Атаман Платов

А вообще-то Луиза ему понравилась, в чем он признался в письме к Жозефине: «Прусская королева в самом деле очаровательна; она кокетничает со мною, но не ревнуй; все это скользит по мне, как по клеенке. Ухаживания за ней обошлись бы мне слишком дорого».

Конечно, Наполеон был солдафоном. Но отказать женщине, к тому же очень красивой и на редкость умной, трудно. В разговоре же с Александром Наполеон дал волю своим чувствам:

— Подлый король, подлая нация, держава, которая всех обманывала и которая не заслуживает существования. Тем, что она вообще сохранилась, она обязана только вам.

Александр понимал: все вспышки гнева Бонапарта заранее рассчитаны и предназначены для устрашения собеседников. И он утешал оскорбленную и рыдающую от бессилия Луизу:

— Верьте в будущее. Уповайте на Бога!

Королеву Луизу утешал не только кузен Александр Павлович, но и атаман Матвей Иванович. Однажды он прислал к ней для показа своих казаков, калмыков и башкир, «которые похожи на китайцев».

Текст Тильзитского договора был составлен и согласован. Из уважения к российскому императору и желания «соединить обе нации узами доверия и непоколебимой дружбы» Наполеон возвращал Фридриху Вильгельму часть завоеванных земель — четыре провинции. Остальные объединялись в новое Вестфальское королевство во главе с младшим Бонапартом — Жеромом. Из польских областей, принадлежавших Пруссии, создавалось Великое герцогство Варшавское, переданное временно Саксонии. Данциг объявлялся вольным городом. Россия получала Белостокский округ.

Самым тяжелым условием Тильзитского договора было включение России в континентальную систему; в случае провала возложенной на нее миссии по примирению Англии и Франции это неизбежно влекло за собой подрыв финансов империи. Более существенной уступкой можно признать согласие Наполеона отдать Александру Финляндию. Однако прежде следовало начать войну и победить Швецию.

25 июня состоялось подписание Тильзитского договора «о мире и дружбе». В этот день Александр поручил князю А. Б. Куракину поднести Наполеону пять орденов Святого Андрея Первозванного, предназначавшихся для него самого и лиц из его окружения. В свою очередь император французов передал царю пять знаков ордена Почетного легиона. Для кого? Один, понятно, для монарха. А остальные? Если верить М. И. Платову, рассказы которого записывал Н. Ф. Смирный, в числе кандидатов был и он.

«Как ему угодно, — якобы сказал атаман, будучи уверен, что кто-нибудь непременно передаст услышанное Наполеону, — если он в самом деле прислал мне в награду свой орден, то я его не приму, так и доложу своему государю. За что ему жаловать меня? Я ему не служил и служить никогда не буду. За него ни капли крови не пожертвую, и никто меня к тому не принудит, в том перед Всемогущим Богом клянусь», — и перекрестился.

Возможно, так и было. Думаю только, что эта пламенная тирада адресовалась скорее Александру, чем Наполеону. Уж очень хитер был Матвей Иванович и, как говорится, всегда держал нос по ветру.

В действительности же ни один из боевых генералов, участников той войны, не удостоился ордена Почетного легиона. Его получили: император Александр, цесаревич Константин Павлович, министр иностранных дел барон Андрей Яковлевич Будберг и уполномоченные вести переговоры о перемирии и мире князья Дмитрий Иванович Лобанов-Ростовский и Алексей Борисович Куракин.

В назначенное время Александр и Наполеон, надев на себя ленты с пожалованными орденами, двинулись один к другому по улице, по обеим сторонам которой стояли развернутым строем батальоны русской и французской гвардии. На полпути встретились и обменялись ратифицированными договорами. По окончании этой церемонии состоялся парад. Солдаты, чеканя шаг, прошли перед императорами, маршалами и генералами.

Судя по всему, протокол предусматривал представление генералов. Однако в нашем распоряжении имеется лишь одно свидетельство об этом, переданное со слов Матвея Ивановича его секретарем Николаем Федоровичем Смирным.

