Астронавты (худ. В.Калашников, А.Ермолин)

Мы спускались долго. Иногда в стенах открывались овальные отверстия других тоннелей; тогда Арсеньев взглядывал на стрелку индукционного прибора: мы шли всё время по следу невидимого кабеля. Вдруг мы услышали совсем другой звук: под ногами был металл Путь преградили три большие трубы, идущие от стены к стене. В просвете между ними струился колеблющийся свет Мы с трудом протиснулись под самой нижней трубой. Я влез первым и зажмурился, ослеплённый.

Перед нами была залитая светом наклонная дорога. Ещё шагов двадцать, и появился большой зал. Потолок его переливался рассеянным зеленоватым блеском, как поверхность моря, освещённая солнцем. Свет равномерно то усиливался, то ослабевал. Зал был круглый, с двух сторон ограниченный выступающими откосами. Хорошее освещение позволило мне убедиться, что замеченное мною ещё в тоннеле не было ошибкой: тонкая плёнка глазури на каменных стенах доказывала, что здесь когда-то пылал небывалый жар. Под откосами лежали не расплавившиеся до конца цилиндры из белого вещества, похожего на фарфор. С потолка из отверстий, откуда торчали обломанные, оплавленные трубки, свисали десятки оборванных проводов. Некоторые из них доходили до цилиндров на полу, другие — до каких-то шаров с рогами, расходящимися лучами из выпуклости в самом центре потолка Но не этот хаос загадочных устройств так поразил нас, что мы, окаменев, остановились у входа.

В дальней стене виднелась большая вогнутая поверхность, по которой двигались змеевидные линии — длинные кривые линии, светившиеся синим и белым светом. Иногда они соединялись в пучки, колебались и снова расходились в разные стороны. Это были словно ожившие участки огромной карты. Это и была карта — большая, своеобразная карта.

Присмотревшись к ней внимательно, я увидел, что за стекловидной поверхностью простирается глубина, полная огней, мелких искр и больших, как лампы, шаров, которые вращались, удалялись, приближались, скрещивали свои пути и проходили мимо друг друга.

Я услышал дыхание Арсеньева: он стоял рядом со мной. Перед нами двигались эклиптики, рассыпались букеты звёзд, а чёрная густая туманность покрывала, словно туча, группы пульсирующих светил. Иногда пространство прорезывал яркий луч, словно гоня одну из планет, а она, вращаясь медленно, тяжело и спокойно, показывала нам контуры неизвестных материков. Там, где свет только брезжил, поднимались и опускались архипелаги звёзд.

Было очень жарко. На потолке пульсировал свет, и наши укороченные тени на освещённом полу то расплывались, то вдруг заострялись.

— Где мы находимся? — спросил я недоуменно. — Это какой-то планетарий?

Арсеньев молча направился вперёд. Мы миновали середину зала. За одним из откосов открывался круглый коридор, лишь слабо освещённый падавшим из зала светом.

Арсеньев дошёл до середины зала, когда я обернулся, чтобы ещё раз полюбоваться необычайным планетарием.

— Там словно небо... звёзды... — сказал я. — Но что означают эти светлые линии?

И вдруг я задрожал от волнения.

— Там... Земля.

Я подбежал к прозрачному экрану. Из темноты вынырнул шар в перламутровом блеске далёких облаков. Он медленно вращался, наклоняясь в эклиптике. Над ним темнела Луна в начальной фазе. В пространстве, усеянном звёздами, Земля, матово светящийся шар, подходила всё ближе и ближе. Её путь уже искривлялся. Тут я увидел, что в глубине идёт Венера: я узнал её по мягкому блеску, более светлому, чем земной. Из неё вырывался луч, доходивший до Земли и обливавший поверхность облаков ярким светом.

— Что это? — прошептал я, хватая Арсеньева за плечо. Он молча поднял руку и указал на что-то, чего я до сих пор не замечал: два вырезанных на камне круга, перечёркнутые в одном месте прямой линией.

— Что это значит?

— Теперь уже ничего, — ответил Арсеньев. — Уже ничего... Инертное движение однажды запущенного механизма, которое будет продолжаться...

