Атлантида

— Великолепно! — воскликнул Фридрих. — Грандиозно!

— Жестокий шторм! — сказал капитан. — На циклон похож.

— Можете поверить, — послышался опять голос полковника, — что на одном лишь участке Нью-Йорк — Чикаго…

Туссен воскликнул:

— Прямо как Ниагарский водопад!

И в самом деле, набежавшая масса воды хлынула в вентиляционные шахты и трубы и так окатила мощный корпус корабля, что на нем буквально не осталось сухого места.

Ко всему еще стоял такой холод, что свой упорный, достойный восхищения рейс «Роланд» продолжал уже покрытый ледяной и снежной корой. Сосульки свисали с мачт и тросов. Вокруг капитанского мостика и штурманской рубки, на всех перилах и сгибах образовалось нечто вроде стеклянных сталактитов. Палуба стала совсем гладкой, и ходьба по ней была сопряжена с риском. На этот риск Фридрих пошел сразу же, как только распахнулась дверь Ингигерд и показалась развевающаяся по ветру копна белокурых девичьих волос. Ингигерд затащила его к себе.

Она приютила Зигфрида и Эллу Либлинг: у Розы, сказала Ингигерд, хватало хлопот с их матерью. Фридриху она была рада и спросила его, нужно ли готовить себя к опасности. Фридрих пожал плечами, но ее это не испугало. Скорее наоборот: прибавилось решительности. Она воскликнула:

— А каков это Ахляйтнер, а? Забрался в каюту и вопит: «Ах, бедная матушка! Бедная моя сестричка! Почему я тебя не послушался, мамочка!» И прочее в таком же духе! Ревмя ревет. И это мужчина! До чего противно!

Тут с ней сделался припадок смеха, и ей, как любому человеку на ее месте, который не хотел бы, чтобы его отшвырнуло, как какой-то пакет, в сторону, пришлось ухватиться за койку.

В эту минуту незримой рукою была убрана прочь каменная гора, под которой Фридрих похоронил юную грешницу Ингигерд.

Его восхищение ею еще больше усилилось, когда она вдруг захотела выйти на палубу, чтобы, спустившись оттуда вниз к Ахляйтнеру, утешить «этого старого осла». Но Фридрих такое не допустил.

Приход Фридриха снял с Ингигерд часть забот: он сразу же занялся малышами. Элла — Ингигерд дала ей свою куклу — сидела в одном углу дивана, укутав ножки в одеяло, а Зигфрид устроился на кровати. Держа колоду карт, он с усталым личиком довольно флегматично играл с воображаемым партнером.

— Мама у нас разведенная, — рассказывала Элла. — Они с папой все время ругались.

— Мама, — поддержал ее Зигфрид, отодвигая в сторону карты, — один раз в папу сапогом швырнула.

— Папа сильный, — опять взяла слово Элла. — Он однажды стул в землю вогнал.

Ингигерд невольно рассмеялась и сказала:

— От этих ребятишек со смеху помрешь!

— А в другой раз папа графин об стенку бросил, — сказал Зигфрид, — потому что дядя Болле все приходил и приходил.

И дети продолжали с серьезным видом обсуждать тему супружества.

Слуга артиста Штосса провел Розу по палубе в каюту, взяв ее на буксир таким же манером, как он это проделывал с хозяином. Оба разрумянились и выглядели весьма довольными, и Фридрих спросил молодого человека, в каком, по его мнению, положении находится «Роланд». Тот со смехом ответил, что все в порядке, если только ничего не случится.

— Бульке, — сказала Роза, — возьмите Зигфрида на закорки!

Бульке собрался выполнить ее указание, а она тем временем подхватила Эллу.

Но дети оказывали сопротивление, и Ингигерд сказала, что хотела бы оставить их у себя. Роза поблагодарила, сказала, что детям здесь в самом деле лучше, чем где бы то ни было, и обещала сразу же принести то, что им дают на ужин: булочки и кофе с молоком.

— Что это у вас на руке? — спросил Фридрих, увидев у нее длинную царапину — по-видимому, со следами когтей.

Девушка ответила, что от горя и страха ее барыня как бешеная становится.

Немилосердный циклон буйствовал пять часов подряд. Шквал за шквалом налетали на корабль, и интервалы между ними все сокращались и сокращались. Фридрих с трудом проложил себе путь вниз к парикмахеру, и тот совершил настоящий подвиг, побрив своего клиента при этой ужасной погоде.

