Астропилот Ронг Третий

... Вижу, Коре Ирви это кажется жестокостью, а Тингли Челл брезгливо морщится. Но это не было ни жестоким, ни унизительным. Во-первых, за нами предельно внимательно следили и были готовы моментально в случае необходимости помочь. Во-вторых, никто нас не заставлял - сами пошли. И, в третьих, это ведь была работа. Ладно. Мы не сразу догадались, что отравлены. Просто пришли ни с того, ни с сего в отличное настроение, и чем дальше, тем веселее нам становилось. Мы думали, что возвращаемся на базу, а радиодиспетчер вел ракету к орбитальной лаборатории.

Я прямо обожал своих товарищей - Ученого и другого, тоже простого санитара. Страшн-о хотелось сделать им что-нибудь приятное. Мы понимали друг друга с полуслова. "А вода-то"...-начинал я. "На этот раз рекорд мой!"-подхватывал Ученый. "Ну, нет: мне выбирать программу!"-кричал санитар. И всем было ясно, что речь идет об очередном заплыве в нашем базовом бассейне.. Мы их устраивали каждый божий день, если позволяло время, -и призом служило право выбирать вечером видеопрограмму по своему вкусу. Вообще-то видеоустановки были во всех комнатах, однако в том и заключался смысл состязания, что проигравшие должны были, хочешь не хочешь, смотреть от начала до конца то, что выбрал победитель. Ученый утверждал, будто в наш слишком бесконфликтный и комфортабельный век мелкие неприятности служат хорошей гимнастикой для души. Потом санитар рассказал анекдот про марсианина, который вернувшись неожиданно среди ночи из командировки, улегся в супружескую постель и вдруг обнаружил, что под кроватью кто-то шевелится. Моя собака, решил он и, опустив руку, сказал: "Это ты, Аэ?" "Я",-ответили ему по-марсиански и лизнули руку. Мы до слез смеялась над этим анекдотом - особенно Ученый, который обладал тончайшим чувством юмора. Он же, обычно не терпящий фамильярности, то и дело обнимал нас и до боли хлопал по плечу. Но вот нам сообщили, что ракета скоро пришвартуется к космопричалу лаборатории. Я не на шутку разозлился, хотя это было обычным делом - не пускать же нас, в конце концов, прямо из Космоса в уличную толпу, ведь мы, возможно, черт знает какую на себе дрянь несем. Я попытался взять на себя управление ракетой, товарищи не позволили, и дело чуть до драки не дошло. Настроение у всех испортилось. Мы забились в свои кресла и оттуда молча и злобно поглядывали друг на друга. Так добрались до лаборатории. По правде говоря, здесь ничто не напоминало о "Чистилище", как прозвали мусорщики орбитальную станцию спецназначения. Станция была большая, с искусственной земной тяжестью, искусственным земным небом, отдельными двухэтажными коттеджами - словом, все, как на Земле. По-прежнему угрюмые, готовые взорваться из-за любого пустяка, мы молча разошлись по домам. Оставалось ждать. Я улегся и попробовал заснуть. Но стоило закрыть глаза-и в голове начинало противно шуметь, тошнота подступала к горлу. Включил убаюкивающее приспособление, однако стало совсем муторно, а сон не шел. Попробовал читать. Фразы крошились на слова, я даже самую куцую мысль не мог додумать до конца. Включил видеопрограмму. Шла спортивная передача-соревнование по скоростному скалолазанию при помощи портативных ракетных поясов. Оператор дал крупным планом лидера-маленького, крепко, как мяч, сбитого рыжего паренька. Тот выстрелил собой, взлетел-не хуже настоящего мяча-на горизонтальный острый выступ, кинжалом торчавший над пропастью, ловко сбалансировал телом... Тут оператор показал его глазами вид сверху: люди были маленькие, словно вставшие на дыбки тараканы, одноместные судейские аэролеты порхали воробьями. Словом, высота была физически ощутимой, как холод или боль, она била по глазам, по нервам... У меня захватило дыхание, сердце упало в ноги-точь-в-точь как при затяжном прыжке с парашютом... Кажется, я закричал. Ударил кулаком по кнопке, экран погас, но ужас перед высотой остался. Я ещеуспел удивиться-в жизни со мной такого не было, а ведь чуть ли не все околоземное пространство облазил. Так начался СТРАХ.. Куда девалось блаженное состояние уверенности в себе, этакой, знаете, полной гармонии с окружающим! Совсем недавно на душе было покойно, тепло от гордости, что все-то я понимаю и могу, что вот он я-Человек, живая, до отказа наполненная энергией частица бытия. Теперь я был в отчаянии перед собственной ничтожностью, всем телом ощущал, до чего хрупок, ни от чего не защищен. Воображение работало вовсю. Я сидел, крепко зажмурясь, вцепившись в подлокотники кресла, в которое бросил меня страх, по всем существом переживал ужас падения с той, на кинжал похожей, скалы. Вот соскользнула с края нога, центр тяжести переместился, я изо всех сил изгибаюсь, корчусь в пустом бесплотном воздухе, отчаянно пытаюсь вернуть равновесие... Не могу. Ударяюсь боком о камень, пальцы, скрюченные, застывшие в судороге, медленно, миллиметр за миллиметром, скользят по граниту... Рвутся, крошатся ногти... Я сорвался, лечу ВнИЗ, воздух издевается надо мной, нелепо переворачивает спиной вперед, клонит набок... Падение ускоряется. С бешеной скоростью-успеваю заметить краем глаза-летит навстречу площадка, полная людей... Сейчас!.. Что-то взорвалось в мозгу, высокой нотой ударило по ушам - меня чуть не выбросило из кресла, так я дернулся. Оказывается - забытье, галлюцинация, сон на грани бодрствования... После этого я уже почти не выходил из такого состояния... Все смешалось. Разлеплю, на секунду веки, поймаю взглядом, скажем, стеллажи со звукокристаллами-и тут же они начинают деформироваться, превращаются в дикие какие-то рожи и растягиваются-вверх, вниз, по диагонали, лезут на меня, пока, обливаясь холодном потом, не вырвусь опять из бреда, не открою глаз. А через все это черно-зеленой гусеницей ползут, стучат в Мозг мысли, примерно такие: "Вот и все, вот и конец..." Видел сумасшедшего космонавта, который оторвался от корабля во время работы в Пространстве и трое суток висел в пустоте, пока не нашли? Вылечили только через полгода, но страх так и остался - он не в состоянии оторваться от земли даже на борту аэролета...

