Аттестат зрелости

– Смотри-ка ты, почти к самому дому подвезли, - пошутил мрачно Игорь, выходя из патрульной машины,

– Погоди, может, тебе сейчас не до дома будет, - зловеще пообещал милиционер.

Игорь передернул плечами: да, влип в историю. Ох, и достанется же ему: и от матери с отцом, и от Ольги. Девушка презрительно посмотрит на него, и скажет: «Эх, ты!», - а Игорю потом хоть с камнем на шею в реку: Ольга надуется надолго.

Милиционер сдал задержанных хмурому дежурному с сержантскими лычками на погонах, коротко объяснил, в чем дело, выложил отвертку, найденную у Фитиля, и вновь уехал на патрулирование.

Дежурный раскрыл журнал, вписал время и дату, спросил, хмуря брови:

– Тэк-с... Свидетели кто?

– Да мы, вроде...
– поднялся все тот же, с черной косой челкой на лбу, что согласился стать свидетелем в парке.

– Фамилия, имя... отчество... адрес...

– Юрий Иванович Торбачёв, токарь с механического, а это, - он показал рукой на плечистых парней, - это наша бригада, а я, значит, бригадир. Записывать всех будете?

– Обязательно, - было видно, что эти мелкие происшествия очень надоели сержанту, а происшествий немало - вон какой журнал толстый.

Токари всё коротко и ясно рассказали, похвалили Игоря.

Потом дежурный расспросил Оленькова и отпустил его, заставив расписаться под тем, что записал на листе бумаги.

– Иди домой, - доброжелательно кивнул.
– Если понадобишься, вызовем. Да не броди по улицам-то, время позднее, домой иди. А вы погодите, - осадил сержант токарей, увидев, что и они поднялись.
– Я еще с этими субъектами не поговорил, - показал дежурный на Фитиля и Окуня.
– Посидите, ребята, малость...

Игорь ушел, а Окуня охватил страх: Оленькова отпустили, а его оставили, и неизвестно, насколько.

– Начнем с тебя, что ли, - сказал сержант Окуню, разглядывая его суровыми глазами, и ни капли сочувствия не было в его взгляде, даже голос стал злее.

Окунь вздрогнул, внутри у него все задрожало то ли от страха, то ли хмель выходил, но Васька старался держаться нагловато, презрительно щурился на сержанта.

– Фамилия... Имя... Отчество...

Васька все четко произнес, и дежурный удивленно вскинулся:

– Окунь? А хирург Вера Ивановна Окунь кто тебе?

Васька покраснел и опустил голову.

– Кто же тебе Вера Ивановна?

– Мать, - прошептал Васька, еще ниже повесил голову, сгорбился.

– А не обманываешь?
– недоверчиво спросил дежурный.

– Не-а, не врет, - ответил за Ваську Фитиль и засмеялся.
– Уж сделай снисхождение, гражданин начальник, вдруг под нож к ней попадешь, зарежет ведь за сыночка!

Сержант прикрикнул на Фитиля:

– Ты, Никулин, помолчи, с тобой разговор особый будет!
– и он показал Фитилю остро заточенную отвертку: - Это что?

– А чо?
– ухмыльнулся Фитиль.
– С работы шёл и прихватил, дома надо утюг починить. Так за отвёртку на работе ответ будет, а не тебе спрашивать!

– Утюг чинить?
– сержант схватил карандаш, привстал из-за барьера, чтобы было видно всем, и начал чинить карандаш сначала нижним концом отвертки, потом боковыми гранями: аккуратные стружки сыпались на лист бумаги.
– Утюг чинить, говоришь?
– уже ехидно повторил сержант, глядя, как удивленно открывали рты Окунь и ребята-токари.

Фитиль молчал, понял, что дело принимает серьезный оборот.

– Тэк-с... холодное оружие это называется, Никулин. А ты, между прочим, поднадзорный пока. Или забыл?

Фитиль попробовал улыбнуться по-прежнему нагло, но получилось жалко и криво:

– Да ладно тебе, Никитич... Холодное оружие, холодное оружие! Какое же оно холодное - отвертка это...

– Я вам, Никулин, не Никитич, - официально вдруг заговорил сержант, - Ну-ка, ребята, посмотрите, что это такое?
– обратился он к токарям.
– Что это за инструментик?

Токари осмотрели острые грани. Торбачев даже пальцем провел - остро ли, как делал, проверяя заточку резца, и присвистнул:

– Вот это да!

– Отвертка! Да ничего этой отверткой не сделаешь, шуруп испортишь, - растерянно сказал один из его товарищей.

Дежурный словно ждал этих слов и припечатал журнал ладонью:

– Вот так-то, гражданин Никулин Виктор Федорович, пятьдесят четвертого года рождения, освобожденный досрочно-условно. Теперь мы и с вами подробненько побеседуем.

Дежурный отпустил Окуня, взяв с него подписку о невыезде из города, и Васька дрожащей рукой расписался на бланке.

– Иди домой, мать, наверное, уже волнуется, - миролюбиво сказал сержант.

Окунь хотел возразить, что мать уже давно за него не волнуется, он - не пацан, но промолчал.

Они были в комнате вдвоем: дежурный и Васька. Токари ушли, Фитиля отвели в камеру предварительного заключения.

– Что же ты, парень, творишь, - спросил дежурный, и Васька увидел, что глаза у сержанта совсем не злые, а усталые и добрые, и лет ему, видимо, уже немало - голова почти седая.

Васька молчал.

– Мать у тебя - золотой человек, а ты ее позоришь. С Никулиным связался, пьешь, наверное... Какой он тебе друг?

У него две судимости, вот опять получит свое, а тебе не такие друзья нужны... Вот Оленьков, вы с ним из одной школы, даже из одного класса, почему ты с ним не дружишь? На девчонку-малолетку напал, парнишку ударил... За что?

Васька молчал. Да и что он мог сказать? Ему порой и самому было противно с Фитилем, но кто-то, внутри его сидящий, толкал к нему. Всем назло, И одноклассникам, и матери, и учителям. Он старался держаться независимо, даже порой нагло, хамил всем подряд, и некоторым девчонкам на танцплощадке, это даже нравилось. А в классе, он это знал, его не любили.

– Что же ты молчишь, Василий?

– А что сказать? Расплакаться – «дядя, я больше не буду»? Я ж не первоклассник.

– Вот и обидно: вон какой здоровый, а ничего не понимаешь. А мать не обижай. Я ей, знаешь, до конца жизни буду благодарен. Вот такой же, как Никулин, порезал меня, и если б не Вера Ивановна... Ну, ладно, иди.

Окунь вышел из отделения, постоял немного у ярко горевшей надписи «Милиция» и побрел домой. Автобусы уже не ходили, но Васька вышел к ближайшей автобусной остановке, постоял, ежась, и побрел дальше.