Асы немецкой авиации

Воздушные бои вокруг Сталинграда, начавшиеся в сентябре 1942 года, были просто ужасными. Граф стал нашим лучшим пилотом, он получил Дубовые Листья, Мечи и Бриллианты, став первым летчиком, сбившим 200 самолетов. Я видел многие из его побед. Он был очень хорошим и агрессивным пилотом, но не любил маневренные бои, предпочитал бить из засады. То же самое можно было сказать о Крупински и Хартмане, на них походило большинство асов. А вот Баркгорн и Штайнхоф были редкими исключениями, они любили «собачьи свалки».

Однажды Штайнхоф, Боркгорн, Россман и я атаковали Ил-2. Мы расстреляли по нему все патроны и снаряды, однако он не падал. Позднее мы узнали, что нужно либо убить пилота, либо прострелить маслорадиатор. В этом случае у него очень быстро заклинивало мотор. Затем я услышал по радио нравоучение: «Не следует пинать ежа под жопу». Это был Хартман, который научился отлично их сбивать.

Мне сообщили, что я награжден Дубовыми Листьями, и я был очень обрадован. Многие мои пилоты получили высокие награды, в том числе и Мечи, и теперь я присоединился к ним. Однако эта новость была омрачена визитом гестапо. Они желали поговорить с Раллем. Я не знал причины, но я потребовал, чтобы разговор происходил в моем присутствии. Двое гестаповцев не стали возражать.

Ну, если так, то я вызвал Ралля. Он всегда был хорошим пилотом и честным человеком. Они начали расспрашивать Ралля о его жене Герте, которая стала врачом мужа после того, как его сбили в ноябре 1941 года. Лечение затянулось почти на год, однако он вернулся в JG-52. Судя по всему, Герту подозревали в помощи евреям в Вене, а также в Германии. Подозрительными выглядели ее поездки в Бельгию, Данию и Англию, начавшиеся задолго до войны. Гестаповцы хотели знать, что Раллю известно обо всем этом. Глядя на его лицо, я мог сам сказать следователям, что летчик ничего об этом не знает. Он рассмеялся и сказал гестаповцам, что они, вероятно, спятили. Как они пришли к подобным заключениям и вообще, что происходит? Лишь после войны мы узнали, что все это было правдой, и что Герта ничего не говорила мужу, чтобы защитить его.

Следователи убедились, что Раллю ничего не известно, и что они, скорее всего, ошибаются. Мне все это не понравилось до крайности. Я попросил их уехать как можно скорее, чтобы не нервировать пилотов. Я также помню, что сказал им, что это нехорошее дело.

Вскоре после этого в ноябре 1943 года я получил приказ прибыть в Ставку Гитлера в Виннице на Украине, чтобы получить свои Дубовые Листья. Когда я приземлился там на своем Ме-109, мне сообщили, что Гитлер уже убыл в Вольфшанце – Ставку в Восточной Прусси. Ну, мне пришлось оставить истребитель и продолжить путешествие на транспортном самолете, где я встретился с пилотом пикировщика Хансом-Ульрихом Руделем и его стрелком штабс-фельдфебелем Эрвином Хенчелем, которые также летели за наградами.

Рудель имел больше наград, чем любой другой немецкий пилот за всю войну. Он получил Рыцарский крест с Золотыми Дубовыми Листьями и Бриллиантами. Он был настоящим фанатиком и сражался до последнего дня. Мы часто сопровождали его пикирующие бомбардировщики. Он захватил с собой на встречу с Гитлером своего стрелка. Рудель потребовал, чтобы Хенчеля наградили Рыцарским Крестом, иначе он не полетит. В результате Рудель получил Мечи, а Хенчель – Рыцарский крест.

После того, как были вручены награды, нас пригласили на ужин вместе с Гитлером и несколькими офицерами его штаба. Гитлер был очень серьезным и редко смеялся, но это было после того, как мы потеряли Сталинград и 6-ю армию, а также фронт в Северной Африке. Я сражался во время Курской битвы, и эту битву мы тоже проиграли, хотя очень надеялись на успех. У нас было много побед, но противник все равно превосходил нас в числе.

Гитлер расспрашивал нас о наших частях, семьях, откуда мы родом, уточнял наше мнение о положении на фронте. Я был более чем сдержан, но Рудель обсуждал это так, словно речь шла о великом крестовом походе, что меня сильно удивило. Я еще больше удивился, когда понял, что фюрер наслаждается этой беседой, словно поражения можно было отвратить с помощью этого человека. Это становилось интересно. Я вспоминаю, что многие другие говорили о Гитлере после встречи с ним, и многие придерживались того же самого мнения. В конце концов нас угостили кофе, который мы пили с Гитлером наедине, и после недолгой беседы мы улетели назад в свои части.

