Атлант расправил плечи. Книга 3

— Я… рассчитываю на ваше милосердие, мистер Галт, — начал Чик Моррисон, судорожно улыбаясь. — Вы правы. Я допускаю, что вы правы, и взываю только к вашему чувству сострадания. В глубине души я не могу смириться с мыслью, что вы отъявленный эгоист, не испытывающий жалости к людям. — Он указал на множество листов бумаги, которые разложил на столе: — Вот письмо, подписанное десятью тысячами школьников, умоляющих вас присоединиться к нам и спасти их. Вот обращение из дома инвалидов. Вот петиция священнослужителей двухсот различных вероисповеданий. Вот мольба матерей нашей страны. Прочтите это.

— Это приказ?

— Нет! — воскликнул мистер Томпсон. — Это не приказ! Галт не пошевелился и не потянулся за бумагами.

— Это обычные, простые люди, мистер Галт, — сказал Чик Моррисон голосом, предназначенным передать жалобное смирение. — Они не могут посоветовать вам, как поступить. Они не знают. Они просто умоляют вас. Возможно, они слабы, беспомощны, безрассудны, невежественны. Но вы такой смелый и умный, неужели вы не можете пожалеть их? Не можете помочь им?

— Забыть о своем интеллекте и стать таким же невежественным?

— Возможно, они и не правы, но на большее они неспособны!

— И я, который способен, должен подчиниться им?

— Я не хочу спорить, мистер Галт. Я только умоляю вас о снисхождении. Они страдают. Я призываю вас пожалеть тех, кто страдает. Я… Мистер Галт, — спросил он, заметив, что Галт смотрит в пространство и глаза его стали непримиримыми, — что случилось? О чем вы думаете?

— О Хэнке Реардэне.

— О… Почему?

— А они пожалели Хэнка Реардэна?

— Но… это ведь совсем другое дело! Он…

— Замолчите, — ровным голосом произнес Галт.

— Я только…

— Замолчите! — рявкнул мистер Томпсон. — Не обращайте на него внимания, мистер Галт. Он не спал двое суток. Он до смерти напуган.

На следующий день доктор Феррис не выказывал никакого испуга — но все шло еще хуже, думал мистер Томпсон. Он заметил, что Галт молчал и совсем не отвечал Феррису.

— Это вопрос моральной ответственности, с чем вы, по— видимому, незнакомы в достаточной степени, мистер Галт, — говорил Феррис, манерно растягивая слова и натужно подражая тону светской беседы. — В своем выступлении по радио вы говорили главным образом о грехах деяния. Но надо помнить и о грехах недеяния. Отказываться от спасения человеческих жизней столь же аморально, как и совершить убийство. Результат один и тот же — мы судим о делах по их результатам, это относится и к моральной ответственности… Например, в связи с катастрофической нехваткой продуктов высказано предположение, что, возможно, возникнет необходимость в указе, согласно которому каждый третий ребенок младше десяти лет и все старше шестидесяти, должны быть уничтожены, чтобы выжили остальные. Вы бы не хотели, чтобы это случилось, а? Вы можете предотвратить это. Одно ваше слово может все изменить. Если вы откажетесь и все эти люди будут преданы смерти, это будет ваша вина и ваша моральная ответственность!

— Вы с ума сошли! — пронзительно закричал мистер Томпсон, оправившись от шока и вскакивая со стула. — Никто никогда не высказывал ничего подобного! Никто никогда не делал таких предположений! Послушайте, мистер Галт! Не верьте ему! Он ничего такого не имел в виду!

— Имел, — ответил Галт. — Скажите этому мерзавцу, чтобы он посмотрел на меня, а затем в зеркало и спросил себя, может ли мне прийти в голову мысль, что мои моральные качества зависят от его действий.

— Убирайтесь отсюда! — закричал мистер Томпсон, рывком заставив Ферриса встать. — Убирайтесь! И чтобы я больше не слышал от вас ни единого писка. — Он распахнул дверь и вышвырнул Ферриса вон на глазах у перепуганного охранника.

Повернувшись к Галту, он развел руками и опустил их в жесте полной беспомощности.

Лицо Галта ничего не выражало.

