Аваддон-Губитель
Шрифт:
До тех пор, пока однажды в зимний вечер я пошел в церковь Сент-Эсташ послушать «Страсти по Матфею» с лейпцигским хором. Слушал, стоя у колонны, как вдруг почувствовал, что снова в мой затылок впился чей-то взгляд. Я не решался оглянуться — так велико было мое волнение. Да это было и не нужно. С этой минуты я не мог сосредоточиться на музыке. Когда концерт закончился, я вышел, машинально сел в вагон метро с уверенностью, что незнакомка следует за мной. Когда подъехали к станции Порт-д'Орлеан, — мне и в голову не приходило выйти на станции Монпарнас или проверить, вышла ли она там, или на станции Распай, или на какой-нибудь другой, — я вышел, увлекаемый толпой, и пропустил ее вперед, едва осмеливаясь краешком глаза следить за ней. Она направилась к парку Монсури, несколько раз свернула и, наконец, пошла по улочке Монсури.
Я следил из-за
Проведя несколько минут в глупейшем ожидании, я пошел обратно к станции метро. Уж не знаю, что меня подтолкнуло обернуться, и тут я увидел, что кто-то идет за мной. Этот человек исчез мгновенно, как застигнутый на чем-то постыдном. Мне показалось, что высокий, слегка сутулый мужчина, шпионивший за мной, был Р. Но, конечно, темнота, туман, мое волнение — причины для сомнений были. Во всяком случае я был так взбудоражен, что зашел в первое же кафе выпить что-нибудь. Сидел и размышлял о событиях этого вечера. У меня есть привычка усыплять себя воспоминаниями и всяческими фантазиями, по мере того как алкоголь пробуждал старые призраки, я снова видел себя на улицах Рохаса, а затем в школе, глядел в глаза Марии Этчебарне, все события того страшного вечера проходили передо мной. И то, как я бежал к ее дому, воскресло в моем уме так ярко, что я вдруг почувствовал, что должен бежать к ней. К ней? Что за безумная фантазия? Я был пьян, сильно пьян, но снова ощутил ту самую неодолимую силу, которая в тот летний вечер погнала меня к дому Этчебарне. Я поднялся и вновь проделал тот же путь, по которому следовал за незнакомкой, и вновь оказался на улочке Монсури. Последний отрезок пути я почти бежал и, не колеблясь, взялся за ручку на двери портала XVII века. Меня даже не удивило, что дверь не заперта на ключ, — я вошел в большой двор и, словно кто-то меня вел, поднялся по скрипучей лестнице на третий этаж и прошел по коридору, слабо освещенному грязной, тусклой лампочкой, до какой-то двери. Я отворил ее. Было совсем темно, но откуда-то слышались жалобные стоны. Пошарив по стене, я нашел выключатель, включил свет и увидел незнакомку — она лежала на старом диване. Пальцами, скрюченными как когти, она сжимала лицо и не переставая стонала, как иные умирающие животные. Я застыл в дверях, не решаясь что-либо предпринять, но точно зная, что произошло. Потом, весь дрожа, бросился бежать. Кое-как добрался до своей комнаты, рухнул на кровать и, когда наконец удалось заснуть, меня мучили жуткие кошмары.
На следующий день я проснулся около полудня. Сперва не мог вспомнить детали, но мало-помалу восстановил основные моменты того вечера: концерт в церкви, глаза за моей спиной, уход из церкви и т. д. Когда же в моей памяти возникла женщина на диване, стонущая, как издыхающая собака, прикрывая скрюченными пальцами глаза, меня бросило в дрожь. С трудом я встал, освежил голову, надолго подставив под кран, потом приготовил себе кофе.
Мне было необходимо кому-то все рассказать, и я вместо того, чтобы идти в лабораторию, пошел к Бонассо. Он проснулся недовольный. Что за манера будить на рассвете. Это была его классическая шутка. Я присел на край кровати и какое-то время молчал. Бонассо зевал, проводя ладонью по щекам, будто оценивая двухдневную щетину.
— Да, наступают годы, когда человек просыпается и ему ничего не хочется делать.
Он тяжело приподнялся, опять зевнул, потом, наконец, встал, сунул ноги в шлепанцы и направился в уборную в коридоре. Возвратясь, с интересом посмотрел на меня.
— С тобой что-то происходит?
Потом кое-как умылся и, вытираясь, искоса поглядывал на меня.
Я рассказал ему о том, что случилось со мной накануне вечером. Бонассо перестал вытираться и, не выпуская полотенце из рук, смотрел на меня с изумлением.
— Ты что, не веришь мне? — раздраженно спросил я.
Он с задумчивым видом повесил полотенце на место, затем озабоченно поглядел на меня. Мое раздражение усилилось.