Он не кончил, повернулся и вошёл в тёмный тоннель. Тоннель был не очень широкий, так как, раскинув руки, я мог дотронуться до обеих стен. Несколько раз пришлось нам переступать через невысокие пороги, состоявшие из ряда конусообразных выступов. Дальше тоннель шёл горизонтально. Потом в глубине появился свет, направлявшийся к нам: это было отражение нашего фонаря. Дорогу преграждала стекловидная плита, плотно вставленная в круглое сечение тоннеля. Арсеньев попробовал приподнять её. С одной стороны в стене был выступ, словно там скрывалась ось этого стеклянного клапана; но или механизм не работал, или нам не удалось привести его в действие, плита не поддавалась. Астроном на минуту задумался и направил луч света на преграду. Стекловидная масса частично поглощала свет; в тусклом ослабленном блеске виднелась остальная часть тоннеля: он расширялся в виде воронки.

— Придётся прибегнуть к ружью, — сказал Арсеньев.

Мы отступили к повороту. Арсеньев пригнулся и жестом приказал мне сделать то же. Я встал позади него, стараясь не терять преграду из виду. Астроном посветил себе, установил прицел, потом навёл ружьё и нажал спуск. Грудь обдало жаром. По тоннелю промчалась жёлто-фиолетовая молния. Стекло мгновенно покраснело, по нему разбежались трещины, как от удара ножом. Ослеплённый, я зажмурился, а когда открыл глаза, Арсеньев выстрелил ещё раз. Пронзительно зазвенели осколки. Мы подождали ещё секунд тридцать-сорок, чтобы они остыли. Путь был открыт. Арсеньев первым вошёл в расширяющуюся часть тоннеля и вдруг остановился, предостерегающе подняв руку:

— Осторожно...

Изнутри до нас доходило слабое дуновение... Потом полный покой, после которого воздух снова начинал плыть, но уже в обратную сторону.

— Дыхание... — невольно шепнул я.

Движение воздуха в ту и другую сторону повторялось регулярно. Арсеньев постоял, соображая, что делать, потом тихо проговорил:

— Ружьё в руку...

Я спустил плечевой ремень, обвил его вокруг кисти. Арсеньев шёл так близко, что я мог бы дотронуться до его спины. Вдруг в коридоре потемнело.

— Наклонитесь, — донёсся до меня его приглушённый голос. — Тут тесно.

Вокруг нас всё громче шумел струящийся воздух. Сейчас он как раз делал медленный тёплый выдох. Арсеньев зацепился рюкзаком за стены, повозился чуть-чуть, потом попятился и загородил плечами весь проход. Я протянул руку. Он что-то делал с ремнями.

— Снимите мой рюкзак, — сказал он, — возьмите его у меня, иначе я не пройду. — И я почувствовал тяжесть в руке.

Стало светлее. Я сделал шаг вперёд. Глухой мягкий шум усиливался. В двух метрах от меня зияло широкое пространство, озарённое фиолетовым светом. Мы стояли высоко в углублении, обрывающемся отвесной стеной.

Это была внутренность огромного шара. Ровными кольцеобразными рядами, словно ложи необыкновенного театра, чернели круглые углубления, а от них к верхней точке шара шли стеклянные колонны. Эти колонны светились фиолетовым пульсирующим светом, переходившим от слабого блеска к самому яркому сиянию. Едва взглянув вниз, я невольно ухватился за плечо Арсеньева, так как едва не потерял равновесия. Обычно на меня не действует притяжение глубины, но здесь дна не было. Внизу копошились какие-то тёмные, мокрые, блестящие тела с серебристыми бликами, словно тысячи тюленей в бассейне, из которого выпущена вода. Это была густая, вязкая жидкость, покрытая черноватой плёнкой. Жидкость вылезала из отверстий, лежавших ниже нашего, и вливалась в резервуар на дне. Иногда она образовывала что-то вроде отростков, цеплявшихся за края отверстия. Когда её уровень опускался, отростки, или струи, утончались, даже рвались; но потом вся масса набухала, вздувалась, в воздух взлетали брызги, восстанавливались оборванные перемычки.

Мы долго стояли на краю. Воздух струился то вверх, то вниз, подчиняясь движению чёрной массы. В том же ритме изменялся и фиолетовый свет.

— Плазма... — прошептал я. — Плазма Живой Реки...

— Да, — ответил астроном, — та самая. Но это только орудие...

— Что вы хотите сказать?

— Наше представление о получении электричества мы связываем всегда с металлическими машинами — динамо или атомными котлами. Но его можно получать и иначе... В клетках этой плазмы образуются электрические заряды; передаваемые на расстояние, они действуют на основу Белого Шара...