Атаман Золотой

Стражники, вышедшие из казармы, угрюмо ожидали решения своей участи и тоскливо поглядывали на ближнюю сосну, на сучьях которой в предсмертных судорогах извивались тела смотрителя и штейгера.

На Аят-Уфимский завод брели бесконечными дорогами, глотая пыль, тридцать семей. Шли они не своей волей, четверо стражников с приставом во главе сопровождали «переведенцев» до места назначения.

Впереди шли самые выносливые, в конце двигались подводы с больными и престарелыми, с домашним скарбом и провизией.

Пристав, почерневший от дорожной пыли, то и дело замахивался нагайкой.

— Скоро ли я от вас избавлюсь?.. Эй, ты, шагай!.. Гляди, исполосую…

Высокий смуглый мужик с суровым лицом, шагавший впереди, даже не обернулся на оклик, только туже сжал брови. Рядом с ним шли его жена и сноха с ребенком на руках.

— Терпите, родные, — говорил он вполголоса.

А они, хотя слышали эти слова уже много раз, все-таки отвечали.

— Не заботься о нас. Потерпим.

Люди с трудом передвигали смозоленные, натруженные ноги. Скрипели деревянные колеса телег.

В бесконечную даль тянулся великий Сибирский тракт. Ветер шевелил зеленые космы плакучих берез, посаженных вдоль дороги. Шли «переведенцы» мимо полей, где волнами колыхалась спелая рожь, шли мимо целин, до которых не касалась рука землероба. А земля была вся в цвету, и голову кружило от запаха трав.

Шедший впереди мужчина тоскующим взглядом глянул на пустоши: вот бы где приложить руки. Да и не один он поглядывал с тоской на землю, ждавшую человека.

— Стой! — послышался неожиданный окрик.

Обоз остановился. Передние видели, как пристав поворотил лошадь. Из-за придорожных кустов выходили незнакомые люди с фузеями, с копьями.

— Стой! — снова послышался крик, затем звонко хлопнул выстрел, и пристав, взмахнув руками, повалился с лошади. Из кустов вышел рослый парень. В руке он держал длинноствольный пистолет.

— Воля! — крикнул он. — Идите куда кто хочет. Злодейской власти нет больше. Жалую вас волей. Будьте счастливы!

— Будь счастлив и ты! — дружно отозвалась толпа.

— Здрав будь, атаман! Спасибо тебе! — гаркнул смуглолицый.

Стоявшая рядом с ним жена его благодарно говорила:

— Золотой ты наш…

Молодушка, стыдливо глянув на кудряша, молвила про себя:

— А ведь и впрямь — золотой.

Вольные люди сидели на лесной поляне. Неподалеку журчал горный ключ. Вся лужайка, как снегом, была усыпана ромашками.

Разбойники, сытно пообедав, перебрасывались шутками. В одном месте шел разговор между самыми старыми членами шайки — Чижом, Трехпалым, Шкворнем и Косой Пешней.

— Удачлив наш атаман, — говорил Шкворень.

— Хоть и удачлив, — возразил Чиж, — да Прибытов нам поживиться давал… Дуваны при нем во какие богатые были.

— Угу, — бормотнул Трехпалый.

— Этот за мирское дело стоит.

— А кто нам, дуракам, спасибо за то скажет. Все одно петля ждет. Так не лучше ли пожить всласть?

— Угу, — подтвердил Трехпалый.

— Душа у тебя волчья, хоть ты и Чиж, — вмешался Косая Пешня. — Тебя вместе с Прибытовым тогда же бы пристрелить…

— Кого пристрелить? — спросил подошедший Юла.

— Тех, кто о Прибытове плачет.

— Не плачем, а головы под топор подставлять не желаем. Сколь ни велика добыча, всю раздаем мужикам. Не согласный я с этим. Зря Прибытова убили.

— А что, ребята! Тот хоть и сволочь был, зато с ним вина-то сколь попили, — вздохнул Юла.

Весь этот разговор слышал Блоха и передал атаману.

— Предадут они меня. Ведь злодеи.

— Не думай, Андрюха. Я рудничных за ними приставил доглядывать. Эти, брат, не выдадут.

Железный караван с Шайтанки, с заводов господина Ширяева, миновал Нижне-Чусовские городки. До устья оставалось меньше полета верст. Течение было тихое. Усталые бурлаки медленно шевелили веслами, благо ночь подходила к концу; караванный в домике на головной барке храпел во все носовые завертки, и лоцман клевал носом.

В туманной мгле никто из сплавщиков не видал и не слыхал, как две лодки, одна с правой, другая с левой стороны, вдруг очутились у самых бортов. Из той и из другой прыгнули на барку незнакомые люди…

Караванный проснулся от шума, совершенно необычного. Это были возгласы, похожие на слова воинской команды.

— Стоять всем недвижимо! Спускать якорь!

Послышался скрежет железной цепи — якорь, действительно, спускали.

Караванный перекрестился широким крестом и, вспотев от страха, встал с постели, хотел было открыть дверь, но побоялся. Кто-то властно постучал.

— Отворяй да поживее.

Пришлось открыть. В полумгле наступающего утра караванный увидел двоих: один был худ, как скелет, — его лицо показалось караванному до того знакомым, что стало еще более страшно. Второй, помоложе, с шапкой буйных золотистых кудрей, сказал почти весело:

— Не узнаешь, Захар Кузьмич? Когда-то вместе до Лаишева плавали.

— Не признаю, родимые… Да воскреснет бог и расточатся врази его. Чур меня, нечистая сила!

— Ну, молитва тебе не поможет… Распечатывай сундук с деньгами и рассчитывай народ на этой и на прочих барках.

К караванному тотчас вернулся здравый рассудок.

— Как же так? Ведь деньги-то господские. Я на то права не имею.

— Знаем, что скупенек ты так же, как и господин Ширяев. Только обижать людей и обманывать не годится. Доставай деньги.

— Да что вы, братцы? Смилуйтесь!..

Тут худой подошел к караванному вплотную и ткнул его двухствольным пистолетом прямо в лоб.

Ощутив зловещий холод стали, тот затрясся мелкой дрожью и, уже ни слова не говоря, достал из-под подушки ключ. В железном ларце певуче звякнул замок. Кто-то услужливо зажег свечу, и при колеблющемся ее свете на стол посыпались серебряные и медные монеты.

Бурлаки столпились возле дверей. Слышалось громкое дыхание и приглушенные возгласы.

— Вот когда счастье-то привалило!