Атомные уходят по тревоге

— Судя по всему, в сроки не уложимся…

— Наоборот! Вы видите, сколько рабочих и техников устанавливают приборы. Да и ваши стараются…

«Его» — это команда будущего атомохода.

Это очень хорошо, что она имеет возможность до винтика изучить корабль вот так — на стапеле, а не по чертежам, снимкам и схемам.

Кроме того, моряки — самые строгие приемщики. Конечно, ему и в голову не приходило, что здесь кто-нибудь мог бы схалтурить, недобросовестно отнестись к делу.

Но он догадывался, какие задачи будут ставить перед экипажем, какая нагрузка ляжет на эти мощные шпангоуты. Лишний контроль еще никогда никому не помешал.

Стальная сигара… А сколько вместила она! Это над ней работали сотни ученых. Из-за нее месяцами искали решения в лабораториях институтов электроники и гидроакустики. Это ее видел когда-то в мечтах адмирал корабельной науки Крылов, когда первые утлые подводные лодки уходили на глубину, на схватку со смертью.

— Волнуешься, дружище?.. — Конструктор обнял Сорокина за плечи. — А я, думаешь, не волнуюсь!.. Этакую мощь спускаем!

— Да, такое бывает не каждый день…

Трудно спроектировать всякий большой корабль. Нужно ли говорить, сколько сил и нервов отняла у людей атомная лодка?

Как и во всяком трудном новом деле — задачей с сотнями неизвестных, — они искали, мучились и все начинали сначала. И опять экспериментировали, и отказывались от радостно утвержденного вчера и казавшегося поначалу совершенным.

И так в каждой из тысяч научных и технических составных, названия которых — кибернетика, электроника, атомная физика, гидроакустика, телевидение, — всего не перечислишь, как не сосчитаешь и бесконечных споров, волнений, обманутых и сбывшихся ожиданий, выпавших на долю конструкторов этой махины. Такой совершенной, гармоничной и простой на вид.

Конструкторы и моряки, пожалуй, единственные, кто знал доподлинно, чего стоят эти совершенство и гармония.

— Нелегко вначале пришлось ребятам из нашего «эпицентра» — ядерного отсека, — говорил Сорокину при знакомстве командир лодки. — Возьмите, скажем, того же Курбанали Шерифалиева. Само звание как звучит — трюмный машинист реакторного отсека! Конечно, он свое хозяйство изучил. Но одно — теория… На стационаре механизмы и системы «разложены». Сами видели, какие объемы и площади они занимают! А на лодке все спрессовано донельзя… И на тысячи «как» и «почему» никто ему ответить не может. Как поведет себя атомная установка на различных режимах работы? Или в аварийной ситуации? И вообще, что делать и как вести себя в этой ситуации? Даже толковых инструкций на сей счет у нас нет… Самим придется их вырабатывать…

— А кто эта девушка? — Сорокин кивнул, в сторону стапеля. — Вон там, в синей шапочке…

— Валя, из конструкторского…

— Смотрите, начинается!..

Гул сотен людей мгновенно стих. Только с соседнего стапеля в звенящей тишине мерно плыло шипение электросварки.

Женщина размахнулась, в воздухе сверкнуло — и бутылка шампанского, брызнув осколками, разбилась о форштевень лодки. Тишину разорвала медь оркестра.

— Ур-ра-а-а!..

Все закричали сразу, перебивая друг друга, размахивая флажками, бросая в воздух шапки и кепки.

— Строят корабль рабочие, ходят на нем моряки, а в путь провожает женщина, — задумчиво произнес конструктор.

Гигантская субмарина, разорвав ленточку, заскользила к воде. Удар — тысячи брызг взметнулись в небо, и вот она уже качается на маслянистой воде.

Если бы сейчас Сорокина спросили, что в мире самое красивое, он ответил бы: эта лодка.

