Аттестат зрелости

Х

И вот, наконец, наступила пора Поведать о том мне, как солнце с утра Вставало над миром… И как травостой Ягнят тонкорунных скрывал с головой. Как птицы в раскидистых кронах дерев Торжественный свой зачинали напев. И эхо, за криком гоняясь в горах, — Ээ-гей!.. — Повторяло за ним впопыхах. Как грозный утес опасался упасть В ущелье, разверзшее страшную пасть. И красные скалы в рассветных лучах Сверкали, как искры в девичьих очах. И как у селения два родника Звенели, как струны пандура, слегка… Из первого парни поили коней Студеной струей, что слезинки светлей. Аульские девушки шумной гурьбой Несли от второго кувшины с водой. Ах, знойное лето, в родимом краю В тот год ты удвоило жажду мою. … Прости, друг читатель, мне долгий рассказ, Но день этот вижу я, точно сейчас. Он испепеляет меня изнутри — Ведь я повстречался впервые с Шахри.

XI

Как раз в то памятное лето Семнадцатый пошел мне год… В селе считался я поэтом И этим был ужасно горд. К тому ж средь сельской молодежи Я городским слыл как-никак — Носил сандалии из кожи И парусиновый пиджак. Был и заносчивым, и смелым, Да и работал ой-е-ей!.. Хотя считал позорным делом Осла гонять на водопой. Уж коль трудиться, так с азартом, А отдыхать, так от души… И вот однажды на базар я С утра пораньше заспешил. Хоть две версты туда, не боле, Я влез без спросу на коня… Ведь я давно уже не школьник — В кармане паспорт у меня. Базар… Он кучей муравьиной Казался с дальнего холма. А подойдешь — Как рой пчелиный, Гудит людская кутерьма. Все изобилие района С рассвета здесь переплелось: Кричит глашатай исступленно, Ревет ишак ему назло. Там туша горного барана Мясистый выставила бок. Хозяин отрезает рьяно Для покупателя кусок. Здесь мнут бока коровам тучным, Похлопывают бычий зад. Как будто океан могучий, Ревет, волнуется базар. Там унцукулец с дивной тростью, Здесь кубачинец с серебром. Впервые в жизни довелось мне Такое увидать добро. Тут гоцатлинец, там балхарец С кувшинами на вкус любой. Кумык с мукой, с конем аварец, Лезгин с душистою айвой. Вон горец у андийца бурку Купил и привязал к седлу. С такой не боязно ни в бурю, Ни в снежную седую мглу. А вот на ветках тополиных Висят папахи — Славный мех!.. Кому короткий, кому длинный — Нетрудно угодить на всех. — Эй, паренек, купи бухарку, — Кричит хозяин бойкий мне. — В твоей папахе летом жарко, Я кепкой обойдусь вполне. Прости, читатель, коль наскучил Тебе восторженный мой пыл. Когда бы не счастливый случай, Он вдвое бы короче был. Но в этот день, Когда в зените Оцепенело солнце вдруг, Впервые я Шахри увидел, Фуражку выронив из рук. Ах, не взбреди мне до рассвета Подняться и примчать сюда, То не было б ни встречи этой И ни поэмы… Никогда.

ХII

Как я тебя на шумном рынке встретил, Так ты, Шахри, стихи мои встречай. Припомни, как повеял свежий ветер И губ твоих коснулся невзначай. Как на траве примятой В шали белой У крепостных ворот в полдневный час Горянка песню радостную пела, Ладонью барабаня в медный таз. То весело глядела на дорогу, То к небу устремляла взор она, Как будто бы невидимому Богу Была игра ее посвящена. То цокала, то головой качала, То бровь дугою морщила на лбу. То поводила гибкими плечами — Что восхищало сельскую толпу. Звенел, как бубен, таз ее луженый, И сильный голос бился, как родник… Торговлю прекратив, На луг зеленый Спешили дружно парень и старик. И даже пыльный газик из райкома На миг притормозил возле него… И я помчался, песнею влекомый, Не чуя ног и сердца своего. Та песня без конца и без начала Парила легким облаком вдали. Когда она любовь мне предсказала, Я, не робея выкрикнул: — Сахли!.. Стучали в такт серебряные пряжки У пламенной певуньи на груди. И я подбросил вверх свою фуражку, Как голубя почтового — Лети! Взмыв высоко, Сизарь мой беззаботный На полпути не выбился из сил, Но возвратясь из славного полета, На голову девичью угодил. Уж тут-то я смутился не шутку И тихо буркнул девушке: — Прости… Она оторопела на минутку, Ладонями фуражку обхватив. Лишившись дара речи на мгновенье, Я вновь промямлил, Пот смахнув со лба: — Еще раз приношу я извиненье За то, что кепка так моя глупа. Красавица взглянула, Но без страха, И засмеялась, бусами звеня: — Не так уж и глупа твоя папаха, Когда из многих выбрала меня. Я стал краснее вишни переспелой… И вдруг под улюлюканье толпы, Фуражку нахлобучив неумело, Стал убегать от собственной судьбы. А сердце билось, словно птица в клетке: — Пока еще не поздно, возвратись… Наверно, слишком знойным было лето, Чтоб обожгло любовью на всю жизнь.

