Атаман Золотой

Сегодняшняя встреча и расспросы Ширяева не на шутку обеспокоили все семейство. Анна уже знала, чем это обычно кончалось. Ее двоюродная сестра Марина, выходившая замуж за писчика Ивана Протопопова, силой была приведена к господину.

— Ты бы известила жениха-то, — советовала мать, но Ефим сказал:

— Нет его на заводе, отправили в деревню, а оттуда на сплав поедет.

— Вот тебе и свадьба! — вздохнула старуха.

Анна тосковала.

— Убегу я куда-нибудь, у соседей укроюсь.

— Сыщут — всех нас под наказание подведешь. Положись на божью помощь. Может, пронесет грозу.

— Нет, матушка, чует сердце беду. Как он глядел на меня!

Девушка содрогалась от гадливого ощущения.

Вечером, когда она вышла за водой, ее встретил Кублинский и, ухмыляясь, передал ей приказ барина:

— Велено тебе идти со мной в барские покои.

Анна заплакала.

— Чего ревешь, дуреха? В храм любви попадешь, на платок получишь да еще гостинцев с собой унесешь, коли угодишь барину.

«Храм любви» — так называлась уединенная комната, находившаяся отдельно от всех, под крыльцом. Ключ от нее хранился у самого Ефима Алексеевича. В комнате все было убрано согласно вкусам владельца: бухарские ковры, тафта, маленький столик на восточный манер, погребец с винами и сластями, а на стенах французские картинки. Разглядывая их, Алешка всякий раз ржал, как жеребец.

Когда он привел в «храм любви» плачущую Анну, Ефим Алексеевич находился уже там. Он мерял комнату широкими шагами.

— Получайте, ваша милость.

— Ступай.

Алешка вышел. Ширяев закрыл за ним дверь на крючок и стал приближаться к своей жертве. Та с ужасом отодвигалась от него.

— Ну? — сказал он страшным голосом и схватил девушку в объятия.

Завязалась немая борьба. Разъяренный сопротивлением, Ширяев схватил девушку за горло и начал душить. Анна хотела крикнуть и не могла. В этот момент кто-то сильно ударил в дверь и сорвал ее с крючка. Ширяев в бешенстве обернулся: на пороге со стиснутыми кулаками стоял Ефим Нарбутовских.

— Ты… зачем ты сюда?

— Не позорь сестру, господин… Не дам ее поганить… Анна! Пойдем.

Он взял сестру за руку и вышел.

Ефим Алексеевич налил себе полный стакан вина, выпил залпом и стал думать о том, как отомстить Нарбутовских. Трудно было это сделать. Как лучшего на заводе мастера, превосходно знавшего заводское действие, как самого исполнительного и честного работника, вдобавок грамотного и трезвого, назначили Ефима на должность надзирателя. Если убрать его с этой должности, посадить на цепь в заводскую чижовку, отзовется на собственном кармане. Надо поискать другое средство. Ефим Алексеевич выпил еще стакан вина, но так и не мог придумать, чем насолить надзирателю. Обидела его и девка. Ну, с той разговор будет короток. Не хотела провести ночь с господином, проведет со слугой, и он вспомнил Алешку Кублинского, Павлушку Шагина. Вот кому дать ее на потеху!

Ширяев плохо спал эту ночь, несмотря на то, что с ним была его Катюша. Утром, проснувшись, он взглянул на ее лицо и с неудовольствием заметил морщинки вокруг глаз и по углам рта. Как быстро стареют женщины! Давно ли он привез ее из Екатеринбурга почти девчонкой, и вот уже успела потерять молодость и привлекательность.

После завтрака Алешка принес письмо. Оно было от сестры из города.

«Дорогой и прелюбезный братец Ефим Алексеевич! — писала Софья, — Демидов сочинил на меня всякие небылицы, и теперь государыня требует меня к ответу. Помогите, любезный братец, помощью и советом. Как мне быть в моем жалостном состоянии? Спасите меня от тирана. Что если меня приказано будет вернуть Демидову? Я тогда наложу на себя руки.

Приезжайте, любезный братец. Здесь много новостей. Приехал полковник Бибиков и дал знатный бал. Всю ночь играла роговая музыка. Я много танцевала. Познакомилась с членом горной канцелярии господином Башмаковым. Он треземабль. Наговорил мне кучу комплиментов и целовал руки.

Встретила вашу прежнюю любовь. Она мне сказала, что ей предстоит марьяж с капитаном здешнего мушкатерского полка. Есть еще время расстроить сие предприятие, ежели вы приедете незамедлительно.

Остаюсь преданная вам и любящая ваша сестра Софья».

— Вели закладывать лошадей, — распорядился Ширяев. Письмо взволновало его, к тому же давно хотелось съездить в Екатеринбург, отвлечься от заводских дел.

— В конторе, ваша милость, пришли наниматься на сплав.

Это тоже было важное сообщение.

— Дай одеться. Погляжу, что за народ.

Ширяев накинул архалук и отправился в контору.

Иван Протопопов переписывал прибывших наниматься на сплав. Записывая фамилию «Некрасов», он вспомнил, что где-то видел этого синеглазого кудряша.

— Два года назад я плавал на вашей барке до Лаишева, — подтвердил тот.

Господин Ширяев всегда сам принимал сплавщиков на караван. Из восьми человек он сразу же отобрал четверых, оказавшихся крестьянами Уткинской слободы. Эти у воды выросли, учить их не надо. Дошла очередь до следующей четверки.

— Как зовут?

Лобастый белокурый парень с широким веснущатым лицом, изборожденным лиловым шрамом, ответил:

— Лисьих Никифор.

— Откуда у тебя шрам?

— В драке поцарапали.

— Мне буянов не надо. Проваливай… Ты кто такой?

— Посадский города Кунгура Кочнев Филипп Денисович, — бойко отрапортовал худощавый, быстроглазый человек лет двадцати пяти.

— На сплаву бывал?

— Не доводилось, батюшка барин. Врать не стану.

— Хлипок ты. Куда тебя поставишь? На барке сила и ухватка нужны. Не принимаю… А твоя фамилия?

— Некрасов Иван. Вот паспорт. На сплаву бывал.

Ефим Алексеевич посмотрел в паспорт, потом в лицо сплавщику, и что-то ему в нем не понравилось: и гордая посадка головы, и смелый взгляд, и золотистые кудри. От всей фигуры этого молодца веяло непокорством и независимостью. Такого в руки не возьмешь, а только намаешься.

— Не принимаю… Как твоя фамилия? — обратился Ширяев к последнему из четверки — смуглому, мрачноватому человеку.

— Мясников моя фамилия. Только я раздумал наймоваться, коли моих товарищей не взяли.

— Стало быть, одна шайка… Та-ак…

Окинув нанимавшихся змеиным взглядом, барин вышел, а Протопопов сказал:

— Будьте, братцы, настороже.

— Бог не выдаст, свинья не съест, — весело отозвался Никифор.

Выйдя из конторы, друзья стали совещаться, как быть.

— Сперва поесть надо, — сказал Никифор. — Я до того голоден, что корову с теленком съел бы.