Астромагия – 2. Выбор
Шрифт:
– Что вы, ваше высочество, подразумеваете под официальными извинениями? – задает Аллонсо следующий вопрос.
«Вау! – иронизируют моя Венера и Меркурий вместе, – нас оказывается, нашли достойными дальнейших усилий! Можем собой гордиться!»
– Я… не знаю,… не думал еще…, – растерянно, но искренне выдает Рауль.
– Ваш ответ не удовлетворил меня. Я настаиваю на дуэли! – гордо вскидывает голову барон.
– Та, пожалуйста! Так, даже еще предпочтительней для меня! – с радостью «идет на уступки» принц, по-видимому, только что успевший обдумать и пересмотреть в отрицательную сторону свое решение официально извиниться. Кому-кому, а самозацикленному и самовлюбленному высочеству проще шпагой пять минут помахать, чем признать себя в чем-либо не правым.
– Зна-а-а-чит, противоречия не разрешимы…, – скучающим тоном объявил Эрик-распорядитель, –
Хотя дуэлью – это назвать, конечно, было чрезвычайно сложно, потому что барон явно очень плохо владел шпагой, а принц заметно поддавался (правда, заметно было всем, кроме фон Бердинара). Даже более того, его высочество, по моему мнению, использовал весь свой дар прекогниции, чтобы дать возможность Аллонсо царапнуть его шпагой, но тот был настолько неумел, да еще и неуклюж, что упускал возможность за возможностью. Ситуация для принца с каждой минутой усложнялась еще и тем, что фон Бердинар, по-видимому, вообще впервые в жизни взявший в руки шпагу, держал ее все более и более неуверенно. Но принц, поставивший перед собой цель: проявить благородство по отношению к барону, влюбленному в его бывшую невесту, которая, между прочим, приложила максимум усилий, чтобы прикончить меня – оказался непросто страшной, а абсолютно неумолимой силой.
– Ой! Ой-йо-йо-ой-й! – стонет его притворяющееся высочество, роняет шпагу и хватается за ногу, – я подвернул ногу! И она теперь меня не держит!
А барон хоть и со шпагой своей не дружит, но с головой очевидно в ладах, потому что сориентировался моментально:
– Признаете ли вы поражение, ваше высочество?
– Признаю. О, благородный Аллонсо! Вы меня победили!
Мать – моя ведьма. Чтобы понять, что сотворила эта откровенная и грубая лесть с бароном, это просто надо было наблюдать и лицезреть. Поверьте мне на слово, буквами алфавита ЭТО не передать: гордыня, самодовольство и абсолютное счастье лились из него такими количествами, что если бы они вдруг, не дай бог, приняли физическую жидко-образную форму, вся наша реальность захлебнулась бы. Однако, его кукловодное и манипулятивное высочество именно на такую невменяемо-самовозносящуюся кондицию барона, как раз и рассчитывал.
– Аллонсо! Благородный и сильный! Смею ли я, недостойный, обратится к вам с нижайшей просьбой?
Эрик фон Кордунтер, который начальник тайной полиции, Джон де Мендельтон, который друг Рауля, и секундант, который по совместительству друг барона, после этих слов принца, не договариваясь – срочно отправились в лес «грибы искать», и, я подозреваю, исключительно те, которые помогут им забыть разыгранную на их глазах вопиющую буффонаду. Но не я – я, наоборот, подошла поближе и ловила каждое слово, при этом изображая чрезвычайно заинтересованного в окружающей флоре ботаника-любителя.
– Ваше высочество! Ну, право, что вы? Конечно! То, что я оказался сильней, означает лишь то, что есть люди, которые смогут вас защитить, когда это потребуется! А я как был слугой короны, слугой и остался! – самодовольно, но «благородно» отвечает барон.
– Аллонсо, понимаете, сложилась такая ситуация…, – доверительно шепчет ему принц, – я люблю Диану, больше жизни, и без вопросов за нее душу дьяволу продал бы, если бы надо было, но ее отец ЗАСТАВИЛ ее стать моей невестой…. Понимаете? – А смотрит при этом манипулятор эгоцентричный на меня, очевидно надеясь пристыдить меня своей душевной жертвой, ради которой Я продала свое будущее, которое уже, кстати, наступит через восемь дней. Не, ну, разве не сволочь он самозацикленная, после этого!
А, Аллонсо, понимал, и, судя по забегавшим в разные стороны поросячьим глазкам, понимал хорошо: – Вы даже не представляете монсеньор, как хорошо я вас понимаю. Вы не уверены в ней…
– Да-а…, – надрывно-театрально «признается» принц. Я особо не уверена (у меня не слишком удачный ракурс обзора в этот момент был), но он, кажется, даже слезу при этом из себя выдавил, – Спасибо, Аллонсо. Это такая редкость встретить родственную душу в наши дни…
– И не говорите ваше высочество…
– Признайтесь, Драконом заклинаю, что вас связывает? – и вы бы слышали этот несчастный голос, вернее рыдание в этом голосе и надрыв…, я бы так не смогла. Воистину, в его высочестве умер великий актер.