Так и с тобой... Так и с тобой... Да и не все ли равно? Конца ведь не избежать... Никому не избежать..." Думаю, Рустинг, мне было даже хуже, чем вам. Я думал о Ковде и одновременно сходил с ума от ужаса перед тысячью конкретных опасностей. Однако надо всем висел главный СТРАХ - высоты... Позже я узнал, что у моих товарищей было в принципе то же, только по-разному. Ученый, оказывается, упрямо заставлял себя читать и свихнулся на почве... как это называется?.. Да, на почве садизма слов. Он никак не мог справиться с фразой, совсем безобидным грамматическим предложением "Кроваво-красное солнце медленно поднималось из-за горизонта, окрашивая прерию в алые тона" - вот и все это предложение. Но он все кроил и перекраивал его на разные лады... То: "Окрашивая прерию в алые тона, из-за горизонта..." То: "В алые окрашивая тона прерию, поднималось..." И мучился, как лучше: "медленно поднималось" или "поднималось медленно"? Ученый говорил, что его прямо корчить начинало от этого. Наверно, кто не испытал сам-не поверит. Именно такого я тоже не испытывал, зато у мвня был свой заскок, и потому я ему верю... Ну, а санитар слышал Голос. Голос одного неприятного ему парня, которого он много лет не видел, а, казалось, думать о нем забыл. А тут слышит его-и некуда деться. Голос бубнит до того гадкие вещи, что санитар весь дрожит от бешенства: найти бы и убить, задушить, ногтями рвать лицо, язык, чтобы замолчал! Да только никого ни в комнате, ни за стеной, ни под окном... Он потом говорил, что едва не задохнулся, синеть уже начал... Впоследствии, когда специалисты во всем разобрались, выяснилось главное: этот проклятый СТРАХ заставлял забыть обо всем на свете-о товарищах, чести, совести, вообще о вещах, которые отличают человека от, скажем, насекомого. Наши мудрецы пришли к выводу, что в этом и заключалось, оружие инопланетян, затеявших свою проклятую войну где-то там, на задворках Космоса. Парализовать волю и мысль, убить в разумном существе нравственное, этическое начало, благодаря этому-разобщить и уже потом уничтожить-так расшифровали механизм действия отравы, пропитавшей астероид, медики и психологи. Кончилось же все вот каким образом. Я дошел до точки, вскочил, бросился к окну и прыгнул вниз, чтобы удрать от ужаса перед высотой - пусть она меня лучше сразу в клочья разорвет, сотрет в порошок, пусть я захлебнусь в собственной крови... Ну, я сорвался с подокодника - и тут меня будто чьи-то нежные ручки, мягкие, как у вас, Кора, подхватили-и я медленно, словно газетный лист, опустился на траву. Завалился на бок и тут же уснул. Крепко, как умер. Проснулся через несколько часов. Голова гудит, суставы, словно вывихнутые, болят, и жить не хочется. Однако мозги на месте. Я отчетливо сознаю себя старым, но, благодарение богу, крепким, не на что пока жаловаться, Соном Вельдом, рабочим службы космической санитарии, у которого на Земле дочь и сын, а также четверо внучат... Вам, конечно, ясно, что база неотрывно за нами следила и как раз вовремя выключила ненадолго гравитатор, чтобы я не расшибся насмерть... Выяснилось и другое. Ученый первым догадался, в чем дело, - на то он и Ученый,-и сумел заставить себя радировать на базу о своих выводах. Правда, его с трудом поняли. А когда поняли, то сразу нас троих усыпили, потому что эксперимент был закончен и дал необходимый результат. Вот и все. И хотел бы я знать, сообразит ли кто-нибудь из вас, каким ядом мы отравились?