Я помню, как Хартман получил новый истребитель, взлетел и практически сразу же вернулся. Он заявил, что обнаружил проблему. Я не поверил и решил взлететь на этом истребителе сам. Едва я оторвался от земли, как мотор взорвался, и я приземлился. Больше я никогда не сомневался в его словах. Затем Хартман пропал на некоторое время, и мы решили, что его взяли в плен. Но через несколько дней мне позвонил офицер СС и сообщил, что Хартман у его солдат. Это было хорошей новостью, потому что механик Хартмана Мертенс без разрешения отправился на его поиски. Я решил не наказывать Мертенса, когда он вернулся. Механик выглядел совершенно раздавленным, такие тесные узы между людьми и делали нашу эскадру великой.

С нами вместе воевали словаки и хорваты из 13-й и 15-й эскадрилий. Они были хорошими пилотами, но уступали русским, поэтому через пару лет Гитлер приказал нам больше не действовать вместе с ними. Они казались ему ненадежными, хотя многие сражались до последнего дня войны. Это были отважные парни и хорошие пилоты, поэтому я чувствовал себя виноватым перед ними. После войны им некуда было возвращаться. Они оказались одинокими в этом бескрайнем жестоком мире.

Однако у нас возникла новая проблема. Эти типы из гестапо снова явились на аэродром, когда мы находились на Украине. Они пришли ко мне, как к командиру, и сообщили, что хотят допросить двух летчиков. Я сказал, что они спятили, однако они настаивали. Позднее мне сказали, что их машину использовали как туалет, а на заднее сиденье подбросили дохлую собаку. Я вызвал пилотов, однако они ни в чем не сознались. Впрочем, я знал, что в этом замешаны Штайнхоф, Крупински и Ралль. Я изо всех сил старался не смеяться, когда гестаповцы рассказывали мне о происшествии. Я только сказал им, чтобы они уезжали как можно скорее. Гестапо получило хорошую оплеуху от моих пилотов.

Затем я на несколько недель отправился в отпуск. Когда я вернулся на фронт, русские уже заняли Винницу. Мой транспортный самолет Ju-52 летел на малой высоте, чтобы избежать встречи с русскими истребителями, но нам угрожал огонь партизан с земли. Пунктом назначения был Таганрог, куда перебазировалась моя эскадра. Для JG-52 наступили тяжелые времена. Я сбил несколько самолетов, сам пару раз попадал в опасность, но мои летчики меня выручали.

Из Таганрога мы были вынуждены отступить под напором Советов, которые просто раздавили нашу армию огромным численным превосходством. С Крымского полуострова, который мы оставили весной 1944 года, мы перелетели в Одессу, а оттуда в Румынию, Венгрию и Польшу. Там я расположил штаб своей эскадры в Кракове, отправив одну группу в Венгрию. В октябре наша эскадра отпраздновала десятитысячную победу. Мы были единственной частью в люфтваффе, которая добилась такого, да и во всем мире тоже.

После этого я передал командование подполковнику Герману Графу, а сам вернулся в JG-54. Ралля вместе с Крупински перевели на Западный фронт, Штайнхоф командовал JG-77 в Италии. Хартман был вместе с Графом. Галланд назначил Траутлофта инспектором дневной истребительной авиации, и я сменил его в качестве командира JG-54.

Теперь начались бои в Прибалтике, и военная ситуация совершенно изменилась. Три года назад, когда я служил в JG-54, мы дошли до Ладожского озера под Ленинградом, отрезав город и четыре миллиона его жителей от остального Советского Союза. Теперь наши войска Группы Армий «Север» откатились из Эстонии и Латвии и сами были отрезаны от остального Рейха. Как раз когда я прибыл, эскадра пересела на новые истребители «Фокке-Вульф FW-190D», который имел рядный двигатель, а не звезду, как модель А. Нам пришлось драться с русскими, который вышли к побережью Балтийского моря и отрезали Курляндию. У нас, понятно, еще оставались Ме-109, а вот большинство FW-190 использовалось как штурмовики для поддержки войск.

Где-то в этой время, примерно в конце апреля 1945 года, я узнал, что Штайнхоф разбился на реактивном Ме-262, но детали мне рассказал лично Галланд. Никто не знал, выживет ли Штайнхоф. Я пришел в ужас. Я уже потерял многих друзей, и вот сейчас мог умереть мой лучший друг. Я написал его жене Урсуле, спрашивая, могу ли я чем-то помочь. Ее ответ был очень коротким: «Молитесь за него, и пусть с вами будет бог». Она всегда была крепкой женщиной. Я получил письма от Крупински и Баркгорна, который сам лежал в госпитале. Они были вместе с Галландом, когда случилась эта катастрофа. Мы все понимали, что война скоро закончится, ведь была весна 1945 года. Но нам не оставалось ничего другого, кроме как летать до конца.