XIII

Базар устал… Поляна опустела. Умолкли разом песни, шум и гам. И горцы, завершив успешно дело, Разъехались, ударив по рукам. На горку бесконечной вереницей Груженые повозки поползли. Истошный вопль полночной дикой птицы Раздался неожиданно вдали. Похолодало… Впрочем, был согрет я Внезапной страстью, что ни говори… И вдруг узнал два женских силуэта На фоне отцветающей зари. Не ведая усталости и страха, Без тягостной поклажи, Налегке, Они шагали в сторону Ахваха И пели на аварском языке. Одна постарше В легкой шали белой Свой медный таз под мышкою несла. А та, на чей платок фуражка села, С гармошкою за ней вприпрыжку шла. Спросил я у знакомой мастерицы Их имена, пылая изнутри… — Так это же ахвахские певицы. Мать звать Кусун, А дочь ее — Шахри. Шахри, Шахри — таинственное имя, Арабских сказок тонкий аромат… На свете не найти его любимей — Так мне казалось много лет назад, Когда, застыв, глядел я на дорогу С «горящим вздохом в пламенной груди», Когда известно было только Богу, Что сбудется со мною впереди.

XIV

Я в сумерках нашел коня На площади базарной. Скакун в отличье от меня На верность сдал экзамен. — Прости хозяина, гнедой, Что пропадал он долго. — Вздохнул я, потрепав рукой Животное за холку. Поводья кое-как держа, Пешком побрел в аул я, В то время, как моя душа К Ахваху повернула. Поэтому мой путь впотьмах Тянулся бесконечно… А возле дома глянул… Вах! В руке — одна уздечка. Но где же конь?.. Искать его Средь ночи мало толку, Уж хорошо, что самого Не растерзали волки. Уздечку спрятав на груди, Я рухнул, как убитый, В постель… Покуда бригадир Не постучал сердито. За то, что конь мой заплутал В колхозных сочных травах, Блюститель мать оштрафовал За мелкую потраву. Ах, мама, зря на скакуна Тебе не надо злиться… Не он виновен, а одна Ахвахская певица.

XV

Так, как хлам бесполезный сжигают, Так спалил я свой нрав удалой. Эх, фуражка моя городская, Что же ты натворила со мной?.. Мне наскучило в отчем ауле, Ведь с рассвета жужжало в ушах, Как бесцельно летящая пуля, Без конца — Все Ахвах да Ахвах. Мне найти бы какую причину, Наговорам да сплетням назло… Без предлога негоже мужчине Заявляться в чужое село. Думал день… Думал два… И неделю. От фантазий совсем изнемог, Но в конце-то концов еле-еле Отыскал подходящий предлог. Как же я позабыл про Омара — Однокашника и кунака. В общежитии мы с ним на пару Кой-кому понамяли бока… Сколько раз я сулил на прощанье Ненадолго прийти погостить… Исчезали мои обещанья На глазах, Как песок из горсти. Ну, теперь-то уж, сердце порукой, Что пылает в груди у меня, К своему закадычному другу Я отправлюсь, не медля ни дня.

