерусалим еще не ваш.

– О, главное, что вы сказали, – это слово «еще».

Но песок бежит в часах, время идет, и однажды…

– «Однажды» – загадочное слово, и никто не ведает, что оно может сулить.

Так они сидели и перебрасывались фразами, шутили, но их взгляды, казавшиеся столь приветливыми, таили в себе скрытый подтекст. И Малик аль-Адиль знал, что улыбчивый с ним, полный обаяния Ричард все же остается его врагом.

– Попробовали бы вы сыграть в шахматы с моим братом, – лукаво улыбнулся он, вновь расставляя фигуры. – В стратегии ему нет равных.

– О, клянусь рукоятью своего меча, я мало о чем так мечтаю, как о подобной партии. Но ведь уважаемый мною султан Юсуф ибн Айюб отказывается от личной встречи. Он опасается меня?

– Он никого не опасается, Мелек Рик. Он ждет вас… у стен Иерусалима. И там… О, все в мире свершается по воле Аллаха, великого и милосердного…

– Хотите еще вина, аль-Адиль? – прервал сарацина Ричард. Ему были не по душе постоянные ссылки гостя на Аллаха. Он устал от теологических споров, во время которых оба с трудом сдерживали готовое прорваться раздражение. Куда приятнее наблюдать, как Малик с удовольствием пригубливает из кубка рубиновое бордоское вино.

Красное виноградное вино в позолоченной чаше кубка приобретало полный благородной красоты оттенок, изысканно отливая янтарем. Аль-Адиль медленно смаковал напиток, и на лице его было написано глубочайшее удовлетворение. Именно таким, полным расположения к западному угощению, он нравился Ричарду! Он вообще ему нравился. Как было по душе и то, что брат Меча Ислама неплохо говорил на лингва-франка и хвалил франкское оружие. Даже с любопытством и охотой позволил посвятить себя в рыцари… А еще аль-Адилю нравились западные женщины. Но Ричард приберегал эту тему напоследок.

– Разве не грешно вам, дорогой друг, пить напиток неверных, запрещенный вашим Пророком? – спросил король с самой обаятельной улыбкой.

Аль-Адиль пожал плечами – сколько легкости и невозмутимости было в этом движении!

– Уже зашло солнце, Ричард. Обычно простые люди говорят: Аллах спит. Но я лучше отвечу тебе словами нашего поэта Омара Хайяма:

Вино запрещено, но есть четыре «но»: Смотря кто, с кем, когда и в меру ль пьет вино. При соблюдении сих четырех условий Всем здравомыслящим вино разрешено.

Когда эмир перевел суть стиха, король громко расхохотался.

– Мне нравится этот ваш мудрец! Он большой жизнелюб.

– Как и я, – усмехнулся аль-Адиль. Но затем стал серьезен: – Я могу с открытым сердцем общаться с тобой, Мелек Рик, могу пить с тобой вино, но я никогда не забываю, что являюсь посланцем великого Салах ад-Дина. И завтра, когда рассветет, я поеду в Эль-Кудс [44] , чтобы сообщить султану, что ты по-прежнему тверд в намерении идти на его город, чего бы тебе это ни стоило.

44

Эль-Кудс – так мусульмане называли Иерусалим: по-арабски это означает «святой».

И снова мы окажемся по разные стороны поля боя.

– Ну, это можно еще обсудить… – Ричард откинулся на спинку сиденья.

Он пристально смотрел на гостя, а тот на него. И каждый видел перед собой соперника. От этого обоим стало грустно.

– Я поклялся завоевать священный град, мой другмусульманин. И все мои люди жаждут этого.

При этом Ричард поднялся и отбросил полу шатра. Уже смеркалось, в стане крестоносцев горели огни, и их было столь много, что посланец султана мог убедиться воочию, каковы силы врага. Он видел, как скоро и умело франки смогли восстановить Яффу у моря, сделать ее не менее неприступной, чем ранее, до того, как люди султана крушили и разбивали эти стены. Нет, крестоносцы ни единого мига не сидели без дела: строительство, военные вылазки, схватки, из которых рыцари в последнее время в основном выходили победителями. Теперь окрестности Яффы стали безопасными для них, люди султана не смеют близко подъезжать к землям, где утвердилось воинство Креста. Но впереди их ждал опасный переход вглубь земель Саладина, где не было ни деревьев, ни колодцев, не было селений, чтобы франки могли пополнить запасы провианта. И аль-Адиль, не переставая улыбаться, напомнил об этом Ричарду. Даже добавил, что и он сам не осмелился совершить сюда путь без двух бурдюков, наполненных водой. А ведь он скакал что было сил!

