Асти Спуманте. Первое дело графини Апраксиной

— Понятно. Ну а вторая женщина, госпожа Юрикова, — что вы скажете о ней?

— Это наркоманка. Случай тоже тяжелый, но излечимый.

— Боже мой! Госпожа Юрикова — наркоманка?!

— Да. Она подвержена распространенному типу женской наркомании — любоголизму. Женщины этой категории самостоятельны, часто самодостаточны и могут успешно вести одинокую жизнь. Но их все время пожирает любовь к любви, страсть к страсти. Поразительно, но чаще всего именно талантливые, одаренные, яркие женщины подвержены этому виду наркомании. Любоголички могут глубоко страдать, умирать от любви и ревности и в это же самое время с громадным успехом заниматься творчеством, бизнесом или политикой. Но лиши их возможности кого-нибудь любить — они хиреют, бледнеют и теряют жизненную энергию. А вот брак им по большому счету не нужен.

— Наркомания, вы говорите? А ведь наркоман в поисках любимого наркотика способен на любое преступление.

— Браво, инспектор! Вы уловили самую суть проблемы, я как раз собиралась об этом сказать. Анна Юрикова отчетливо сознает, что эта любовь ей не нужна, она ей вредна, разрушает ее духовно и физически, но бороться с собой она не может. Чем сильнее человек — тем сильнее его страсти и тем труднее ему справиться со своими страстями. И если его союзником не станет Бог, человек изнемогает в этой борьбе, и вот тут становится возможным крайнее проявление страстей — преступление.

— Так вы думаете, это — она?

— Милый мой инспектор, наша с вами обязанность не думать, а знать. Вы же не скажете прокурору: «Мне думается, что этот человек — преступник»!

— Но вы считаете, что смерть Натальи Каменевой — не самоубийство?

— Не знаю. Но если это убийство — мы обязаны это доказать и найти преступника.

— Конечно, порок должен быть наказан!

— А Наталья Каменева не должна считаться самоубийцей, если она на самом деле жертва преступления.

— И вам почему-то кажется, что убийца — Юрикова…

— Юрикова? — Апраксина удивленно вскинула брови. — А это вы с чего взяли, инспектор?

— Тогда — Каменев?

— Ах, да хоть Роза Блюменталь или Папа Карло! Мне не нравятся женщины типа Натальи Каменевой, но мне бы очень хотелось отстоять по ней панихиду.

— А что этому мешает?

— Самоубийство, инспектор. По самоубийцам наша Церковь не служит панихиды, если только не доказано, что они убили себя в помрачении рассудка. Но любовная страсть — это такое помрачение рассудка, которое снисхождения не заслуживает…

— У нас самоубийц в прежние времена даже хоронили за оградой кладбищ.

— В России тоже.

— Но теперь, когда общество становится все более открытым и толерантным…

— Речь идет о Русской Православной Церкви, инспектор!

— Да, ваша Церковь от века не умела изменяться вместе с обществом, она никогда не шла в ногу со временем.

— Инспектор, дорогой! Вы не могли бы это повторить еще раз?

Инспектор повторил.

— Спасибо, это так приятно слышать из уст католика!

— Да я вроде бы сказал это с некоторой долей осуждения…

— Ах, это неважно! Важно, что вы сказали истинную правду: наша Церковь не ковыляет за цивилизацией и уж тем более не бежит за нею вприпрыжку.

— И вас это радует?

— Да еще как! Но давайте вернемся к нашим овцам заблудшим.

— Как скажете, графиня. Так, с типами женщин мы разобрались. А что вы думаете о самом Каменеве?

— Каменев — типичная «крыса».

— Такой приличный интеллигентный человек и вдруг — «крыса»?

— Именно. «Крыса» обозначает тип человека, который живет среди людей подобно крысе: он пользуется человеческим теплом и плодами человеческого труда, но не приручаем и в руки не дается, живет сам по себе. Обычно это совсем незлые люди, просто у них на все свои взгляды и для всего свои правила, порой не совпадающие с общепринятыми. Они часто приносят несчастье тем, с кем рядом живут, и ничего не могу с этим поделать — потому что не только не хотят, но и в принципе не могут считаться с другими людьми. Не дано это им, вот и все. Они живут среди своих ближних сами по себе и только для себя.

— Как кошки, гуляющие сами по себе?

— О нет! Типичная кошка — это Ада фон Кёнигзедлер: ищет тепла, комфорта, уюта и в любой момент готова сменить хозяина, если поймет, что у другого ей будет сытнее и теплее. Ласкова, пока все идет как ей надо, но готова выпустить когти сразу же, как только ей покажется, что ее благополучию что-то угрожает.

— В чем разница между кошкой и крысой?

— В степени эгоизма. Кошка любит себя и удобного для нее хозяина, крыса никого не любит и не принимает во внимание, кроме себя.

— Кошка — эгоист, а крыса — эгоцентрик?

— Примерно так.

— Это все очень интересно, графиня… А вся эта психология действительно помогает определить преступника?

— Конечно, нет, инспектор! Она просто помогает думать.

— Так вы и вправду никого конкретно не подозреваете?

— Нет. Сколько раз я вам твердила, что это большое заблуждение с вашей стороны — полагать, будто мне с самого начала все известно. Уверяю вас, даже когда я делаю окончательное заключение, я всегда готова к тому, что в последнюю минуту все еще может повернуться в неожиданную сторону и в корне измениться, могут появиться какие-то новые улики, новый подозреваемый — и все мои дедуктивные построения рухнут как карточный домик. Сколько раз так бывало!

— Позволю себе заметить — ни разу.

— Не льстите бедной старой женщине, инспектор! Вы этого не замечаете, потому что я никогда не делаю преждевременных заключений, по крайней мере вслух. Лучше скажите мне, что слышно о Юриковой? Она случайно не вернулась в Мюнхен?

— Нет. За квартирой ведется наблюдение — она пуста.

— Прекрасно. В таком случае сделайте одолжение, посмотрите в Интернете, когда будет ближайший самолет на Вену: мне не хочется ехать туда ни машиной, ни поездом.

— Вы полетите к Юриковой?

— Разумеется.

— Зачем же мы дали ей уехать?

— Я же говорила — для консервации. Чтобы она не могла влиять ни на Каменева, ни на ход следствия. И смотрите, как удачно сложилось, что она вызревает не где-нибудь, а у моего старого приятеля Миши Гранатова! Когда-то я Мишу очень выручила, можно сказать, вырвала из когтей наркомафии.

— О! Расскажите, графиня!

— Охотно! Это одно из тех дел, которыми я имею основание гордиться. Русские наркоторговцы превратили его квартиру в перевалочный пункт, а его троих детей сделали своими агентами: ребятишки относили «посылочки с лекарствами для больных в России» на вокзал и там передавали их якобы отъезжающим в Россию туристам. И с каким удовольствием и гордостью они делали это «доброе дело», о котором, конечно же, нельзя было никому говорить, кроме отца. А отец — он такой же ребенок, как и они. Мне было довольно трудно доказать сотрудникам Интерпола, что ни сам Миша, ни тем более его дети не имели ни малейшего представления о том, какие делишки творились в их квартире и какие такие «лекарства» проходили через детские руки. Однако мне удалось этот клубочек размотать, и с тех пор мы с семейством Гранатовых большие друзья.