Атосса. Император

Вер стал расспрашивать снова, но Мастор не выдал ничего до тех пор, пока Вер не потрепал его тихонько сперва по одной, а потом по другой щеке и весело сказал:

— Мастор, добрый Масторчик, выслушай меня. Я буду делать тебе предложения, а ты, кивая, приближай свою голову к голове дважды двуногого осла, на котором ты сидишь, как только тебе понравится какое-нибудь из них.

— Позволь мне ехать своей дорогой, — попросил Мастор с возраставшим беспокойством.

— Поезжай! Но я буду идти с тобою, пока не добьюсь того, что тебе нравится. В моей голове живет множество предложений, вот увидишь. Во-первых, я спрашиваю тебя: не отправиться ли мне к твоему повелителю и не сказать ли ему, что ты выдал мне его присутствие в Александрии?

— Ты не сделаешь этого, господин! — вскричал раб.

— Ну, так дальше. Должен ли я прицепиться к тебе со своей свитой и оставаться при тебе до тех пор, пока наступит ночь и ты должен будешь возвратиться к своему хозяину? Ты делаешь рукой отрицательное движение, и ты прав, потому что выполнение этого предложения было бы столько же мало приятно для меня, как и для тебя, и, вероятно, навлекло бы на тебя наказание. Так шепни-ка мне спокойно на ухо, где живет твой повелитель и от кого и кому ты везешь эти цветы. Как только ты согласишься на это предложение, я тебя отпущу на все стороны и покажу тебе, что я в Африке так же мало дорожу своими деньгами, как в Италии.

— Никаких денег… я не приму никаких денег! — вскричал Мастор.

— Ты славный малый, — сказал Вер, переменив тон, — и тебе известно, что я хорошо содержу моих слуг и охотнее делаю людям приятное, чем дурное. Так удовлетвори мое любопытство без опасения, и я обещаю тебе, что ни один человек, а тем более твой господин, не узнает от меня то, что ты мне сообщил.

Мастор некоторое время колебался; но так как он не мог скрыть от самого себя, что в конце концов он все-таки будет вынужден исполнить желание этого могущественного человека и так как он в самом деле знал расточительного и разгульного претора как доброго господина, то он вздохнул и затем прошептал ему:

— Ты не погубишь бедного человека, это я знаю; ну, так я скажу тебе: мы живем на Лохиаде.

— Там! — вскричал претор и всплеснул руками. — Ну, а цветы?

— Шалость.

— Значит, Адриан находился в веселом расположении духа?

— До сих пор он был очень весел, но с минувшей ночи…

— Ну?

— Ты ведь знаешь, что бывает с ним, когда он заметит дурные знаки на небе.

— Дурные знаки, — повторил Вер серьезно. — И все-таки он посылает цветы?

— Он — нет. Как только мог ты подумать это!

— Антиной?

Мастор кивнул утвердительно головой.

— Каков! — засмеялся Вер. — Значит, он начинает находить, что восторгаться приятнее, чем самому быть предметом восторгов. Какой же красавице посчастливилось расшевелить это сонливое сердце?

— Я обещал ему не проболтаться.

— И я обещаю тебе то же самое. Моя молчаливость еще сильнее моего любопытства.

— Так прошу тебя, удовольствуйся тем, что ты знаешь.

— Знать половину хуже, чем не знать ничего.

— Я не могу говорить.

— Не начать ли мне снова с моими предложениями?

— Ах, господин, сердечно прошу тебя…

— Так говори скорее, и я отправлюсь своей дорогой. Если же ты будешь продолжать упираться…

— Право же, дело идет об одной бедной девушке, на которую ты бы и не посмотрел.

— Итак, это девушка.

— Наш молосс напугал ее.

— На улице?

— Нет, на Лохиаде. Ее отец — дворцовый смотритель Керавн.

— И ее зовут Арсиноей? — спросил с искренним сожалением Вер, вспомнив о прекрасной девушке, избранной для роли Роксаны.

— Нет, ее зовут Селеной; Арсиноя — ее младшая сестра.

— Так ты везешь этот букет на Лохиаду?

— Она вышла из дому и не могла идти дальше; теперь она лежит в чужом доме.

— Где?

— Да ведь это для тебя все равно.

— Нет, вовсе нет. Прошу тебя сказать мне всю правду.

— Вечные боги, какое тебе дело до этого больного создания?

— Никакого, но я должен знать, куда ты едешь.

— К морю. Я не знаю дома, но погонщик осла там позади…

— Далеко это отсюда?

— Каких-нибудь полчаса, — отвечал Мастор.

— Так. Значит, порядочный кусок пути, — заметил Вер. — И Адриан стоит на том, чтобы не быть узнанным?

— Конечно.

— А ты, его приближенный раб, которого кроме меня знают еще и другие люди из Рима, думаешь с этим букетом в руке, привлекающим на тебя все глаза, целых полчаса ехать по улицам, на которых толпятся теперь все, кто имеет ноги?! О Мастор, Мастор, это неблагоразумно!

Раб испугался и, понимая, что Вер прав, спросил тревожно:

— Что же мне делать в таком случае?

— Сойти с этого осла, перерядиться и погулять вволю вот с этими деньгами.

— А букет?

— Я позабочусь о нем.

— Ты наверное сделаешь это и не скажешь Антиною о том, к чему принуждаешь меня?

— Разумеется, не скажу.

— Так вот тебе цветы, а денег я не могу взять.

— Так я брошу их в толпу. Купи себе на эти деньги венок, маску и вина, сколько можешь выпить. Где можно найти девушку?

— У госпожи Анны. Она живет в маленьком доме в саду вдовы Пудента. Тот, кто будет отдавать букет, должен сказать, что его прислал друг с Лохиады.

— Хорошо. Теперь иди и позаботься о том, чтобы никто не узнал тебя. Твоя тайна — моя, и о друге с Лохиады будет упомянуто.

Мастор исчез в толпе, а Вер вручил венок одному из садовых богов, которые за ним следовали, смеясь, вскочил на осла и приказал погонщику указывать ему дорогу.

На углу ближайшей улицы он встретил двое носилок; люди, которые их несли, с трудом пробирались через толпу.

В первых носилках помещался Керавн, толстый, как Силен, спутник Диониса, но с угрюмым лицом; его шафранный плащ был заметен издали. Во вторых сидела Арсиноя. Она весело смотрела кругом, такая свежая и прекрасная, что ее вид взволновал легко воспламеняющуюся кровь римлянина.

Не подумав о том, что он делает, Вер взял у садового бога предназначенный для Селены букет, положил его на носилки девушки и сказал:

— Александр приветствует прекраснейшую Роксану.

Арсиноя покраснела, а Вер, посмотрев несколько времени ей вслед, приказал одному из своих мальчиков следовать за носилками и затем, на цветочном рынке, где он будет его ждать, сообщить ему, куда эти носилки направятся.