— В чем дело? — спросил я.
— Послушай, старик, — сказал он, нахмурив брови, — вчера вечером ты был со мной и с Алехандро Суксом [229] . Ты же не будешь уверять, что этого не помнишь.
Это был жестокий удар.
— Неужели?
— Ну, конечно. Этот дурень советовался с тобой насчет «Общества помощи».
229
Алехандро Сукс(1888—1959) — аргентинский писатель и журналист, работавший во Франции в качестве корреспондента газеты «Ла Пренса».
— «Общества помощи»?
— Ну, конечно же. Одно из тех обществ, которые он каждый день придумывает. Кажется, «Общество физиков-атомщиков».
Я словно онемел. Бонассо продолжал озабоченно наблюдать за мной.
Я ушел, солгав, что опаздываю в лабораторию. Но направился я к Суксу. Консьержка мне сообщила, что я могу его найти в кафе «Дюпон Латен». Действительно, он был там, беседовал с каким-то французом.
— Смотрите, какое совпадение, — сказал он, завидев меня. — Вчера вечером я как раз толковал с Сабато об этом деле. Вы же знаете, он работает в лаборатории Кюри.
Я оторопел. Выйдя на улицу, стал проверять свои карманы — никаких следов билета на концерт. Конечно, я мог его выбросить за порогом церкви — есть у меня такая мания выбрасывать все, что мне вдруг покажется ненужным, и мания эта неоднократно причиняла мне тысячи затруднений, когда оказывалось, что именно эта бумажка стала чем-то очень ценным.
Я пошел к церкви Сент-Эсташ и, когда увидел ее, у меня появилась абсолютная уверенность, что накануне вечером я не только слушал концерт, но еще и мерз больше часа в очереди на вход.
Весь день я обдумывал происшедшее, пока мне не пришло в голову вновь проделать тот путь, по которому я следовал за незнакомкой. Дойдя до того дома, я узнал портал XVII века. Дверь была открыта. Я остановился в нерешительности. Войти? А что я буду делать, когда войду? Наконец я решился и отыскал лестницу, все было мне знакомо — бесспорно, я здесь побывал, хотя бы и во сне.
Я поднялся на третий этаж. Скрип лестницы бросил меня в дрожь, хотя дело было днем, или именно поэтому. Дальше коридор. Приближаясь к двери в «ее» квартиру, или комнату, я шел все медленней и боязливей. Остановился, огляделся по сторонам и, поскольку никого вокруг не было, приложил ухо к дверной щели — никаких признаков чьего-то присутствия. Немного попятившись, стал искать какую-нибудь знакомую деталь, но обнаружил на двери только старую, грязную эмалированную пластинку с белой литерой «Н» на голубом фоне. После минутного колебания я спустился вниз. И уже в подъезде, при виде подозрительно глядящей консьержки, догадался спросить:
— Мадемуазель на третьем «Н» нет дома?
Консьержка надела очки — вероятно, того же возраста, что эмалированная пластинка, — и оглядела меня столь же внимательно, как в полиции свидетели смотрят на подозреваемого.
— Мадам Веррье? — уточнила она.
— Да, разумеется, мадам Веррье.
— С ней произошел несчастный случай. Она в больнице.
— Несчастный случай?
Я испугался, что она заметит дрожь в моем голосе. Чуть было не сказал: «Плеснули кислоту в глаза», — но тут у меня подкосились ноги, и я прислонился к двери.
— Вам дурно? — спросила она.
— Нет, нет, ничего особенного.
У меня все же хватило сообразительности или хитрости спросить, в какой больнице она находится, иначе эта гарпия могла бы меня заподозрить в чем-то. Я возвратился домой, чтобы свыкнуться с реальностью происходящего. Взял в руки статуэтку мандарина — это хотя бы реальная вещь, доказывающая, что в воскресенье я побывал на рынке. А все остальное? Тот тип, что следовал за мной и исчез в потемках, когда я обернулся, не был ли это Р.?
В те дни приехала Сесилия Моссин с рекомендательным письмом от Садовского [230] . Она хотела работать в области исследований космического излучения, но я ее отговорил: по моему мнению, ей надо работать в лаборатории со мной. Рабыня, подумал я с хитрецой при всем тогдашнем моем смятении ума. Славная девушка. Я представил ее Ирен Жолио-Кюри, та ее приняла, и Сесилия в белом аккуратном передничке начала приходить в лабораторию. Я появлялся в десять или одиннадцать часов утра, небритый, полусонный. Она с благоговейным трепетом внимала моим небрежным ответам в беседах с мадам Жолио.
230
Вероятно, речь идет о М. А. Садовском (1904—1994) — советском физике, одном из основоположников теории взрывов.