Авантюристы
Шрифт:
Проехав верст сорок, наши путешественники остановились покормить лошадей. Они не заехали в село, а остановились в одном живописном перелеске, на берегу небольшой речки, чтоб избежать неприятности быть предметом любопытства деревенских зевак, а овса с ними было достаточно, чтобы покормить лошадей.
Макар разостлал под старой развесистой сосной большой ковер, вынул из экипажей подушки, притащил кульки с провизией и винами, и маленькая компания уселась пировать. Щедрая Китовна насовала в кульки всего вдоволь: «кокурок» с запеченными в них яйцами, сыру, колбас, коробку сардинок, жареную индейку, груш, яблок, несколько
Вынув все это, Макар, который ожил на воздухе, начал ставить самовар, а барышня готовить трапезу. Молодой сержант болтал неумолкаемо.
— Я вынул ножи и нарезал колбасы…
— Смотри же, Дуня, не осрамись в церкви, — смеялась Марья Дмитриевна, картинно развалившись на ковре.
— Здесь, сударыня, нет Дуни.
— Ах, забыла… сержант Никитин.
— Чево изволите, ваше превосходительство? — стрункой вытягивалась озорница Дуня.
— Не осрамись, говорю, в церкви.
— Чем, ваше превосходительство?
— Не подпишись под обыском: сержант Иван Никитин руку приложила.
— Нет-с, ваше превосходительство, этого никогда не будет.
Фон Вульф не мог не любоваться миловидностью этой бойкой девушки. Как охотно он променял бы на нее свою невесту! После того, что она над ним проделывала, в душу его засело чувство недоверия к этой особе: он не мог не возмущаться тем, что она ложью, обманом заманила его в Россию, точно в западню. Правда, это она сделала из любви к нему; но этим она заставила потускнеть, как тускнеет поверхность зеркала от дыхания, его дружеское, доверчивое чувство к ней.
Как бы то ни было, пир вышел на славу. Особенное оживление трапезе придавали неугомонная Дуня и Макар. Последний, по своей мешковатости и тупости, никак не мог войти в роль заговорщика и, говоря с Дуней, постоянно называл ее "барышней".
— Как ты смеешь, олух, называть меня барышней, — озадачила она его, — я сержант.
— Виноват, барышня… то бишь сержант, — поправлялся Макар.
Все смеялись, и Макар приходил еще в большее смущение.
Наконец лошади были готовы, и наши путешественники снова двинулись в путь.
Солнце было еще довольно высоко, когда они приехали в село Знаменки, имение Ляпуновой. Марья Дмитриевна тотчас же послала за священником, небольшой, но чистенький домик которого стоял в зелени как раз против барского дома, недалеко от церкви. К священнику послана была Дуня, которой наказано было, чтобы батюшка захватил с собой обыскные церковные книги, так как генеральша-де приехала в свою вотчину венчаться.
Отец Иринарх, сухой, с живыми серыми глазками старичок, явился вместе с Дуней, которая очень забавно изображала из себя мужчину, бравируя и голосом, и движениями.
Подойдя под благословение и познакомив отца Иринарха с женихом, Марья Дмитриевна сказала о цели своего приезда в вотчину.
— Благое дело, матушка, ваше превосходительство, — отвечал отец Иринарх, — сказано бо не добро быти человеку едину.
— Да, да, батюшка, у меня же хозяйство, — как бы оправдывалась генеральша, — а я женщина, сами знаете.
— Как же, как же, матушка. Ваше же дело молодое, и Господь благословит ваше благоначинание… Так угодно будет приступить к обыску?
— Да, батюшка, сделайте милость. Вон на столе и чернильница.
Отец Иринарх подошел к столу, разложил
на нем обыскную книгу, вынул из кармана футляр с очками, достал оттуда нечто вроде двух огромных стекол телескопа и возложил эти орудия смотрения на свой сухой; нос, который от этого стал таким жалким, точно он попал под колеса. Умостившись около книги и испробовав перо на особой бумажке, начертав неизбежную в этом случае фразу:Проба пера и чернила.Какая в них сила,—батюшка стал что-то писать в книге, выставив номер, месяц и число.
— Как прикажете ваше сиятельство записать? — обратился он к Вульфу.
— Барон Федор Иванович фон Вульф.
— Холосты или вдовствуете?
— Холост.
— Сколько имеете лет от роду?
— Сорок один.
— В каком чине изволите обретаться и какого вероисповедания?
— Римско-католического.
— Так-с… А чин вашего сиятельства?
— Из прусской службы я вышел майором.
— Так вы изволите быть иностранцем, не российским подданным?
— Да, я иностранец.
Отец Иринарх положил перо. Он был в недоумении и не знал, что ему делать.
— Простите, ваше превосходительство, — обратился он к хозяйке, — я в затруднении.
— Почему же, отец Иринарх? — спросила Марья Дмитриевна дрогнувшим голосом.
— Не дерзаю-с, матушка.
— Что же? Ведь у нас свидетели!
— Не дерзаю-с преступить консисторские указы, законы-с… Конечно, я не смею полагать, чтобы их сиятельство, так сказать, сокрыли…
— Что сокрыли?
— Вступление в брак… так сказать, в ихней земле… потому ежели… Паче же, матушка, во избежание сумления, не благоволят ли их сиятельство предъявить свой пачпорт.
И Марья Дмитриевна, и фон Вульф замялись.
— Паспорт, вы говорите?.. Да… Но, к сожалению, я забыл его в Москве, — видимо, сбивался последний.
— Но помилуйте, отец Иринарх, — вступилась Марья Дмитриевна, — разве вы меня не знаете?
— Как не знать, матушка? Вы моя госпожа… А только воля ваша… За это меня расстригут, в монастырь на смирение сошлют, а то и горшее бремя наказания возложат на меня власти, а вы знаете, матушка, у меня дети, сам-семь колочусь…
Он встал и, закрыв книгу, дрожащими руками всовывал свои телескопы в огромный футляр.
— Ну, как хотите, — холодно сказала Марья Дмитриевна, — мы найдем другого священника.
— Дай Бог вам, дай Бог, матушка, — бормотал растерявшийся отец Иринарх, — а я, видит Бог, не могу, не дерзну… указы святейшего правительствующего синода… не взыщите…
И, робко поклонившись, он незаметно скрылся за дверью.
XVIII. ОПЯТЬ В ТАЙНОЙ ЭКСПЕДИЦИИ
Увы! Вместо свадебного пира наших героев ожидала тайная экспедиция.
Мягкий свет осеннего солнца ярко освещает обширную залу присутствия, играет на позолоте зерцал с золотым двуглавым орлом и на золотой оправе очков секретаря с совиным взглядом, отливаясь серебром на седых головах трех судей тайного судилища. Все они в молчании ждут ввода подсудимого. Тихо в обширном судилище. Слышен только шорох бумаги, производимый секретарем, да жужжит где в углу муха, попавшая в паутину.