Астроном

– Весьма и весьма. Я не удержался, записал подстрочник. Править не стал, если захочешь использовать – отредактируешь.

– Конечно. А когда пришлешь?

– Сегодня отправил. Где ты откопал этот документ?

– О, это длинная история.

Я принялся пересказывать Леве наше хевронское житье и, по мере рассказа, припомнил запахи, цвета и лица. Вытаскивая на следующий день письмо из почтового ящика, я был готов снова погрузиться на дно чашки, с оплывающей, точно кофейная жижа, касбой.

«Здравствуй, Полина!

Надеюсь, ты получила мои предыдущие послания. Говорят, будто надежда мать дураков, но без нее не прожить. Впрочем, скорее всего и эти письма пропали подобно отправленным обыкновенной почтой. Но другого выхода у меня нет. Я вынужден прибегнуть к несколько экстравагантному способу почтового сообщения лишь потому, что отчаялся отыскать связь с вами. Смутные, невразумительные сведения, узкой струйкой сочащиеся из-за кордона, говорят, будто отцовский сундук находится в Кургане. Поэтому я не пишу Ефиму, а обращаюсь прямо к тебе.

Ты спрашиваешь, вернее, могла бы спросить, какое из событий, потрясших мою жизнь, я считаю самым главным. Вопрос не из простых. Я успел повидать многие страны, разные государственные уклады, несколько войн. Первая мировая, затем учеба в Литве, бегство с ешивой „Мир“ в Шанхай, под самым носом у Гитлера, годы в Шанхае, потом Япония, а затем длинная-длинная жизнь в Святой Земле. И снова войны.

Иногда я с завистью думаю о русских крестьянах. Их век, иногда долгий, а иногда короткий и стремительный, от начала до конца проходил в родной деревеньке. Отшумев, насладившись и отстрадав, они упокаивались на погосте рядом дедами и прадедами, и тихонько дремали, ожидая, пока дети, внуки и правнуки лягут рядом.

Дом, в котором поколение за поколением живет одна семья, старинная, переходящая по наследству мебель, фотографии предков на стенах, плуг, за которым хаживали отец и дед – насколько это далеко от моей жизни! Словно перекати-поле, носил меня Всевышний по странам и континентам, пока не осадил в Хевроне.

Самым счастливым временем я могу назвать годы, проведенные в этом городе. Со всеми бедами и злосчастьями, которых тут было, пожалуй, больше чем радостных минут. Но только здесь я, наконец, почувствовал себя прикрепленным к основе, и остаток дней моих хотел бы оставаться рядом с Усыпальницей Патриархов, в окружении учеников. Дай то Б-г!

Самое волнующее событие в моей жизни тоже связано с Усыпальницей. Бомбежки, голод, и другие смертельные опасности незаметно ушли из памяти. Человек не может жить, постоянно держа в голове несчастья, и Всевышний, в великой милости своей, научил нас забывать. Но радость, редкие мгновения удачи, навсегда остаются с нами. Хорошее не исчезает! Поэтому я помню эту историю в малейших подробностях, словно она случилась позавчера.

Наверное, ты знаешь, что молитвы и просьбы не пустой звук. Отец не раз повторял это, поднимая нас по утрам на молитву, или не давая заснуть, пока мы не произнесем благословения. Каждое слово рождает ангела, и сонмы святых созданий стремятся вознестись к Престолу и прильнуть к Короне высшего желания. Но долог путь, и многочисленны преграды.

Оторвавшись от уст человеческих, несется молитва в Святую Землю. Ее границы, словно сетка, задерживают многих ангелов. Ведь не каждому удается произнести молитву в добром расположении духа, и просить не во вред другим.

Уцелевшие молитвы спешат к Кинерету, и окунаются в его воды, там, где из дна бьет волшебный источник пророчицы Мирьям. Сорок лет бродил он вместе с евреями по пустыне, пока не нашел успокоение в озере. И если нечисты были помыслы просящего, если в глубине сердца таил он недобрый умысел или эгоистическое желание, его ангелы тонут в источнике.

И поднимаются оставшиеся ангелы над Кинеретом, и летят в Иерусалим. Там склоняются они перед восточной стеной Храма, целуя шершавые плиты, и если не были возвышенны помыслы молящегося, а двигала ими суетность и тщета, то прилипают его просьбы к старым камням.

И вот уже не сонм, и не множество, а крохотная горстка святых созданий добирается, наконец, до Усыпальницы Патриархов. Ибо вход в иной мир находится в ней, под одной из плит пола, именуемой Врата Милосердия. Сквозь плиту опускаются ангелы в двойную пещеру, скрытую глубоко под землей, и предстают перед Адамом и Евой, Авраамом и Саррой, Исааком и Ривкой, Яковом и Леей. Молитвы женщин перед праведницами, а мужчин перед патриархами. Но грозен их суд и тяжело суждение, лишь немногие остаются из крохотной горстки. И поднимаются оставшиеся к святому престолу и встречают их серафимы хвалебными песнями:

– Счастлив породивший вас, сладка доля его, радостна участь и благостен путь!

И немедленно вплетаются молитвы в корону Всевышнего, и сверкают, точно драгоценные камни, ибо нет для Него большего наслаждения, чем видеть детей своих, идущих путями праведными и просящих о святом и чистом. И тотчас отлетают от Престола другие ангелы, и мчатся на землю, и выполняют в точности просьбы и моления.

Считается, будто огромное здание Усыпальницы построил царь Ирод. Но тайна, известная немногим, состоит в том, что Ирод лишь добавил и расширил здание, а всю подземную часть возвел царь Давид, за первые семь лет своего царствования. Предание гласит, будто большую часть работы он проделал собственными руками.

Я уже писал тебе, какое великое счастье выпало на мою долю в Литве. Всевышний удостоил меня стать секретарем последнего из великих раввинов Вильны – Хаима-Ойзера Гродзенского. Он скончался перед самой войной, и я был очевидцем его последних бесед. Уже на самом пороге смерти раскрыл он своему наследнику, раввину Эльхонану Вассерману из Ковны, многие тайны, передаваемые от имени виленского Гаона. Я неотлучно находился у постели реб Хаим-Ойзера и невольно оказался посвященным. Рав Вассерман взял с меня клятву молчать, и я молчал, всю жизнь молчал, сохраняя в сердце услышанное.

Рав Вассерман погиб в Каунасском гетто. Из великой талмудической школ Литвы уцелели единицы, и я остался единственным хранителем тайн.

Попав на Святую Землю, я тут же отправился в Хеврон. Через два дня англичане выгнали меня оттуда, силой оторвав от камней Усыпальницы. Я поселился в Иерусалиме и ждал своего часа. В июне 1967 года, на второй день после освобождения Хеврона, вместе с учениками я переехал в дом рядом Усыпальницей. С тех пор вся моя жизнь связана с ней. Словно умирающий от жажды возле источника, точно жених, не могущий прикоснуться к невесте, я провел возле могил праотцев длинные годы, страдая и восхищаясь.

И вот, спустя много лет, пришел мой час. Я не имею права объяснить тебе всего, могу лишь сказать, что разрешение пришло из самых высоких кругов.

Я не медлил ни минуты. Вечером того же дня две группы учеников пришли вместе со мной в зал Исаака, главный зал Усыпальницы. Обычно в нем молятся мусульмане, но с полуночи и до рассвета разрешают заходить евреям. Первая группа из сорока ничего не подозревающих учеников получила указание читать во весь голос псалмы и шуметь, как только возможно. Вторая группа пронесла под одеждой ломы, заступы, фонарь и моток веревки.