Атлант расправил плечи. Книга 3

— Я слушаю.

— Не могу выразить, как мы огорчены тем, что причинили вам неприятности и неудобства. Со всей этой кучей указов, формальностей, с которыми нам приходится иметь дело, — вы же понимаете, бюрократия! — у нас займет несколько дней, возможно неделю, чтобы опротестовать ваше уведомление и отозвать его… Мистер Реардэн?

— Я вас слышу.

— Мы бесконечно огорчены и готовы сделать все, что в нашей власти. Вы, конечно, можете потребовать возмещения за причиненные вам неудобства, и мы готовы все оплатить. Мы не станем ничего оспаривать. Вы, конечно, на правите такой протест и…

— Я ничего не сказал.

— Гм? Нет, не сказали… то есть… ну… что же вы сказали, мистер Реардэн?

— Я ничего не сказал.

На следующий день из Вашингтона умолял другой голос. Но этот, казалось, не скользил по телефонному проводу, а подпрыгивал с веселой непринужденностью канатного плясуна. Он представился как Тинки Хэллоуэй и умолял Реардэна принять участие в совещании, «маленькое такое совещаньице, нас будет всего несколько человек — но на самом высоком уровне. Оно состоится в Нью-Йорке, в отеле „Вэйн-Фолкленд“, послезавтра».

За последние несколько недель произошло столько недоразумений, — заявил Тинки Хэллоуэй. — Столько неприятных недоразумений — и совершенно ненужных! Мы можем исправить все это буквально за секунду, мистер Реардэн, если у нас будет возможность переговорить с вами. Мы страстно желаем встретиться с вами.

— Вы можете обязать меня явиться как свидетеля в судебном порядке, когда пожелаете.

— О нет! Нет! — испугался голос. — Нет, мистер Реардэн, зачем вы так? Вы нас не понимаете, мы очень хотим встретиться с вами на дружеской основе, нам не нужно ничего, кроме вашего добровольного сотрудничества. — Хэллоуэй напряженно ждал, не послышится ли ему слабый звук отдаленного смешка; он ждал, но ничего не было слышно. — Мистер Реардэн?

— Да.

— Конечно, мистер Реардэн, в такие времена, как сейчас, совещание с нами может принести вам большие выгоды.

— Совещание… о чем?

— Вы столкнулись с серьезными трудностями… а мы стремимся помочь вам всем, чем можем.

— Я не просил о помощи.

— В наши неспокойные времена, мистер Реардэн, настроение общества столь непредсказуемо и непостоянно… столь опасно… Мы хотим быть в состоянии защитить вас.

— Я не просил о защите.

— Но вы, конечно, понимаете, что мы в состоянии быть для вас очень полезными, и если вы что-нибудь хотите от нас, любую…

— Я ничего не хочу.

— Но у вас могут возникнуть вопросы, которые вы за хотите обсудить с нами.

— У меня нет вопросов.

— Тогда… что ж, тогда… — Отказавшись от попыток изобразить, что оказывает любезность, Хэллоуэй начал откровенно умолять: — Тогда не согласились бы вы выслушать нас?

— Если у вас есть что мне сказать.

— Конечно, мистер Реардэн, конечно, у нас есть что сказать! Мы просим только об одном, — выслушайте нас. Дайте нам эту возможность. Просто приезжайте на наше совещание. Вы себя ничем не свяжете… — непроизвольно вырвалось у него, и он замолчал, услышав появившееся в голосе Реардэна веселое и насмешливое выражение, мало что обещавшую интонацию, с которой Реардэн ответил:

— Я это знаю.

— Ну, я полагаю… то есть… так что ж, вы приедете?

— Хорошо, — сказал Реардэн. — Я буду.

Он не вслушивался в изъявления благодарности, отметив только, что Хэллоуэй все время повторял:

— В семь вечера четвертого ноября, мистер Реардэн… четвертого ноября… — как будто дата имела какое-то особенное значение.

Реардэн положил трубку и откинулся в кресле, разглядывая отблески пламени доменной печи на потолке своего кабинета. Он понял, что это совещание ловушка, но знал, что пойдет на это и что ее устроители ничего от этого не выиграют.

Тинки Хэллоуэй положил трубку и, весь в напряжении, нахмурясь, сел. Клод Слагенхоп, президент общества «Друзья всемирного прогресса», сидевший в кресле и нервно покусывавший спичку, взглянул на него и спросил:

— Ну что, не очень? Хэллоуэй покачал головой:

— Он приедет, но… Нет, не очень. — И добавил: — Не думаю, что он пойдет на это.

— То же говорил и недоносок.

— Я знаю.

— Недоносок сказал, чтобы мы и не пытались.

— К черту твоего недоноска! Мы должны пойти на это! Мы обязаны рискнуть!

Недоноском был Филипп Реардэн, который несколько недель назад сообщил Клоду Слагенхопу:

— Нет, он не хочет брать меня, не хочет дать мне работу. Я попытался сделать, как вы хотели. Старался вовсю, но все бесполезно, он хочет, чтобы ноги моей не было за проходной. А что до настроения, то… послушайте, оно безобразное. Хуже, чем я ожидал. Я знаю его и могу сказать, что у вас нет никаких шансов. Он на пределе. Еще немного, и он сорвется. Вы сказали, что начальство интересуется. Скажите им, пусть и не пытаются. Скажите им, что он… Клод, да поможет нам Бог, если они попробуют, они же потеряют его!

— Что ж, не очень-то ты нам помог, — сухо сказал Слагенхоп и отвернулся.

Филипп схватил его за рукав, в его голосе внезапно прозвучало явное беспокойство:

— Послушай, Клод… согласно… указу десять двести восемьдесят девять… если он уйдет… у него не будет наследников?

— Верно.

— Они отнимут его заводы и… все остальное?

— Верно, это — закон.

— Но… Клод, они не проделают этого со мной, правда?

— Они не хотят, чтобы он уходил. Ты же знаешь. Удержи его, если можешь.

— Но я не могу. Вы же знаете, я не могу! И из-за моих политических взглядов и… за все, что я для вас сделал, вы же знаете, что он обо мне думает! Я не имею на него никакого влияния!

— Что ж, такое уж твое счастье.

— Клод! — в панике закричал Филипп. — Клод, меня ведь не выставят за дверь? Я же с ними, да? Они всегда повторяли, что я один из них, всегда повторяли, что я им нужен… говорили, что им нужны такие, как я, а не такие, как он… Люди моего склада, помнишь? После всего, что я для них сделал, после всей моей верности, моих услуг и веры в их дело…

Ты, придурок чертов, — рявкнул Слагенхоп, — зачем ты нам нужен без него!

Утром четвертого ноября Реардэна разбудил телефонный звонок. Он открыл глаза и посмотрел в окно спальни на ясное, бледное небо, начинавшее светлеть, окрашенное в этот час в цвета неяркого аквамарина. Уже начали проглядывать лучи невидимого еще солнца, бросавшие на старые крыши филадельфийских домов нежно-розовый отблеск. Какое-то мгновение, пока его сознание сохраняло чистоту, подобную этому небу, Реардэн ничего не ощущал, кроме себя самого, и, еще не подготовив душу к тяжести чуждых ему воспоминаний, лежал тихо, очарованный тем, что увидел и почувствовал, переживая встречу с миром, который должен быть подобен этому небу и в котором само существование человека должно стать нескончаемым утром.