Атланты

— Я хочу повидать свою мать. Я — Гальдар.

— Лучше не ходи туда…

Деревушка представляла собой несколько хижин из глины и дерева, прижавшихся к скале, оканчивающейся ущельем. Жителей в ней было не больше сотни. Они кормились тем, что пасли коз, ловили рыбу в окрестных озерцах, охотились и промышляли изредка на большой дороге. Запахнутые в лохмотья, грубые, ненавидящие всех и вся, они влачили свое существование, не имея ни веры, ни закона, ни надежды на что-то лучшее.

Он встретил какую-то старуху, пасшую свою единственную козу, сидя на камне.

— Мать Гальдара? Ты спрашиваешь, где она живет? А что тебе от нее надо? Ты ведь из Посейдониса, дитя мое? Ты слишком хорошо одет и не голоден, чтобы явиться откуда-то еще. Ба, какой у тебя пояс!

— Я — Гальдар, сын Тэда.

— Сын Тэда спит вместе со своим отцом. Три стрелы пронзили его, и он лег в холодную землю среди лучших людей Верхних Земель.

— Ты ничего не знаешь!

— Глупые овцы щиплют теперь траву, проросшую над его телом, там, на холмах, где растут лилии и маргаритки. Всего шестнадцать лет! Бедняжка, ведь он шел по стопам своего отца.

— Мне и впрямь было тогда шестнадцать лет!

— Отец с сыном и все лучшие люди из живших прежде спят внизу… Но, знаешь, их души не нашли приюта, они приходят сюда, невесомые, словно облака. А зачем! Им теперь не на что надеяться.

— Говорю тебе — я сын Тэда. Я не был убит, воины императора схватили меня. Двадцать лет я ворочал веслом на галерах Нода и вот — вернулся!

— Спасите, привидение! — закричала вдруг старуха. — Помогите! Скелет на лошади! Средь бела дня! Он явился мучить нас!

Женщины с закрытыми лицами и мужчины высыпали из хижин и окружили Гальдара. Некоторые были вооружены. Один из них, видимо, главный, подошел к нему.

— Да, ты Гальдар, я узнаю тебя, — сказал наконец он.

— Где моя мать?

— Иди за мной.

Она спала на узкой лежанке, высеченной в скале, в глубокой нише самой большой из пещер, освещенной дрожащим пламенем двух ламп. Он не сразу понял, в чем дело. Ему казалось или, может быть, хотелось, чтобы она и в самом деле спала, но, когда глаза его привыкли к сумраку, он увидел, что ее грудь не поднимается, он заметил впавшие глаза, утончившиеся ноздри и восковой оттенок кожи. Все его существо, все, что сохранил он в себе от нежного детства, еще продолжало надеяться. Он молча склонился над этими губами, замершими теперь в вечной улыбке. Дрожащими руками он коснулся ее сложенных ладоней, маленьких, словно у ребенка. Он поцеловал ее лоб, обрамленный седоватыми прядями, застывший и холодный, словно гладкий камень. Глаза ее были приоткрыты, и он заметил в бахроме ресниц тонкий серпик зрачка, серо-зеленого с пятнышками цвета лесного ореха… Он не мог удержать слез. Они подступали откуда-то из глубины души, где рождались рыдания и стоны.

— Вчера еще, — говорил вожак, — она вспоминала о тебе, знала, что ты жив, и никогда не могла поверить в весть о твоей смерти. Она чувствовала, что ты жив… Умерла твоя мать на рассвете. Она долго болела, и мы ухаживали за ней. Ты приехал слишком поздно. Но — кто знает? — может, она и сейчас тебя видят, тогда она счастлива.

Гальдар присел возле постели на огромный камень, вытесанный в форме сиденья. Он не мог отпустить эти маленькие неподвижные ладони, отвести глаз от этого лица, почти не изменившегося, от этой улыбки, загадочной, как сама смерть. Его сердце готово было вырваться из груди, словно раненый зверь.

— Могила уже готова, — сказал его собеседник. — Мы не можем больше держать ее здесь.

— Почему?

— Просто она занимает место, и к тому же лучшее.

Когда они перенесли тело к яме, начался снег. Опустили тело, укрыли лицо полой туники покойницы и засыпали могилу землей и камнями. Вожак взял Гальдара за руку.

— Послушай, — сказал он, — ночь уже совсем близко. Мы не можем отвести тебя назад. Ты погибнешь. Горы безжалостны к чужим.

— А почему ты решил, что я собираюсь ехать?

— На эту ночь, в память о Тэде и о той, которую мы так любили, мы дадим тебе кров, но завтра, слышишь, завтра же, с первыми лучами солнца ты уйдешь и не вернешься сюда больше никогда.

— И ты говоришь, что любишь своих людей?!

— Да, я люблю их и готов служить им. Я был с твоим отцом, когда его убили, я был начальником одного из отрядов. Я и привез его тело. Твоя семья бредила одной мыслью: отомстить, отвоевать Верхние Земли, прошлые почести и былое поклонение. Они втягивали нас в вечную войну. Мы потому и оказались здесь. Хотя и в нищете, зато живы! Так что лучше тебе уехать.

— С того самого дня, как я попал в плен, я ждал момента, когда вернусь домой. С цепями на ногах, под плетьми каждый день я мечтал об этом миге. Эти мысли согревали меня. Тогда я был счастливее, чем теперь.

Он поел с ними: крупяная похлебка, приправленная травами и забеленная козьим молоком, остатки жаркого из мяса косули, плохо приготовленный сыр да вода, отдающая железом.

— Раз уж мы — причина ваших бед, почему вы ухаживали за моей матерью? — спросил он вдруг. — Почему вы и ее не отправили вниз по тропе?

— Неужели ты думаешь, что мы могли бы сделать это! Ведь она отдала все вещи, золото, права на наследство, чтобы спасти нас!

— Да, да, — закивали остальные.

— Ведь другие деревни были полностью вырезаны или угнаны.

— Всякий раз, — сказала старуха, которую Гальдар встретил первой, — как гудит ветер, слышно, как все эти мертвецы, бродящие без приюта, хохочут и поют военные марши или колыбельные песни. А кое-кто видел даже, как блестит их оружие… А ты вернулся! — закричала вдруг она.

— Нет, — отрезал главный, — просто он пришел на ночь глядя, и потом он плакал. Тени не плачут. Это уж точно.

— Не плачут, — пробормотала старуха, посверкивая глазами.

— Если я вас стесняю, я могу переночевать и на дворе.

Он вышел, не в силах больше сдерживать досаду и тоску.

— Твоей матери нет больше, — проворчал вожак. — У тебя нет прав на нас. Твоя мать отдала их императору. С тех пор Нод настоящий хозяин Верхних Земель. Ты теперь никто и не можешь ничего требовать. Твоя мать освободила нас от наших обязательств перед тобой.

— Чтобы вас же спасти!

— Мы не хотим, чтобы все началось снова!

Луна освещала пейзаж, достойный кошмарного сна. Над заостренными зубцами вершин, над всеми этими клыками и зловещими ущельями, над беспросветно черными прогалинами, над каменными глыбами, разъеденными яростными ветрами, над беспорядочным нагромождением причудливых каменных рептилий, безобразных зверей, увешанных страшными шипами, — надо всем этим медленно поднимались тяжелые испарения. Они вздымали свои бесплотные щупальца, стягивали их в кольца, закручивали в свитки, тревожа, словно призраки, воспаленный мозг и больное воображение человека своими зыбкими и летучими картинами. Гальдар думал: