Атлантида звалась Кишинёвом

И всё время читались стихи.

Позднее участились сходки в каком-нибудь зале Союза писателей, когда стихи читали «по кругу», мы называли эти чтения «общий вагон». В то время я оказался под влиянием поэтического сборника Николая Сундеева «Знак осени», изданного в 1979 году. Стихи книги у меня ассоциировались с колдовской музыкой Вячеслава Ганелина из фильма Гитиса Лукшаса «Осень моего детства», пластичность стихотворных картин прихотливо сливалась с музыкальными образами. К тому же мне виделась балка Широкая:

По тусклому шоссе машины

катились медленным ручьем

в мой город —

сонный водоем —

и прятались в туман низинный.

Вдоль обочины «смутно проглядывали деревца» и шёл некто, чьё лицо не видно «в хмари утра». Улавливается привнесённый поэтом дух чего-то мистического — тот дух, который, опять же, ощутим в музыке Вячеслава Ганелина. Родство особенных дарований поэта и композитора. Как по-особенному у Николая Сундеева сказано далее:

Лизал вспотевшую дорогу,

чуть освещая тротуар,

невнятный свет зажженных фар …

Какая в этом неподражаемо выраженная осязаемость — «лизал вспотевшую дорогу». Кто это видит, как не избранник, житель Атлантиды, который пытается разглядеть в окружающем её океане кого-то близкого? Но:

На месте лиц —

круги тумана

в оправе шапок и платков.

Утро вступило в свои права, тумана нет, и — опять как неподражаемо сказано — «мир стал зрячим». Но солнце ли над Атлантидой? Во всяком случае, поэт избежал этого слова — «светило в небесах повисло ястребом парящим». Средь облаков посеяна зависть, и, хотя «всё в плоть оделось на земле», лица казались ненастоящими.

Сквозь них просвечивали явно,

как суть сквозь оболочку слов,

безликие круги тумана

в оправе шапок и платков.

Не о тех ли это бессчётных, что ломились в кинотеатры на фильм «Танцор диско?»

В 1984 году вышла не менее интересная, нежели первая, книга стихов Николая Сундеева «Сородичи», где поэт поднялся до воплощения философии пантеизма, суть которой в том, что всё живое только ненадолго осознаёт себя в какой-либо форме существования, чтобы затем раствориться в бесконечной чистоте. В то андропово-черненковское время говорить о способе Творца проявляться в виде материального мира, чтобы затем исчезать в нём, было рискованно, но спасало невежество власть предержащих.

Талант Николая Сундеева утверждает непобедимое устремление к свободе, устремление всего и вся, одаряемого правом жить, когда сама смерть служит этому праву:

Прозрачный побег

на лозе виноградной...

Побег на свободу

из тьмы непроглядной,

к слепящему свету — из небытия!

Ты неотделим от лозы и от утра,

от этой земли,

что замешена круто

на смерти собратьев твоих до тебя.

Не соотносится ли это как пророчество с тем, что ожидало литературную Атлантиду, благодаря которой Кишинёв был уникален? Она разлетелась на живые частицы, которые животворно горят на разных материках. Утончённо талантливый поэт, славная Любовь Фельдшер, чьи стихи восхищают изяществом выражения чувств и их нюансов, сказала об этом:

Мы сегодня читаем по кругу стихи,

Вспоминая осеннюю вьюгу

Там, где листья легки, — там, где парки тихи,

Там, где осень — поэтов подруга.

Есть какое-то хрупкое таинство встреч

И особость душевного склада.

И сияет над нами высокая речь

Золотистым огнём листопада.

Разлетимся потом по воздушным путям,

Но не вместе, а поодиночке.

Будут волны шуметь, будет море роптать,

Голоса заглушая и строчки.

И мгновенно очнувшись от радужных снов,

Сердце ровно, как прежде, забьётся.

И хрустальная башня любимых стихов

На осколки стекла разобьётся.

* * *

Должна была погибнуть или нет литературная Атлантида — Бог весть. При моей жизни в ней, даже и в наставшую гласность, мою книгу об искалеченных детях и диктаторе не напечатали. И самого меня ждала жестокая смерть от удушья. Но дано было спасенье — отлёт в Германию. И уже в ней издали на немецком языке «Дайте руку королю», вскоре маленький роман перевели на английский. В России он так и не вышел. На Западе я написал много разного, и всё это опубликовано. О Кишинёве хорошо вспоминать, живя в Берлине и зная, что никто и ничто не заставит тебя вернуться.

Я написал о гогошарах и прочем. Здесь ешь их хоть по три раза в день. За полгода берлинской жизни я съел столько раблезианских яичниц, столько борщей с курицей, с уткой, с индейкой, не говоря уж о говядине, что больше не лезет, я перешёл на исключительно диетическое, начиная с креветок в лимонном соке, сорта бананов, которые едят жареными и присаливают, с каш, посыпаемых черникой, орехами кешью, дольками апельсина, ломтиками дыни, яблок, груш. О напитках заикаться излишне. <