– Ваше высочество… пока ничего… я просто не смог сдержаться,
я был так возмущен вашим поведением по отношению сначала к Луизе, а потом к Диане. Две такие удивительные девушки, и вы… такое себе позволили…, – на этот раз, откровенно и без всякого пафоса отвечает фон Бердинар.– А как близко вы знакомы с Дианой? – не сдается его высочество, не забывая ни о надрывном голосе, ни о изображении из себя влюбленного с разбитым вдребезги сердцем, которое прям и прям сейчас истекает литрами крови.
– К сожалению, не имел чести. Но в обмен на то, что я сохраню вам жизнь, Диана согласилась со мной на ужин, вернее даже два ужина…
– Что-о-о-о-о-о—о–о-о-о? – То, что это было не совсем то, что принц хотел услышать от барона, стало ясно даже барону.
– Ваше высочество, я не понял вашей реакции?!
– Извини, Аллонсо, нервы. Она пообещала тебе два ужина в обмен на что? Только дословно!
– В обмен на то, что я соглашусь на дуэль до первой крови…
– И больше ничего?
– Ваше высочество, я не понимаю вас, а что еще вы хотите услышать? – озадачился фон Бердинар.
– Значит два ужина? – решил сменить тему принц. И где?
– А вот это уже не ваше дело, ваше высочество! – Я так предполагаю, что Аллонсо вспомнил «цель», ради которой он шел на дуэль.
– Спасибо, Аллонсо. Я твой должник, – его высочество похлопал барона по плечу. – А с тобой, – карие глаза смотрели на меня угрожающе-обещающе, – мы еще поговорим, – и телепортировался на следующую дуэль.
– Хмм…мгмм-у… напугал ежа голой жопой! – совершенно искренне и со всей ответственностью подумала я. – Я может только и жду возможности высказаться от А до Я. Но перед этим хочу, чтобы объект моей будущей ужасной и извращенно-утонченной мести – помучался какое-то время (желательно бесконечно продолжительное) в конвульсиях самых идиотских предположений и инсинуаций.
Следующая дуэль его высочества была с Андрэ. С одной стороны это была самая важная для меня дуэль, а с другой – та, на которой мне совсем не хотелось присутствовать, и поэтому я медлила… и откладывала свое отбытие, причем несколько раз на пять-семь минут: сначала, чтобы нарвать одуванчиков, раз уж я здесь и они здесь, затем, чтобы насобирать в лукошко шишек ели, по той же причине, а потом еще был зверобой, тысячелистник и бессмертник…
С момента нашего разрыва с Андрэ прошло всего две недели, которые были до отказа заполнены самыми разнообразными событиями, чувствами и ощущениями. И вся эта невероятная насыщенность была, кроме всего прочего, еще и очень хорошим оправданием, чтобы не думать о моих чувствах к Андрэ и о той боли, которую я причинила ему. И вот сейчас мне предстояло встретиться с ним, отстаивающим мою честь, потому что он под влиянием заклятия, и это со страшной силой грызло мою совесть своей неправильностью. А я на него еще и убеждением воздействовала. В общем, я чувствовала себя виноватой перед Андрэ на стольких многих уровнях морали, этики и просто порядочности, что сейчас просто не могла найти в себе смелости посмотреть в его глаза. А были еще и мои чувства к нему. Я по-настоящему глубоко и искренне любила его. Да, мне нравился его высочество, даже слишком нравился, но он для меня как десерт, то есть, нечто, что привносит остроту и яркость в жизнь, а Андрэ – он как основное блюдо, такое необходимое, чтобы полноценно жить. И учитывая, что две последние недели я, кроме «десерта», ничего больше не видела, то на «десерт» этот я уже смотреть не могла. Поэтому, если бы у меня сейчас был выбор – я бы не задумываясь, выбрала Андрэ и умоляла простить и принять обратно. Но выбора у меня не было. Через восемь дней, мне нужно было отправляться в другую реальность вместе с принцем – это раз; и кроме того, чтобы Звездный Дракон ни говорил, но вероятность, что мне придется остаться там навсегда, наличествовала – это два. Осознание отсутствия выбора подкинуло новых поленьев в и без того ярко-пылающий огонь моего самоистязания. И я со всей ясностью осознала, что никуда не хочу идти, а хочу сидеть и плакать, а потом сразу домой. А дома я выпью чая и сразу лягу спать, а там и утро придет, которое мудренее, чем вечер. Но тут же, на задворках моего сознания, как назойливая муха, с новой силой зажужжала совесть, целенаправленно лишая меня покоя: «Заварила кашу, иди теперь расхлебывай! И если при этом подавишься, то так тебе и надо!». И почти сразу за этим, небо разрезала яркая молния, грянул гром, а еще через мгновенье меня как будто из ведра окатило ледяным дождем.