Атын

— Собаку беречь надо! — сообщаю я ему, — Собака – друг человека! — но, похоже, понимания не встретил.

Наступил антракт, надо подбодрить себя. Пошарил в заначке, достал стаканчик и бутылку с остатками водки. Вышел из юрты, налил себе на пару пальцев, выпил. Захорошело. Талгат о чём-то закончил разговаривать с Мичилом. Он подошел ко мне, пытался что-то сказать, но увидел бутылку и стакан, вылупился на них.

— Что, — говорю, — не желаешь ли причаститься благами цивилизации и акцизного законодательства?

Он помотал головой и отступил от меня на шаг. Только я не понял, что его удивило – стеклянная бутылка, стакан или то, что я пью. Я ему мотнул головой, дескать, отойдем в сторонку. Отошли, присели. Я разбодяжил ему водки до приемлемого уровня, градусов двадцать чтобы было.

— Пей. Это эликсир молодости, — и сам накатил.

Талгат принюхался, но выпил. Показал на бутылку.

— Это откуда? Кто такой мастер делал?

— Не знаю, — я придумывал, что бы такого соврать, — у абаасы отобрал. Скажи, на кой ляд ты мне всё это святое семейство сбагрил?

— Закон, — вождь краснокожих был лаконичен и, на удивление, убедителен, — младшего брата нет, старший жену младшего не берёт. Басматчи убили хозяина. Ты басматчи убил, много в плен взял, коней отобрал. Женщин отобрал. Их род слабый. Мужчины нет. Мальчишка не в счет. Сгинут без мужчины. Завтра увидишь.

Пока мы точили лясы, народ уже разжёг костры, поставил котлы. Шустро так зарезали моего барана. Девки уже гоняют кулутов и в хвост, и в гриву. Ну что, поделом им. Предложение о празднике в честь обретения нового главы рода Талгат пресёк. Сказал, что завтра родня приедет, проститься с покойником. А мне вполголоса добавил:

— Вдову ограбить они едут, — и хитро засмеялся, — завтра и сделаем праздник. Думают, раз хозяина убили, можно все добро забрать, заступиться некому.

Умный, чёрт! Как знал. А может, его опыт сказывается. Сказал, как в воду глядел. Он мне нравился всё больше и больше. Как по степи распространяются слухи, я не понимал, но факт остаётся фактом. И трех суток не прошло со смерти хозяина, как налетело вороньё. Все чин-чинарём, по приличиям. Только глазки зыркают, что где лежит. Жена в трауре, встречает гостей по обычаю. Надо было видеть их вытянутые лица, когда во главе дастархана заметили меня и Талгата, а в округе два десятка мордоворотов, грызущих хрящи. Ну, понятно, выразили соболезнование вдове, с кислыми лицами посидели за дастарханом, но задерживаться не стали. Ну и хорошо. Избави, господи, меня от моих родственников, а от врагов я и сам избавлюсь. Когда гости разъезжались, то я услышал загадочную фразу, типа, сами скоро придут, что-то просить будут.

На следующий день засобирался и Талгат сотоварищи. Я его поблагодарил за помощь и пообещал. Не помню что. Но что-то хорошее и подарил пустую бутылку. Меня не оставляло ощущение, что меня по-крупному нагрели. Где подвох? Конечно же, я забыл спросить у Талгата, когда я смогу послать весь это сброд к чертям и заняться самим собой.

Я прошелся еще раз по своим закромам. После того, как у нас побывали доблестные воины Улахан Тойона и уважаемые гости, у нас осталось пятнадцать баранов. Я чуть не прослезился. Как раз, на тринадцать человек. Мы – нищие. Иначе наше положение назвать было невозможно. Из-за каких-то совершенно ненужных праздников, когда хозяева режут последнего барана, ради того, чтобы пустить соседям пыль в глаза, мы упали в пропасть. В самую глубокую пропасть в мире. Скоро самим в батраки придется идти.

Тут еще и малец объявил, что уходит к дяде. Что-то такое я слышал, что брат жены важнее отца. Но мне он нужен здесь и стопудова не нужен там, поэтому я подключил к воспитательному процессу Алтаану. Что она ему сказала, не знаю, но малец пришел ко мне с вопросом:

— Ты вправду сам убил абаасы и басматчи?

— Вправду. Я могучий воин. И если ты хочешь со мной вместе вступить в схватку с силами зла, то я возьму тебя в своё войско!

— Хочу. А когда мы пойдем на войну?