XVI

В самом деле интересно это — Есть ли человек такой в горах, Чтобы знал подробнее поэта Путь тернистый из Цада в Ахвах. Сорок верст — Немного и немало, — Маршируя браво, как солдат, Прямиком, минуя перевалы И ущелья мрачные, как ад. Сорок верст — Немало и немного — Напрямик в обувке городской Вдоль с ума сходящего потока По тропе над пропастью глухой. Тут орел парит, А там удоды Сели на боярышнике в ряд… И везде крутые повороты Роковой внезапностью грозят. … Мне уже случалось не однажды Покидать родимые края. Но в Ахвах, томим любовной жаждой, Собирался тщательнее я. В первый раз побрился, как мужчина, И вихры кинжалом обкорнал, Получилась грустная картина — Клок травы, застрявший между скал. Не смутясь, однако, чуб колючий Прилизал я кое-как с трудом И перевязал на всякий случай Шею свою стиранным бинтом. Так солидней… Будто от ангины Горло воспаленное горит… Может быть, свой взор случайно кинет На меня насмешница Шахри. Встрепенется, глядя на больного, И найдет сочувствия слова… Братовы часы с застежкой новой Я напялил поверх рукава. А затем, старательно и рьяно Перерыв семейный гардероб, Я на дно большого чемодана Уложил все лучшее добро. Видимо, святое чувство меры От усердья изменило мне… Не хватало только револьвера, Чтобы он болтался на ремне. Через час, уставши до упада, Заглянул я в зеркало и сник: Всем хорош джигит, одна досада — Нос орлиный чуточку велик. Ну, да ладно — Я махнул рукою И переступил через порог… Солнце расцветало над горою, Как гигантский розовый цветок. Чемодан давил пудовой гирей, Только я его не замечал, И поэму Лермонтова «Мцыри», Всласть жестикулируя, читал. Полон героических порывов В этот исторический момент Любовался я, как над обрывом Горный тур застыл, как монумент. Коротко ли, долго — Но под вечер, Наконец, увидел я Ахвах. Дух перевести присел у речки От воды игривой в двух шагах. Сполоснул лицо, ловя губами Капли и прохладу ветерка. И газету с первыми стихами Заложил за лацкан пиджака. Набекрень надел свою фуражку И для форса, только и всего, Прицепил к нагрудному кармашку Я значок блестящий ГТО. Сунул в зубы с тайным отвращеньем Папиросу модную «Казбек» И вошел в аварское селенье, Как видавший виды человек.

XVII

— Дом друга, асалам алейкум… Встречай, хозяин, кунака! Водицы ключевой налей-ка Или парного молока. Омар с улыбкой белозубой В объятья заключил меня И, накормив горячим супом, Заставил греться у огня. — В любое время гостю рады… Но нынче кстати ты, Расул, Поскольку завтра женим брата — На свадьбе будет весь аул. Что нового в Цада, ответь мне? Как твой отец, здоров ли он?.. Читал стихи твои в газете И от души был восхищен. Они сейчас в избе-читальне У одноклассницы одной Шахри… — Я вздрогнул, будто в тайну Мою залез он, как в окно. Омар осекся на полслове: — С дороги ты устал, поди? Давно постель я приготовил, Да заболтал тебя, прости. — Спасибо… — Я вздохнул устало, — Мой друг, постель мне не нужна, Я сплю в объятьях сеновала, Меня баюкает луна. На плоской крыше в свежем сене Я затаился и умолк. Но от любовного волненья Заснуть ни капельки не смог. А, впрочем, я и не пытался… Ну, разве можно спать в горах? Передо мною простирался Ночной таинственный Ахвах. Вон где-то светится окошко… Быть может, там сейчас Шахри Играет тихо на гармошке Или с подругой говорит. — Моя голубка дорогая, Взмахни навстречу мне крылом, — Шептал я, слезы вытирая, Пока совсем не рассвело. Тогда я слез с прохладной крыши И к роднику пошел… Зачем?.. В надежде, что Шахри увижу С кувшином полным на плече. Уже в луга погнали стадо, Как улей загудел аул. И смех девичий где-то рядом Меня к реальности вернул. Нет, не она… Побрел я вяло К избе-читальне напрямик. (Туда дорогу указал мне Чабанским посохом старик.) Но на дверях избы-читальни Висел внушительный замок… И я совсем от ожиданья, Как от болезни, занемог. Как неудачливый охотник, Шел без добычи я домой, Хоть это делал неохотно И был как будто сам не свой. — Ну, где же ты запропастился? Омар мне с крыши закричал. — А, может, ты, кунак, влюбился?.. — Спросил шутя… Но угадал.