Стремительные обводы корпуса. Рубка, чем-то напоминающая гигантски увеличенную деталь самолета. Опытный глаз моряка сразу угадывал мощь, скрытую за стальной обшивкой этой махины, и отличные мореходные качества будущей пленительницы океанов…

— Я вспомнил сейчас «щуки». — Сорокин тронул его за рукав — Тогда они нам казались верхом совершенства и боевой мощи. А что теперь «щука» по сравнению вот с этим…

— Да, я не завидую тем, из-за кого командир нашей «малютки» должен был бы нажать на кнопки пуска атомных…

— А как она поведет себя во льдах?

— Вместе будем маяться, Анатолий Иванович… Вместе, дорогой… Или ты думаешь, что я сейчас отправлюсь на курорт в Сочи?

— Что вы!..

— По расчетам должна отлично себя вести. А на практике… Что же — поживем увидим. Мой учитель всегда мне советовал: «Не знаю, как насчет цыплят, которых считают по осени, а в нашем деле лучше утонуть самому, чем допустить малейшую возможность, чтобы когда-нибудь из-за твоей ошибки утонул хоть один подводник…» Пойдем поздравим команду. Они больше всего переживали. Ждали нашу посудину. Разве это моряк — без корабля! Засиделись ребята. В море рвутся…

А над советским подводным атомоходом, нареченным «Ленинский комсомол», взвился флаг.

Он рвался на флагштоке трепетно, словно ему тесно было в этой бухте среди кораблей, которые рядом с ним казались уже вчерашним днем флота…

Время стирает подробности, и историки через десятилетие-два находят в документах лишь главное, общую схему событий.

Тимофеев взглянул на часы и точно засек время. Это произошло в девятнадцать часов пятьдесят пять минут по московскому времени. Над первым советским подводным атомоходом взвился Флаг Советского Военно-Морского Флота. Флаг был особенный — шелковый. Врученный лично главкомом.

Командир увидел, как первые мгновения торжественной приподнятости вдруг сменились некоторой растерянностью. Лица у людей «гасли»: исчезали улыбки, тухли глаза. Кое у кого всю разноликую гамму чувств, пронесшуюся по лицам, затеняла досада.

Понять подводников было нетрудно: минут этих ждали годами. Вся история предшествующего лодке флота замыкалась на них, и они же, эти минуты, были рубежом, за которым для флота начинался новый отсчет времени. И разве не обидно — мгновениям этого долгожданного торжества суждено продлиться всего… пять минут. Да, да — пять минут: в двадцать часов, согласно уставу, флаг было положено спустить. Заход солнца механически влек за собой раз и навсегда строго установленный церемониал спуска боевого флага, если корабль не находился в плавании.

— Как быть, товарищ главком? — сам вид командира был безнадежно-удрученным.

— Что же, в конце концов, уставы создают люди. И не все в уставе можно предугадать. Бывают же, наконец, исключительные ситуации. — Казалось, главком убеждает самого себя. — Хорошо! — Повернулся он к командиру.. Разрешаю спустить флаг на час позже установленного времени…

А краснозвездное шелковое полотнище с серпом и молотом плыло на ветру, и люди, не отрывающие глаз от него, с благодарностью думали о том, что единственное в истории флота столь удивительное попирание буквы освященных столетиями морских законов уже само по себе в эти считанные мгновения стало одной из ярчайших страниц истории флота российского.

Глава II ГДЕ-ТО ПОД ПОЛЯРНОЙ ЗВЕЗДОЙ…

1

Рюрик Тимофеев, командир электромеханической части, был севастопольцем.

«Мне даже смешно вас слушать, — сказал о нем корреспонденту одессит Миша Коваль. — Любит ли он море? Кто в Одессе и Севастополе не любит море?..»

В кругу друзей Рюрика Тимофеева молчаливо предполагалось: «севастополец» — как характеристика человеку. Не менее важная, чем послужной список. Для тех, кто по возрасту еще ничего не успел сделать, — это как обязательство: что бы с тобой ни стряслось, бросить тень на имя «Севастополь» — предательство.