— Вот сейчас разберёмся с хозяйством и сразу же пойдём, — я осторожно прощупывал почву.

— У-у, опять хозяйство! — малец наслушался героических саг и мысленно сразился со всеми богатырями мира, — опять кизяк собирать и воду носить!

— А вот скажи мне, богатыри идут на войну или биться с другим богатырём, они едят что-нибудь? — начал я готовить малого к пониманию экономической основы войны. Но, походу, в сказаниях ничего не говорилось про регулярное питание боотуров и прочих отморозков.

— Едят. У них пир каждый день!

— У нас вчера был пир, ты поел?

— Да, я хорошо наелся, — он похлопал себя по животу.

— А завтра что будем есть? А послезавтра? А потом что ты будешь есть?

— Мы завоюем! — у парня ориентиры отсутствовали напрочь.

— Голодный много не навоюешь. А скажи мне, зачем воюют?

— Как зачем? Чтобы добыть славу, коней, овец!

— Угу. Славу значит. Ну, хорошо, — издержки степного менталитета наверняка не выбить с первого раза, — а если у тебя тьма овец и три тьмы коней, что ты с ними будешь делать?

— Э… — пацан в ступоре. До такого он еще не додумывался. Но ничего, я разбужу его творческую мысль.

— Вот слушай, — я порылся в рюкзаке и достал оттуда значок "Победитель соцсоревнования", — я тебе дарю сильный амулет.

На нём не было столь непопулярных здесь серпа и молота, зато был профиль Ленина на темно-красном фоне и лавровые листья. Пацану я объяснил, что это могущественный талисман, защищает от всех типов абаасы, дэвов, шайтанов, пэри и прочей нечисти. Добавил к этому ножик из своей коллекции трофейного оружия и мир был восстановлен. Пацан теперь будет ходить, сиять красивой побрякушкой, преисполненный гордости. Жаль, не кому похвастаться, кроме ближних.

— Пока мы не станем сильные, нет смысла идти на войну, правда? — я додавливал Мичила, — а потом пойдём. Обязательно. Ты вырастешь и поднимешь бунчук своего рода!

Я не стал ему объяснять, что мне никакие войны не упали, а вот с поголовьем надо было что-то делать. Это всё из-за того, что я мягкий и добрый. Бабы специально мне подставились, как знали. Вместо того, чтобы быть жестким и беспощадным, я тут жопы дикарям подтираю. Что теперь. Раз подписался, так надо исполнять.

Я начал себя утешать, что я выехал, так сказать, отдохнуть на другую планету, маленькое такое сафари и секси-трэвэл. Дырка на Землю от меня никуда не уйдет, а тут вроде обнаружилась стабильность. Никто в морду кастетом не тычет, руки за спину не заворачивает. Мне теперь можно вообще ничего не делать. Сиди себе, смотри в синее небо, на седые травы и линию горизонта. Думай, "как дальше жить будем". Все люди опытные, сами знают, что надо делать. Иногда можно показать, кто в доме хозяин, но это больше самодурство.

Но весь кайф испортила, как водится, старуха. Притащила какие-то дощечки с рунами, типа тут написано, куда и когда надо перемещаться. Ничего в этом не понимаю. Малой выручил, говорит, пора сниматься и переезжать. Отец его, оказывается, готовил к жизни, всё рассказывал. Старшие-то братья уже знали всё, покойный старик, в принципе, делами не занимался. Настоящий степняк.

Ни дня мне покоя! Надо идти к какой-то Ыныыр Хая, Горе-седло. Даю команду, кочуем! Мои работнички зашевелились. Разбирают юрты, скатывают кошму, укладывают решетки. Женщины пакуют скарб. Часть вещей складывают в повозки, часть увязывают в седельные сумки. За день уложились и спали уже под открытым небом. С утра тронулись. Малой достал бунчук, надо, говорит, вывешивать, чтобы издалека было видно, что это не войско в набег идет, а мирный скотовод кочует. На бунчук надо тряпки своего цвета. Ещё проблема, атрибутика своего клана. Тоже ведь важная вещь. Достал свои потрёпанные семейники, такого жизнерадостного оранжевого цвета с зелёными цветуёчками. Вот и бунчук. Поехали. Ослы орут, овцы блеют, пыль столбом. Романтика. Мама, я – кочевник. С ума сойти. Мой прадедушка радовался бы несказанно. Собаку я положил в тележку, на кошму. Выздоравливает пёсик. "Ты потерпи", — я ему сказал, — "за одного битого двух небитых дают". Собака согласно вильнула хвостом.