– Мы тоже выйдем из Яффы не с пустыми руками, мой славный эмир, – улыбнулся в ответ Ричард. – И даже мертвая земля и нападения сарацин не смогут остановить моих храбрецов. Вы слышите их пение?

Ничто не остановит нас, когда сердца горят.

Идем мы на Священный Град и не свернем назад.

Пусть враг коварен и жесток, но знаем наперед:

Пришел наш час, зовет труба – мы совершим поход!

Ричард повернулся к аль-Адилю:

– Эти храбрые воины прибыли сюда со всей Европы, чтобы отвоевать христианские святыни. В случае успеха им обеспечено место в раю. Если же удача от них отвернется… Они и тогда не уйдут, и война будет продолжаться бесконечно. И клянусь крестными муками Спасителя, от этого никуда не деться ни мне… ни тебе, друг Адиль.

Король произнес это почти с грустью, но все же в его голосе проскальзывали стальные нотки.

Воин. Воин до кончиков ногтей, каким бы милым он ни был, собственноручно наливая послу сарацин вина, как бы ни играл с ним в сюзерена и рыцаря или просто соперничал в игре в шахматы. Даже сейчас, вновь откинувшись на спинку кресла перед мусульманином, Ричард казался очень сильным и высоким – длинные мускулистые ноги, широкие плечи, плоский живот. Кольчуга, которую он не снимал, даже принимая посла (как и тот, в свою очередь), слабо поблескивала при свете огней, за полотняной тканью наигрывал на лютне менестрель Блондель, но оба они знали, что и музыкант носит меч, который не преминет пустить в ход, если понадобится. Как не преминет и Ричард, несмотря на то, что сегодня он с улыбкой посвятил в благородное рыцарское сословие брата султана. И оба – и аль-Адиль, и Ричард – понимали, что это всего лишь игра.

– Мудрый султан Юсуф не обратил внимания на мои предложения о мире, Адиль, – отставляя бокал, вздохнул король. – Он не внял моим словам, что эта война несет обоим народам только горе и кровь. Мы бы могли договориться…

– Нет, не могли, друг мой Мелек Рик. О, султан Салах ад-Дин несколько раз прочел твое послание, прежде чем написал ответ, но кажется мне, что это ты невнимательно внял тому, что написал Салах ад-Дин. Поэтому я повторю: Эль-Кудс важен для нас не менее, чем для вас. У нас есть священные города Мекка и Медина, но свят для нас и Иерусалим, ибо именно там находится мечеть Куббат ас Сахр [45] , откуда наш пророк Мухаммад вознесся на небо на крылатом коне Бораке.

45

Купол Скалы, как обычно его называют.

– Да знаю я, знаю, – махнул рукой Ричард. – И все же для вас Иерусалим лишь третий по значимости город, а для нас он – все. И мы не уступим, пока…

– Да знаю я, знаю, – подражая Ричарду в интонации, небрежно перебил его аль-Адиль и так же, как король, махнул рукой. – Вы будете воевать, проливать кровь, погибать. Вот что вас ждет. Ибо уже сейчас Саладин дал клич собирать войска, и повсюду – в Дамаске, в Алеппо, в Каире и по всей Северной Сирии – люди вооружаются и спешат на защиту Эль-Кудса. Улемы [46] в мечетях созывают народ на битву под зеленый стяг Пророка и черные знамена калифа… Собралась громадная армия, предстоят жестокие сражения, и вновь кровь омоет сухие пески Палестины. Да, вы выиграли одну славную битву, Ричард, но война еще не проиграна. И мы не отдадим город, который принадлежал нам исконно.

46

Улемы, или алимы – собирательное название признанных и авторитетных знатоков теоретических и практических сторон ислама. Со временем стало уважительным прозвищем.

«Так уж и исконно, – хмыкнул про себя король. – Зазнавшийся аль-Адиль забывает, что этот город принадлежал некогда иудеям, потом римлянам, принадлежал он и христианам, а уже позже явились сарацины и заявили, что этот город – их святыня. Якобы их лжепророк взлетел оттуда на небеса, а Авраам и Иисус Христос поддерживали его под локотки, помогая вознестись. Для этих неверных Сын Божий только пророк Иса… пусть и почитаемый, но не настолько, как следует чтить того, кто отдал себя на расправу, даровав миру спасение…»