Когда очередь дошла до атамана донских казаков, Наполеон бросил на него «быстрый взгляд» и с необычайной поспешностью проследовал мимо, не сказав ни одного слова и даже не поприветствовав его. Как пишет Смирный, Матвей Иванович с удовольствием вспоминал об этом, говоря:

— Не знаю, почему таким страшным показался я ему, вроде бы ничем не разнился наружностью от других людей…

Возможно, спустя годы, оказавшись на вершине славы, Платов действительно со смехом вспоминал эту встречу с Наполеоном, но в тот «торжественный день» он был мрачнее тучи. Когда подвыпившие французские генералы попытались вывести его из дурного расположения, он бросил сердито:

— Господа, возможен мир между моим государем и Бонапартом, но невозможны любезности между мною и французскими генералами.

Похоже, Матвей Иванович близко к сердцу принял договор «о мире и дружбе», коль так неучтиво обошелся с новыми союзниками и даже позволил себе нарушить царский запрет называть Наполеона не по имени (как императора), а по фамилии. Покинув торжествующее общество победителей, он поскакал на обед к прусской королевской чете.

По дороге атаман успокоился, за столом много шутил и вообще был в центре внимания. Он понравился королю и королеве, и в этом мы еще убедимся, но особенно по душе он пришелся обер-гофмейстерине графине Фосс. Вот какую запись сделала она в дневнике 25 июня:

«Платов необыкновенно высокий, смуглый, черноволосый человек с бесконечно добрым выражением лица, весьма обязательный и любезный; в конце концов он обещал прислать мне свой портрет. В четыре часа мы поехали в лагерь к казакам… Казаки нам пели, и очень хорошо. Погода была дурная…»

Если обещал «прислать свой портрет», значит — прислал, а коль «в конце концов» согласился, значит — настаивала. Склонен думать, что «обязательный и любезный» Матвей Иванович сдержал слово, хотя сведений об этом нет…

После отъезда императоров из Тильзита Платов еще несколько дней оставался в Восточной Пруссии, готовя казаков к походу в Молдавию на театр военных действий с Турцией. 3 июля он еще раз навестил королеву Луизу — «единственно для того, чтобы засвидетельствовать почтение» ее величеству, но задержался на обед, а после вместе с переводчиком был у графини Фосс. Расставшись с ним, она заполнила дневник впечатлениями минувшего дня:

«Старый Платов вполне достоин уважения; как и все порядочные русские люди, он страшно убит заключенным унизительным миром. Этим миром царь опозорил себя, но больше всего в нем виноват великий князь…» Имелся в виду брат императора — Константин Павлович.

Не стоит, наверное, безоговорочно соглашаться с графиней Фосс. Действительно, великий князь еще до поражения под Фридландом убеждал своего венценосного брата вступить в переговоры с Наполеоном. Он находился в армии, видел ее состояние и неспособность противостоять «испытанным в боях и по-прежнему непобедимым французским войскам». Александр же судил об обстановке по донесениям главнокомандующего, который все одерживал победы, но после каждой отступал и всякий раз находил объяснение своей тактике. Поэтому государь держался до конца, продолжая войну. А прислушайся он к совету Константина Павловича, может статься, и мир был бы не столь унизительным.

В одном графиня была права: мир оказался унизительным. Так считали и в самой России. Некоторые впечатлительные современники даже заливались слезами, ознакомившись с условиями Тильзитского договора, например, П. Я. Чаадаев. А кто и когда считался с побежденными?

Кампания 1807 года оказалась кампанией неиспользованных возможностей казаков, впрочем, и армии тоже. В русле же реального развития событий казаки действовали весьма активно. За командование корпусом Платов удостоился орденов Георгия 2-го класса, Владимира 2-й степени и Александра Невского. Кроме того, Беннигсен представил его к чину генерала от кавалерии, но император решил повременить с повышением. Атаман очень расстроился.