Аут. Роман воспитания
Шрифт:
– Почему? – сказал он, внимательно рассматривая бабу (поезд шел медленно, так что все можно было рассмотреть в подробностях). – Это у вас (он так и сказал «у вас») в Дании все боятся друг на друга даже посмотреть, а здесь – воля!
Да уж, воли было здесь бесконечно много, столько же, сколько и рабства. Они были, эти два понятия, одного корня, одного размаха, эти Ян и Инь русского бытия: никуда друг без дружки.
Мы поселились в своей квартире в Крылатском. Там царил полный беспорядок: вещи были сложены для переезда, а мама ютилась среди коробок и тюков в кухоньке. Я обомлела, когда вошла, –
Михаил остановился у своих родителей. Наутро он приехал и тоже удивился: столько барахла!
– Между прочим, почти все так называемое барахло – это твои книги, – сказала я раздраженно.
Было от чего раздражаться: мне хотелось быстрее продать квартиру и дачу, вернуться в Копенгаген с мамой и больше никогда сюда не приезжать. Я уже на второй день почувствовала, что похотливый водоворот русской жизни втягивает меня в свое жерло. Сам воздух здесь, в Москве, где он наполовину – гарь и пыль, дышал развратом.
Вечером должна была прийти риелтор, оценить, подписать договор, а мы не знаем, что делать с барахлом. Мой отставной муж держался со мной как-то нарочито брезгливо, и мне не слишком хотелось с ним обсуждать что-то серьезно. На книги свои он смотрел равнодушно, так что у меня не осталось сомнений: в Штаты он их перевозить не будет.
– Что ты собираешься делать с книгами? – спросила я.
– Да выбросить, и дело с концом, – отвечал он.
– Ты потратил на них кучу денег, а теперь выбросить? – как бы удивилась я.
– Теперь они никому не нужны. Тебе нужны? Забирай.
– Мне? Я все, что мне нужно было, уже прочла. Отвези букинистам, отдай родителям, в школу, в библиотеку, в конце концов…
– Да, хлам… – махнул он рукой.
Мне стало жалко книг, но что с ними делать? Алексей вот мог бы ими заинтересоваться, но этого мне хотелось меньше всего.
– Я, кажется, придумал, – сказал Михаил.
– Что?
– Сжечь. Отвезти все на дачу и сжечь.
– А как будем делить остальное?
– Имущество? Совместно нажитое? Поровну, как еще.
– То есть как – поровну? Мне казалось, что нас было пятеро…
– А они что – я детей имею в виду, – они заработали все это? Нет, Людмила, поровну.
Я подивилась его жадности. Он всю свою жизнь трепался, что бессребреник, к деньгам выказывал пренебрежение, хотя они у него всегда, что называется, водились. Может, он притворялся, только делал вид, что не понимает, будто я им руковожу. А сам, вероятно, прекрасно знал и хорошо меня использовал. Я так подумала.
Три дня они с Алексеем складывали книги в пакеты и коробки. Маме я специально не говорила, что мой бывший собирается сделать с этим добром, она и так была шокирована нашими отношениями.
Алексей, кстати, разбирая библиотеку, откладывал некоторые тома для себя, он всерьез хотел вывезти их в Копенгаген. К концу третьего дня куча, которую он отобрал, – там были в основном исторические и философские книги, – выросла до потолка.
– И куда мы это денем? – спросила я.
– Отвезем ко мне, я буду читать.
Мне, мама, много еще нужно всего прочесть, чтобы не повторять чужих ошибок.– Каких ошибок? – спросила я удивленно.
– Чужих. Чтобы переделать эту страну, главное – не повторить чужих ошибок, а для этого нужно читать и читать. Я, например, еще не читал ни Бакунина, ни Кропоткина, – а вдруг они сказали что-то такое, что никто не услышал или не захотел услышать…
– Ты собираешься стать революционером? – спросила я насмешливо.
– Да. Знаешь, папа обещал познакомить меня с Гранатовым.
– С кем?
– С Гранатовым.
– Дурацкая фамилия! Он что – тоже революционер?
– Ты не знаешь Гранатова? Это же лучший писатель в России. Самый настоящий. Я дам тебе прочитать его книги, у меня в Дании есть…
Замечу в скобках, что я Гранатова чуть позже прочла – прочла и совершила одно крайне любопытное открытие, но оно касается его самого, а не его книг.
– Хорошо, прочту обязательно! Скажи, а зачем папе сжигать эти книги?
– О, это так здорово, мама! Как ты не понимаешь! Люди написали столько лишнего… Это все равно что сжигать одежду умерших от тифа или холеры. Это такая зараза – почти все, что написали люди за три тысячи лет! Они извели миллионы деревьев, испортили миллионы литров чистой воды – и ради чего? Чтобы написать какую-то несусветную, вредную чушь!
Алексей брызгал слюной и размахивал руками. «Да он совсем сумасшедший», – подумала я.
Михаил заказал грузовик, книги вывезли на дачу и свалили во дворе посреди лужайки, там, где мы обычно делали шашлыки во время нашего российского житья. На другой день Михаил позвонил, сказал, что мы можем, если захотим, ехать смотреть шоу – сожжение знаменитой светозаровской библиотеки. Он пригласил приятелей, которые жили в Москве, но им о предстоящем цирке не сказал, хотя обещал «грандиозное зрелище». Мы с Алексеем отправились в Жаворонки на электричке. Сын путешествовал с превеликим удовольствием, всматривался в лица, мотал головой во все стороны, охал: вот она какая, родина!
– Тебе что, правда здесь нравится? – спросила я.
– Еще как, мама! – отвечал он. – Это совсем не похоже на Америку и Европу! Ты погляди, здесь же люди все живые, не сытые, не довольные, не спящие, как там! Я твердо решил переехать сюда! Зачем вы хотите все продать? Где я тогда буду жить?
– Ну уж если ты, как говоришь, решил твердо, то скажи: на что ты собираешься здесь жить? Чем будешь зарабатывать? Ты же ничего не умеешь делать.
– Я не умею?! – почти вскричал он. – О, я еще как умею! Я пойду работать. В газету. Буду писать статьи о русичах. Буду возрождать Россию. Пойду к Гранатову, у него же есть своя газета «Граната».
– Нужно очень хорошо все обдумать: если ты уедешь из Дании, тебе перестанут платить пенсию, а в России жить очень сложно. Ты просто этого не знаешь. Ты глядишь в окно и думаешь, что все легко, а на самом деле все далеко не так, как ты думаешь. Даже если мы оставим тебе квартиру, тебе нечем будет за нее платить, пока не станешь хорошим журналистом.
– А я и так уже хороший журналист. Вернемся, я дам тебе почитать свои статьи.
– Хорошо, хорошо, вернемся, я почитаю, тогда и решим.