XVIII

С заходом солнца весь аул Ахвах Потоком бурным хлынул к сакле друга. Гром барабанный грохотал в ушах, Зурна звучала зычно и упруго. Кувшин старинный, спрятав под полой, Несла старуха, тростью громыхая. Шла женщина с тарелкой дорогой, С парчою царской шла за ней другая. Шли девушки в черненом серебре, Как звезды, ожерелья их светились. Папахи лихо сдвинув набекрень, На плоских крышах юноши толпились. И дети на коленях у старух, Тараща любопытные глазенки, Глядели на забавную игру И хлопали в такт барабану звонко. Все ждали с нетерпением, когда Невеста и приданное прибудут… А я свою голубку ожидал И, как жених, надеялся на чудо. И вот она с гармошкою вошла, Моя Шахри, Затмившая полмира… Мгновенно я вскочил из-за стола, Как рядовой при виде командира. Казалось мне, что путь ее сейчас Должны устлать ковровые дорожки, Чтобы ни пыль аульская, ни грязь Не прикоснулась к голубиным ножкам. Она была, как мак среди травы, Как золото червонное средь меди, В кругу своих подружек… Но, увы, Ее никто на свадьбе не заметил. Подумал я, как все они слепы, На прежнее усаживаясь место. Но тут раздался резкий скрип арбы, — То привезли приданное с невестой. По горскому обычаю лицо Ее закрыто было покрывалом. Однако, молодую взяв в кольцо, Толпа «ур-ра» восторженно кричала. А я подумал, как они глупы… Ну, разве кто-то может быть прекрасней Моей Шахри — удачливой судьбы — Что, как звезда, мерцает, но не гаснет.

XIХ

Гремела свадьба… Я один печально Сидел в сторонке, глядя на Шахри. Казалось мне, никто не замечает, Как на щеках румянец мой горит. Соревновались бубен и гармошка С пандуром и гортанною зурной В то время, как мне нагло строил «рожки» Какой-то парень, стоя за спиной. Носил он лейтенантские погоны, Но был не по-военному игрив. И я не знал, что до смерти влюблен он В односельчанку юную Шахри. Смеялись все, толкая в бок друг друга: — Ну, лейтенант… Ну, бравый озорник! Когда я понял, в чем его заслуга, То головою горестно поник. Но в тот же миг веселый вихрь лезгинки Взметнул с невесты царскую парчу, И танцевальной палочкою гибкой Меня ударил кто-то по плечу. А я, вместо того, чтоб рассердиться, Застыл от неожиданности вдруг… Шахри, расправив руки, как орлица, Меня на танец приглашала в круг. В ее глазах под черными бровями Переливались искорки любви. Она парила, поводя плечами, Как будто бы шептала мне: — Лови! Коснувшись ее огненного тела, Я вздрогнул, обожженный навсегда. И кровь во мне, как лава, закипела… Но тут стряслась негаданно беда. Мне сапоги мои так сильно жали, Что я не чуял под собою ног. К тому же был насмешкой я ужален Да и плясать, как следует, не мог. Что делать?.. Коль с Шахри я не станцую, Она смеяться станет надо мной… Тогда, от боли яростно гарцуя, Я в эту пляску ринулся, как в бой. И топоча, я «харс» кричал так рьяно, Что перепонки лопались в ушах… Наверное, такой лезгинки странной От сотворенья не видал Ахвах. Мои глаза сверкали, будто дула. И если б я от страсти не ослеп, Увидел, как Омар, упав со стула, От хохота катался по земле…

…Именно на этом месте я был вынужден отложить поэму, чтобы уехать куда-то очень далеко. В дорогу я взял только думы о ней. Но эти думы вскоре сменились другими, и в моем сердце произошли большие перемены. Путешествия и годы переиначили мою жизнь. Новые впечатления навеяли новые стихи. Но однажды… Мне попались на глаза прозаические наброски моей давней поэмы. Вот они…

Поэма прервалась как раз там, где, я лихо отплясывал лезгинку. И хорошо, что прервалась, ибо отчаянным был этот танец. Ох, уж эти узкие сапоги… Порою мне кажется, мои ноги до сих пор ноют, даже от воспоминаний…