— Послушайте, — умоляюще произнес мистер Томпсон, — есть ли кто-нибудь, кто может поговорить с вами?

— Разговаривать не о чем.

— Мы должны. Должны убедить вас. Есть ли кто-нибудь, с кем бы вы хотели поговорить?

— Нет.

— Я подумал, может быть… потому что она говорит… говорила, как вы, иногда… может быть, если я попрошу мисс Таггарт сказать вам…

— Эта? Конечно, она обычно говорила, как я. В ней одной я ошибся. Мне казалось, что она из тех, кто на моей стороне. Но она обманывала меня, чтобы сохранить свою железную дорогу. Она душу продаст за эту дорогу. Приведите ее, если хотите, чтобы я дал ей пощечину.

— Нет, нет, нет! Вы вовсе не обязаны встречаться с ней, если вы так к ней относитесь. Мне бы больше не хотелось терять время на людей, которые гладят вас против шерсти… Только… только если не мисс Таггарт, то даже не представляю кто… если… если бы я смог найти кого-нибудь, с кем бы вы могли обсудить или…

— Я передумал, — сказал Галт. — Есть человек, с которым я хотел бы поговорить.

— Кто он? — нетерпеливо вскричал мистер Томпсон.

— Доктор Роберт Стадлер.

Мистер Томпсон издал протяжный свист и опасливо покачал головой.

— Этот человек вам не друг, — сказал он тоном, в котором звучало честное предупреждение.

— Именно с ним я хочу встретиться.

— Хорошо, если вам угодно. Если вы просите. Все, что пожелаете. Я приведу его завтра же утром.

В тот вечер во время обеда в своих личных апартаментах с Висли Маучем мистер Томпсон с ненавистью посмотрел на стоявший перед ним стакан с томатным соком.

— Что? А грейпфрутового нет? — рявкнул он; его доктор предписал ему грейпфрутовый сок для профилактики простуды.

— Грейпфрутового сока нет, — отвечал официант, делая какое-то особое ударение на этих словах.

— Дело в том, — мрачно произнес Мауч, — что шайка бандитов напала на поезд на мосту Таггарта через Миссисипи. Они взорвали рельсы и повредили мост. Ничего страшного. Сейчас его чинят. Однако движение остановлено, и составы из Аризоны не могут пройти этот участок.

— Это смехотворно! А что на других?.. — Мистер Томпсон осекся; он знал, что через Миссисипи нет никаких других мостов. Уже через минуту он говорил неровным голосом: — Отдайте армейским подразделениям приказ охранять этот мост. Днем и ночью. Прикажите отобрать лучших солдат. Если что-нибудь случится с этим мостом… — Он не договорил; он сидел, ссутулившись, не спуская глаз с дорогого фарфора и изысканных закусок, разложенных перед ним. Отсутствие такого прозаического предмета, как грейпфрутовый сок, неожиданно впервые высветило для него, чем все это грозит Нью-Йорку, если что-нибудь случится с мостом Таггарта.

— Дэгни, — сказал в этот вечер Эдди Виллерс, — мост не единственная проблема. — Он щелчком включил лампу на ее столе, которую она, поглощенная работой, забыла включить с наступлением сумерек. — Из Сан-Франциско не может выйти ни один поезд, следующий на восток. Одна из воюющих там группировок… не знаю какая… захватила наш терминал и обложила данью все отходящие поезда. Они удерживают поезда в качестве залога для выкупа. Начальник терминала бросил работу. Никто не знает, что делать.

— Я не могу уехать из Нью-Йорка, — ответила она с безучастным выражением лица.

— Я знаю, — тихо ответил он. — Вот почему именно я поеду туда, чтобы спасти положение, или хотя бы назначу ответственного человека.

— Я не хочу, чтобы ты ехал. Это слишком опасно. Да и к чему?.. Уже нечего спасать.

— И все же это по-прежнему «Таггарт трансконтинентал». Я останусь с ней до конца. Дэгни, куда бы ты ни по ехала, ты всегда сможешь строить железные дороги. Я уже нет. Я даже не хочу начинать заново. С меня хватит. После того, что я видел. Тебе это нужно. А я не в состоянии. Я должен делать то, что могу.