Аве, Цезарь

— Грифы почуяли запах мертвечины?

Син-син хохотнул и небрежно присел на край массивного стола:

— Браво, коллега! Я всегда говорил, что с вашей склонностью к метафорическому мышлению, которую вы неоднократно и с таким блеском демонстрировали, вам бы, любезный Фоббс, надо служить не этой слепой старухе, — кивнул он в сторону Фемиды, — а одной из юных муз, скажем, нашей, телевизионной! Кстати, сегодня вам представляется такая возможность — услужить нам!

Фоббс глубоко затянулся и выпустил в лицо Син-сина густое облако сигарного дыма:

— Хотите получить разрешение на прямую трансляцию митинга с Площади Воркующих Голубей?

— Милый Фоббс, ваша прозорливость безгранична! — воскликнул режиссер и, разгоняя рукой облако, добавил: — Впрочем, и вежливость тоже.

— Не люблю, когда посетители садятся на стол.

— Надо было предложить мне стул! — мгновенно парировал Син-син, но тут же спохватился: — Только чур, не электрический!

Фоббс продолжал смотреть на гостя с откровенной враждебностью:

— Думаете поживиться, как на Россе и Зотосе?

Син-син весело сверкнул зубами:

— Думаем, коллега! Хорреско референс, как сказал бы латинянин, что, как вам известно, означает — содрогаюсь, говоря вам это!

Он вынул из кармана оранжевую листовку и показал Фоббсу, но в руки не дал:

— Нам тоже подбросили, между прочим, на полчаса раньше, чем вам. Из чего я заключаю, что Цезарь жаждет увидеть свои деяния, вернее, злодеяния запечатленными в немеркнущих образах искусства. И Цезарь прав, коллега, ибо, как сказал бы его древний соплеменникаре лонга, вита бревис, что означает: жизнь коротка, искусство…

— Знаю, что это означает! — оборвал его Фоббс. — Такое искусство, как ваше, сокращает и без того короткую жизнь! После ваших сериалов хочется взять веревку, мыло…

— Парфюмерной фирмы «Рекс», — вставил Син-син.

Реплика режиссера почему-то разозлила Фоббса, и он рявкнул:

— И хорошенько намылить шею автору!

Автор сериалов расхохотался:

— А веревку зачем?

Фоббсу надоела словесная пикировка, он демонстративно взглянул на часы:

— Короче, «Камера обскура» хочет закупить все права на прямую трансляцию с площади?

— Вы снова угадали, коллега, — осклабился режиссер. — Если ничего особенного не произойдет, этот митинг здорово ударит нам по карману, ну, а если что — раскошеливаться придется остальным. Как видите, милый Фоббс, мы здорово рискуем — аут Цезарь аут нихил, как сказал бы…

— Весьма рискуете, Син-син! — пророкотал Фоббс. Он поднялся с кресла и, наклонившись к режиссеру, выдохнул ему в лицо вместе с очередной порцией сигарного дыма:

— Я постараюсь отбить у вас охоту делать бизнес на трупах, ясно?

Сквозь клубы дыма блеснула хищная улыбка режиссера:

— Постарайтесь, коллега! Этого давно уже ждет от вас вся Гурарра! А мы зафиксируем ваши старания на пленку!

Он протянул Фоббсу гербовую бумагу:

— Скрепим наш союз, коллега. Господин Бесс в курсе и, конечно же, обеими руками за. Иначе и быть не могло — Бесс субсидирует нашу телевизионную компанию, мы рекламируем его избирательную кампанию, взаимовыгодное сотрудничество, не так ли?

Фоббс подписал бумагу, отодвинул.

— А где мне поставить каинову печать? — улыбнулся режиссер.

— У себя на лбу, — процедил Фоббс и поднялся с места, показывая, что аудиенция окончена. — Второй этаж, двести шестая комната.

— Благодарю, коллега.

Син-син аккуратно сложил документ, спрятал его в карман:

— Что же касается трупов, то позвольте напомнить вам изречение, кстати, тоже латинского происхождения, которое гласит, которое вопиет, что искусство требует жертв.

— Надо быть болваном, чтобы понимать это буквально! — рявкнул Фоббс и грохнул кулаком по столу.

От зажатого в кулаке белого короля отскочила головка и покатилась в сторону Син-сина. Тот поднял ее двумя пальцами и, разглядывая, задумчиво заговорил:

— Милый Фоббс, на заре моей творческой юности я тоже так думал и снимал фильмы… знаете о чем?… Об облаках! Это были поэтические и, поверьте, чертовски талантливые ленты, и делал я их за свой счет, коллега, понимая, что искусство требует жертв от художника. И я пожертвовал всем — деньгами, успехом, своей первой и последней любовью, друзьями, здоровьем, — все бросил на алтарь искусства и — едва не подох с голоду в полном одиночестве, презираемый одними, забытый другими, неизвестный всем остальным…

Режиссер больше не юродствовал, говорил тихо, как бы для себя:

— Я поймал крысу, такую же, как и я — одинокую и голодную, и изжарил ее, коллега, на огне моих поэтических лент. (О, как они пылали, мои фильмы об обликах!) Я грыз эту крысу, коллега, и клялся, клялся на пепле моих облаков: «Я овладею другим искусством — искусством требовать жертв от других!»

Син-син замолчал, осторожно и как бы брезгливо вложив в ладонь Фоббса голову белого короля.

Взглянув на нее, Фоббс процедил:

— В этом-то вы преуспели.

— Да, преуспел, — тщательно вытирая руки платком, согласился режиссер. — Вся Гурарра запоем смотрит мои сериалы о политических убийствах. Но, милый коллега, я делаю бизнес не на трупах, как вы неточно изволили выразиться, а на желании обывателя видеть, как незаурядные люди превращаются в заурядные трупы! И по мере сил я утоляю его наследственную кровожадность. Впрочем, не без помощи полиции.

— То есть? — насторожился Фоббс.

— Помощь полиции в том, что она беспомощна! Неплохой каламбур, а? — снова осклабился режиссер.

— Идите к черту, Син-син.

Режиссер сделал серьезную мину;

— Иду. Кстати, не знаете, где он сейчас?

Фоббс глубоко затянулся сигарой, вероятно, собираясь выпустить в наглого режиссера очередную порцию дыма. Почуяв надвигающуюся опасность, Син-син отошел от стола и заговорщицким шепотом произнес:

— А я знаю!

Залившись мефистофельским смехом, режиссер стремительно покинул кабинет.

Когда дверь за ним захлопнулась, Фоббс снял с макета чехол. Несколько шахматных фигур лежало, вероятно, после удара его мощного кулака. Он расставил их на прежние места, взял со стола обезглавленного короля и, подумав, поставил его у трибуны. А на трибуну осторожно опустил его маленькую королевскую голову…