— Нужно сохранять форму, — кричал брадобрей. — Если не работаешь, ты человек конченый.

И тут он замолк, отвел бритву от шеи Фридриха и побледнел. В машинном отделении раздался звон, возвещавший о том, что с мостика капитан отдал команду. Тотчас замерли машины. В этом, собственно говоря, не было ничего особенного, но сейчас, в такую погоду, здесь, в самом сердце Атлантического океана, в глазах не только Фридриха и парикмахера, но и каждого здравомыслящего пассажира, а также всего экипажа такой факт был равносилен предсказанию катастрофы. Сразу стало ощутимо волнение, охватившее всех, кто находился на борту утратившего свою волю судна. Послышались разные голоса, крики женщин, шум коридорной беготни. Какой-то мужчина, рванув дверь в парикмахерскую, крикнул:

— А почему мы, собственно, стоим, господин парикмахер?

Он задал свой вопрос с возмущением, словно ответственность за судьбу рейса возлагалась уже не на капитана, а на бедного цирюльника. Фридрих стер мыльную пену с лица и поспешил наверх, на палубу, сопровождаемый многими пассажирами, которые на ходу задавали вопросы, пробирались ощупью, карабкались, подпрыгивали и которых бросало от одной коридорной стены к другой.

Со всех сторон слышалось:

— Мы дрейфуем!

— Сломан винт!

— Циклон!

— Ах! — восклицала увлекаемая толпой девушка в пеньюаре. — Не во мне дело, не во мне! В моей бедной маме! Она в Штутгарте живет!

— Что случилось, что случилось? — закричали хором два десятка человек, обращаясь к пробегавшему мимо них стюарду, а тот, пожав плечами, помчался дальше.

Сгрудившись, подобно овцам, люди загородили дорогу к первой лестнице, к которой приблизился Фридрих, и потому ему пришлось пробираться к другой, а значит, проделать довольно длинный путь к кормовой части, а оттуда — сквозь тесный коридор — в обратном направлении. Он шел при этом быстро, был внешне спокоен, но нервы его были невероятно напряжены. Более того, им овладел страх. Во втором классе его остановил человек, стоявший босиком у двери своей каюты. Он безуспешно пытался застегнуть ворот рубашки: мешало волнение.

— Что случилось? — крикнул он Фридриху. — Эта чертова посудина в сумасшедший дом превратилась, что ли? Сначала умирает кочегар! А теперь, чего доброго, пробоину получили или винт сломался! О чем себе капитан думает? Я офицер! Двадцать пятого февраля, хоть кровь из носу, я должен быть в Сан-Франциско. А если так дальше пойдет, я и застрять могу.

Фридрих хотел пройти мимо этого господина, но тот преградил ему путь.

— Я офицер, — повторил незнакомец. — Меня зовут фон Клинкхаммер. О чем, интересно, капитан думает! — кричал он, а в это время неожиданным толчком его отбросило назад, к коридорной стене, так что он чуть не влетел в свою каюту. — Для того я, что ли, в отставку вышел и от карьеры отказался, чтобы в этой проклятой, задрипанной посудине…

Но Фридрих уже мчался дальше.

Корабль с остановившимся пульсом охватила глубокая тишина, и на ее фоне еще заметнее ощущался испуг, забравшийся в души обитателей судна. Сквозь поминутно хлопающие двери из кают проникали невнятные возгласы, порожденные страхом и смятением людей. В этом качающемся коридоре со скрипящим, подобно новым сапогам, полом и со светящимися лампочками Фридриха особенно страшили непрекращающиеся электрические звонки. Видимо, в сотнях дорогих кают охваченные паникой пассажиры, претендовавшие на особенное обслуживание в обмен на пачку крупных купюр, одновременно нажимали на кнопки звонков. Никто из них не был склонен признавать возможность force majeur, [42] которую им могли преподнести Атлантический океан, циклон либо поломка винта или же какой-нибудь несчастный случай. Своим звонком — так, вероятно, полагали эти люди — они предъявляют какому-то несущему за них ответственность лицу категорическое требование спасти их, доставив, чего бы это ни стоило, на сушу. «А не спускают ли уже там наверху, — думал Фридрих, — пока вы тут звоните, на воду шлюпки, до отказа набитые людьми?»

42

Непреодолимая сила, созданная стихией или обстоятельствами (фр.).