Авель Санчес
Шрифт:
II
– Ну, как тебе понравилась моя кузина? – спросил Хоакин на следующий день после того, как знакомство состоялось и Авель предложил Елене написать ее портрет, на что она, зардевшись от удовольствия, ответила согласием.
– Хочешь, чтобы я сказал правду?
– Только правду, Авель! Если бы мы всегда говорили правду, одну только правду, на земле бы уже давно наступил рай.
– Да вдобавок еще – если б каждый говорил правду самому себе…
– Итак, выкладывай
– Видишь ли, твоя кузина и будущая невеста, а может быть, и жена, Елена, кажется мне королевским павлином… павой… Ты понимаешь…
– Понимаю, Авель.
– Я не сумею тебе объяснить, мне проще выразить это кистью…
– И ты напишешь ее павой, или самкой королевского павлина, с крохотной головкой…
– Лучше модели не сыщешь! Просто великолепная! Какие глаза! Какой рот! Чувственный и в то же время плотно сжатый… Глаза, которые смотрят и словно не видят тебя… Какая шея! А этот бронзовый оттенок кожи! Если ты не обидишься…
– А на что я должен обижаться?
– Можно подумать, что в жилах ее течет индейская кровь. Да, да, есть в ней что-то от непокорной индианки или, скорее, дикого, неприрученного зверя, что-то от пантеры, в лучшем смысле этого слова. И в то же время вся она – сама бесстрастность.
– И еще какая!
– Так или иначе, но я надеюсь, милый, сделать для тебя прекрасный портрет.
– Почему же для меня? Для нее!
– Нет, портрет с нее, но предназначается он тебе.
– Ни в коем случае! Пусть ее портрет ей и принадлежат!
– Хорошо, пусть он принадлежит вам обоим. Кто знает… быть может, именно он вас соединит.
– Ладно, ладно! Видно, ты из портретиста хочешь переквалифицироваться…
– В кого угодно, Хоакин, хоть в сводника! Лишь бы ты перестал мучиться. Мне больно видеть тебя в таком состоянии.
Начались сеансы, которые сводили их всех троих вместе. Елена располагалась на помосте, величавая и надменная, словно богиня, склоняющаяся перед велением рока. Гордое и холодное лицо ее, казалось, излучало презрение.
__ Можно мне разговаривать? – спросила она на первом же сеансе у Авеля.
– Да, конечно, прошу вас… И двигаться тоже можете; мне даже лучше, если вы будете двигаться и говорить – оживает ваше лицо… Я ведь не фотографией занимаюсь, да и вообще, признаюсь, мне бы ужасно не хотелось писать статую…
И она принялась болтать, болтать без умолку. Но двигалась Елена мало, боясь потерять назначенную ей позу. О чем она болтала? Друзья затруднились бы сказать. Они буквально пожирали ее глазами, но слов не слышали.
А она все болтала и болтала, полагая, вероятно, что молчание может быть сочтено за отсутствие светскости. Но, болтая, она не упускала случая поддеть Хоакина.
– Везет ли тебе на пациентов, кузен? – спрашивала она его.
– А разве тебя это интересует?…
–
Почему же я не могу поинтересоваться!.. Представь, например…– Не представляю.
– Если ты можешь интересоваться моими делами, то почему же я не могу интересоваться твоими? Да и, кроме того, кто знает…
– Как понять это «кто знает»?
– Будет вам, – прервал их пикировку Авель, – только и знаете подкусывать друг друга.
– Между родственниками так и должно быть, – сказала Елена, – Да и к тому же, говорят, что так всегда начинается…
– Что начинается? – спросил Хоакин.
– Ты начал, тебе и знать, чем это должно кончиться.
– Будь уверена, что я сумею и кончить.
– Есть разные способы кончать, кузен.
– И разные – начинать.
– Бесспорно. Скажите, Авель, а это словесное фехтование с кузеном не мешает вам работать?
– Нет, нет, напротив! Это, как вы его называете, фехтование придает вашему взгляду и вашим жестам больше живости. Но, впрочем…
Через два дня Елена и Авель говорили уже друг другу «ты» – так пожелал Хоакин, который на третий сеанс не пришел вообще.
– Посмотрим, посмотрим, как подвигается портрет, – сказала Елена, подходя к мольберту.
– Ну как, нравится?
– Сама не пойму, да и откуда мне знать – похожа я или нет?
– Как? У тебя нет зеркала? Ты никогда не гляделась в него?
– Да, но…
– Что значит «но»?
– Разве я могу судить…
– А тебе не кажется, что вот в этом зеркале ты довольно красива?.
– Оказывается, ты еще и льстец!
– Хорошо, спросим у Хоакина.
– Только не упоминай о нем, прошу тебя. Он просто невыносим!
– А я как раз хотел поговорить о нем.
– В таком случае я ухожу!
– Нет, подожди и выслушай меня. Зачем ты заставляешь беднягу страдать?
– А, так ты еще и адвокатствуешь за него? Уж не плата ли это за портрет?
– Понимаешь, Елена, может быть, ты зря так играешь с кузеном. Конечно, в нем есть…
– Что-то на редкость тяжелое!
– Нет, он просто очень замкнут, немного высокомерен, резок, слишком поглощен своими переживаниями, но он хороший, безупречно честный, талантливый. Его ждет блестящее будущее, он любит тебя до безумия…
– А если, несмотря на все, я не люблю его?
– Тогда не нужно его обнадеживать.
– Да разве я его обнадеживаю? Мне уж надоел твердить ему, что он славный малый, но именно потому что он славный малый, превосходный кузен – и это говорю серьезно, – я не желаю терпеть его в качестве поклонника и тем более жениха.
– Но Хоакин утверждает…
– Если он утверждает что-либо другое, то он лжет Авель. Ведь не могу же я запретить кузену разговаривать со мной? Вот свалился же этот кузен на мою голову!