Что до меня, то я и не пытался ответить на вопрос Вельда. Зато мною овладело чувство самого настоящего восхищения этим шкафообразным стариком. Он ведь все поставил на мести: мы и думать перестали о пессимистических вывертах Рустиига. Наверно, рассуждал я, конкретность- лучшее оружие против незащищенности человека перед абстрактными ужасами. Слишком общая мысль может завести куда угодно, путем отвлеченных рассуждений не так уж трудно доказать бессмысленность самого нашего существования... И еще поражало, как сочно он все живописал. Будто и не Вельд произносил два дня назад перед нами свою "программную речь". Но и то сказать: ведь тогда он во многом передергивал, чтобы успокоить людей, а сейчас был искренен до конца.

Тингли спросил:

– Скажите, Вельд, вам никогда потом не хотелось, чтобы это состояние повторилось? Ну, разумеется, не полностью-до того момента, как появился страх?

Вельд сощурился:

– По правде говоря, не ждал такого вопроса... И мне в самом деле хотелось, только я знал, что нельзя. А вы что...-он замялся.

– Вот именно: пробовал! Хотя, признаться, страдал с похмелья много меньше.

– Ну конечно!-встрепенулся голограф.
– Следовало сообразить и мне. Это был алкоголь?

– Да,-подтвердил Вельд.-Только, как вы сами понимаете, не совсем обычный. Не помню точно, но там, в этой отраве, было увеличенное содержание каких-то масел.

– Не "каких-то", а сивушных, - уверенно уточнил Тингли. Он подмигнул мне:-Я ведь практикант Общества - был одно время и начинающим химиком.

И опять я подивился тому, как м.ного он знает и как мало умеет. Жалко мне стало Тингли Челла, гордо от мысли, что я-то знаю, чего хочу. Но эта гордость сменилась почему-то сомнением: можно ли в конечном итоге с уверенностью сказать в таких случаях, кто более прав?

И впервые мне стало по-настоящему жаль не только Тингли, но и немножко себя и остальных, даже Вельда, который раз в жизни лишился накрепко въевшейся в его природу трезвости взгляда на вещи и был поэтому счастлив, а потом хотел бы хоть раз вновь пережить это состояние, но знал, что нельзя, и не позволял себе.

Кора Ирви будто заглянула в мои мысли.

– Пожалуйста, Сон Вельд...-робко сказала она.

– Только не обижайтесь! Я снова о том же. Вы... вам никогда не кажется, что человек-как бы сказать? чуть-чуть перестает быть человеком, если он... ну, абсолютно, совершенно неуязвим, если он слишком надежно защищен от жизни, потому что у него нет никаких слабостей?

"Космический мусорщик" внимательно посмотрел на женщину, коротко усмехнулся и сказал:

– Да. Вы правы, Кора Ирви. Я думал об этом.

Все это время Рустинг молчал. Видно было: что-го его гложет, и нетрудно было догадаться, что именно, Вельд ведь дотла разорил величественное здание его мрачной философии, которое так красиво скрывало обыкновенный жалкий страх перед неизбежностью Конца-заурядного и заведомо ничем не украшенного, ибо он и в самом деле был одинаковым для всех и вся -для человека и для травинки. Но мужчина не может простить, если с ним так поступают перед женщиной, которая ему не безразлична. И Рустинг, торжествуя, подвел, как ему казалось, черту:

– Значит, я все-таки прав! Только ограниченность не знает ни страха, ни сомнений.

– Нет, Рустинг, вы не правы,-отчетливо сказал Художник.-Человек, который задумывается над этим, уже не ограничен. Одно исключает другое. И потом: разве мы можем с достаточным основанием говорить о других что бы то ни было законченное?

Сложно, подумал я, сложно у меня с Гортом. По логике вещей я должен его ненавидеть, а он мне нравится. И почему именно он проник в тот сон, в котором Сель приходила ко мне? Хотя это как раз понятно. Ведь...

Я не успел додумать до конца свою мудреную и, по всей вероятности, никому не нужную мысль. Пронзительно заверещал инфракрасный сторож. Опередив Вельда, я бросился к иллюминатору. Втроем, потому что вслед за "космическим мусорщиком" подоспел Дип Горт, твердо прижавшийся плечом к моему плечу, мы, затаив дыхание, смотрели на ночную пустыню.

"Сторож" кричал об опасности на нарастающей ноте. Синхронно этому несмолкающему воплю росли в размерах приближающиеся к ракете, смутно различимые в лунном свете, фигурки.

Сначала это были просто два пятна, катившиеся к нам, причем одно преследовало другое, заметно отставая от него.

Потом они разделились на пятнышки помельче--словно темное дно кастрюли превратилось в сито.

Через минуту или две можно было уже различить похожих на кроликов зверьков, в паническом ужасе бегущих прямо на нашу ракету. За ними, увязая в песке, шлепали короткими лапами звери покрупнее. "Они чуть побольше теленка",-вспомнил я слова Вельда.

Острый вой инфракрасного сторожа раздирал уши. Вельд выключил его в тот момент, когда "кролики" ворвались в круг света, лившегося из иллюминаторов.